Инга Петкевич - Плач по красной суке
Петька по-своему любил мою мать, уважал и боялся ее, как начальства. Он искренне хотел ей помочь, принести хоть какую-то пользу. В искренности его чувств сомневаться не приходилось, но работать было выше его сил.
Однажды по пьянке он решил отремонтировать нашу комнату. Это была фантасмагория! Ремонт длился месяц и обошелся нам весьма дорого. Мать утверждала, что за такие деньги можно было сделать пять ремонтов. Любой инструмент держался в его руках только пару часов в сутки, после утренней опохмелки. Эти часы он работал лихорадочно быстро и успевал сделать довольно много. Но потом шла очередная поддача, в результате которой он портил уже сделанное. При этом он все время вымогал у матери деньги на материалы, которые тут же пропивал.
Помимо нас с Петькой в нашей коммуналке проживали или, скорее, были прописаны (добрая половина жильцов постоянно где-то пропадала) два колченогих инвалида, один из них вскоре сгорел от водки; три матери-одиночки с ненасытным полчищем ребятни всех возрастов; три тщедушные бывшие интеллектуалки (одна из них была помешана на интимной жизни Пушкина и считала себя его потомком), бравый отставник семидесяти лет, исповедующий культ собственного здоровья, шесть алкоголиков (из них трое несовершеннолетних), три старые злобные стервы из потомственных ленинградок, полоумная старуха Коксагыз с сыном и невесткой, благообразная старая дама из бывших жильцов квартиры и небольшая еврейская община, которая жила особняком и в общественной жизни почти не участвовала.
Ответственным квартиросъемщиком единогласно была избрана моя матушка, которая умела руководить народными массами. Правда, данный коллектив она к народу не причисляла. Под святым понятием «народ» им всегда мерещилось нечто туманное, грозное и мифическое. Больше всего они боялись, как бы этот народ опять не сплотился.
Еще в квартире проживала еврейская такса Зита. Потом она исчезла. Поговаривали, что ее съели как верное средство от чахотки. Три кошки с неизменными котятами (блокадницы поглядывали на них с вожделением) и полчища крыс, тараканов и клопов.
Тетка Липка, Олимпиада Гавриловна, потомственная портниха, была горячей общественницей, то есть злосчастной склочницей, сплетницей и провокатором. Она вечно мельтешила на кухне и в прихожей возле телефона. Дверь в ее комнату всегда была приоткрыта, чтобы слышать все, что происходит в квартире: кто пришел, кого привел, кого вызывают к телефону и зачем. Это шустрое, востроносое существо, с нелепой претензией на интеллект, почитало себя потомственной ленинградкой.
Трусливо пятясь к собственным дверям, она, как дворняжка из-под забора, тявкала и больно кусала вас в самые уязвимые места, а доведя до бешенства, ловко юркала в свою нору и, захлопнув дверь у вас под носом, злорадно хихикала там в безопасности.
Но главные баталии бушевали вокруг унитаза и электросчетчика. Эти приборы были основной страстью нашей ехидны. Они гипнотизировали ее, сводили с ума, лишали сна и покоя. Она точно знала, какой запах оставляет в уборной каждый из жильцов квартиры, и поэтому безошибочно могла определить, кто там нагадил.
Ну а счетчик был прямо-таки ее роковой страстью, и часто можно было видеть в полутемном коридоре призрачную тень, которая, поднявшись на цыпочки, завороженно следила за мельканием цифр в крохотном оконце или ласково стирала с него пыль чистой тряпочкой. Когда же приходил срок снимать со счетчика показатели, тут Липка приходила в такое исступление, что страшно было находиться поблизости. Она вся дрожала, трепетала, заикалась, руки у нее тряслись, а мысли путались… Она не была скупердяйкой и жила не хуже других, но из-за каждой копейки происходили настоящие сражения с угрозами, проклятиями и даже жалобами в суд. Я знала людей более положительных и уравновешенных, которые за двадцать копеек в подобных электроскандалах готовы были перегрызть друг другу глотку. И это явление можно объяснить разве что заразной общественно-коммунальной психопатией.
В конце концов эта страсть погубила тетку Липку — в одной электробаталии ей проломили черепушку.
Главными врагами тетки Липки было семейство Корноуховых: мать — дебелая телка с целым выводком поджарых, кусачих волчат в возрасте от трех до двенадцати лет (потом они, как правило, переселялись в детскую колонию), разномастных — от рыжего до жгуче-черного. Эта вечно голодная одичалая стая сама добывала себе пропитание, и поэтому на кухне ни на минуту нельзя было ничего оставить — из супа пропадало мясо, исчезало масло со стола, а также соль, спички, нож. Могли уволочь и все вместе: их было много — пять или шесть. К тому же они постоянно притаскивали со двора своих дружков-корешей.
Они не только крали все подряд, они могли подложить вам в кастрюлю любую пакость. Одной соседке они подкинули в суп живую мышь, другой горсть тараканов, а в варенье третьей — гвозди. Мне кажется, что подобные диверсии учиняли не только они, просто на них удобнее было списать. Почему-то отлично помню, как рыдали в отчаянии эти рецидивисты, когда целый таз варенья был спущен в унитаз им назло. Им так не терпелось отведать этого варенья. В отместку они потом взорвали газ в духовке плиты. Никто не пострадал, кроме духовки, которой уже нельзя было пользоваться. Их мамаша, волоокая дебилка, бывшая официантка, впоследствии перебазировалась в зоопарк, где и прижилась. Наш Петька утверждал, что младшего — черномазого — она понесла не иначе как от гориллы. Этот каверзный, юркий чертенок и впрямь походил на обезьянку. Русского языка не понимал, объяснялся исключительно знаками, кривлялся, корчил рожи и только изредка матерился. Любил ходить по коридору на руках и висеть в ванной на трубе вниз головой.
Питалась вся эта одичалая стая в основном звериными кормами, которые их мамаша таскала из зоопарка, отчего по квартире постоянно гуляли всяческие экзотические терпкие запахи — конины, желудей, чечевицы, потрохов, зловонной рыбы. Громадная кастрюля с вонючей похлебкой постоянно красовалась на их кухонном столе, и волчата хлебали из нее холодную бурду тут же, на кухне, стоя, впопыхах — они всегда куда-то спешили. Меня они дразнили, щипали и заглядывали под юбку. Я их боялась…
Звали ее, кажется, Василисой, но у нас в квартире она обитала под кличкой Коксагыз. Это была убогая старуха. Зимой и летом она ходила босиком и без трусов, что охотно демонстрировала всякий раз как доказательство своей нищеты, когда у нее требовали плату за электроэнергию и газ.
Днем она бродила по квартире и крала все, что попадало под руку, ночью же выбрасывала наворованное обратно в коридор. По ее громким выкрикам становилось понятно, что она перебрасывает имущество «на ту сторону реки», родственникам, которые погибли еще в гражданскую войну.
