Изъятие - Кайзер-Мюльэкер Райнхард

То, что когда-то меня сюда привело, оказалось лишь кратким порывом, для меня самого загадочным. Но порыв прошел, а я все равно остался. Причина угадывалась смутно; возможно, дело было в старой, вроде бы беспочвенной антипатии… Теперь положение вещей прояснилось. Здесь еще можно кое-что получить, думал я, поэтому я все еще здесь. Притом я подразумевал вовсе не деньги, а, скорее, некое проснувшееся в моей душе ощущение, которое мне нравилось. Оно разительно напоминало ту жажду жизни, тот интерес к жизни, который иногда вдруг захватывал молодого журналиста (каким я был целую вечность тому назад), когда он, подобно детективу, работал над какой-нибудь долго раскручивавшейся историей, — и этого чувства я не испытывал с тех самых пор. То было воспоминание или повторение; отчаянный бег вдогонку; причудливо искаженное эхо; возвращение домой, сопровождаемое тихой радостной дрожью.

Весна в этом году, в отличие от прошлых лет выдалась неспешная. Сначала робко зазеленела трава, потом раскрылись почки на кустах и многолетниках, наконец и на деревьях; но во всем этом проглядывала какая-то нерешительность. Промедление ощущалось еще и тогда, когда с деревьев облетали белые и бледно-розовые лепестки, остававшиеся лежать под ними или куда их наметало ветром.

Время от времени я брал выходной. Иногда заранее предупреждал Флора, иногда и просто так не являлся. Я чувствовал, что отныне могу себе это позволить, и вышел прав: он ни разу на меня не наорал, ни словом не обмолвился о моей отлучке. Время от времени я перезванивался с Паркером. Тот в какой-то момент предположил, что скоро я совсем исчезну, однако теперь, видя, что я продолжаю поставлять какие-то заметки, стал интересоваться, когда я собираюсь вернуться; я обнадеживал его обещаниями. Но больше я фактически никому не звонил и в фейсбуке тоже не постил; раньше такое было бы невообразимо, ведь я всегда заботился о поддержании контактов, лелеял их, точно требовательные к уходу растения, — так что мое молчание вызвало немало удивленных реакций, впрочем, это продолжалось недолго. Мне казалось, будто эти весточки приходят откуда-то из неимоверной дали, и более того — адресованы кому-то другому. В те месяцы у меня не было возможности кому-либо отвечать; и поскольку я этого не делал, то и сообщения вскоре прекратились, а еще через некоторое время я вообще перестал заходить в свою учетную запись.

Случалось, в свободный день, проснувшись около семи или восьми, я сожалел, почти досадовал, что все еще лежу в постели. Настоятельная потребность двигаться, которой я — за исключением редких, можно сказать, исключительных периодов — не ощущал в себе со времен юности, опять пробудилась благодаря регулярной физической нагрузке.

Мое общение с Инес возобновилось. Она позвонила и спросила, не хочу ли я опять заехать к ней. Хотя на этот раз, причем впервые, инициатива исходила от нее, голос Инес звучал в трубке как всегда — равнодушно, скучающе. Особого желания ее видеть у меня не возникло, и я отвечал уклончиво, сославшись на то, что слишком много дел. Тогда ее тон изменился; она уже просила меня приехать.

— Почему?

— Что почему?

— Почему ты хочешь, чтобы я приехал?

— Приезжай, вот и всё.

Через несколько дней мы с ней снова лежали в постели. Все было как обычно. Я пришел в полдесятого, а уехал незадолго до полуночи. С моей точки зрения, своим приездом я сделал ей одолжение. Прежде чем уйти, я снова спросил, почему она мне позвонила. Я был уверен, она скажет: «Ах, знаешь ли… лучше всего не думай об этом…» Или: «Ах, просто так пришло в голову…» Однако ничего подобного. И взгляд ее на этот раз не блуждал бесцельно или, скорее, бессмысленно по сторонам; не было в этом взгляде и рассеянности, симулирующей интеллект или обилие мыслей. Нет, она смотрела прямо на меня.

— Я хотела кое-что выяснить.

Я выждал несколько секунд, прежде чем задать свой вопрос.

— Это как-то связано с другим мужчиной?

— Да, — ответила она без малейшего колебания.

— Ну и как? Выяснила?

— Пока не знаю, — сказала она, глядя в пол.

— Могу зайти еще разок, если тебе опять потребуется помощь.

Это была шутка, но Инес не засмеялась. И вдруг она показалась мне очень одинокой.

— Нет, — сказала она и пошла к двери.

Я надел ботинки, потом встал, подошел к ней и погладил по голове; она никак не отреагировала.

— Ты не хотел бы однажды обзавестись детьми?

Должно быть, она заметила, как мой взгляд скользнул по раскиданным в прихожей игрушкам.

— Нет, — ответил я, — то есть, если это возможно предотвратить.

— Допустим, по каким-то причинам этого не удалось избежать. Тогда как ты думаешь: из тебя вышел бы заботливый отец?

Я вспомнил о коте, о том, как сильно был к нему привязан и никогда не забывал накормить. Тем не менее я сказал:

— Конечно, нет.

Она ничего не отвечала, и я почувствовал, что дистанция между нами выросла, и в моем мозгу опять мелькнула мысль, что она очень одинока. По пути к калитке мне вспомнилось: однажды я обещал взять ее с собой на аэродром.

— Кстати, тебе вроде бы хотелось когда-нибудь полетать?

Она стояла в дверях, свет падал на нее сзади.

— Похоже, здесь это излюбленный способ убивать время.

— Не то чтобы излюбленный, — сказал я, не очень поняв, почему у нее сложилось подобное мнение. — Если хочешь, могу послезавтра прихватить тебя с собой. Я выеду из дому около половины пятого.

— Хорошо, я подумаю.

Я ехал маршрутом, которого обычно избегал из-за оживленного движения сельхозтехники; дорога вела мимо незнакомых мне хуторов. Некоторые деревья, в особенности молодые фруктовые саженцы, были укутаны в полотно или прочную мешковину. Там и сям по краю садов и полей виднелись квадратные тюки сена. Несколько дней подряд над нашей округой нависал густой, непроницаемый облачный покров; в тот день, после обеда, в облаках наметились прогалины, и сквозь них начали пробиваться солнечные стрелы, затем снопы лучей, затем целые потоки света, и небо стало похоже на огромный лист бумаги или, лучше сказать, на простыню, вдруг загоревшуюся в нескольких местах. Теперь облачный покров был окончательно разорван, и, как я удостоверился, прикоснувшись пальцем к мобильнику на колене, ударил легкий морозец.

Я был убежден: Инес искала доказательство того, что она его не любит, однако, напротив, уверилась в том, что все-таки любит. Я спрашивал себя, почему ей так хотелось, чтобы дело обстояло противоположным образом. Потому что для нее все это было чересчур сложно? Потому что знала то, в чем и я был вполне убежден: что он ее на самом деле не любит? Или потому что чувствовала: будь оно даже по-иному, люби он ее, он ни за что не бросил бы Гемму? Мне захотелось проехать мимо его усадьбы — вдруг я что-нибудь да пойму. По дороге я отметил, что все, проплывавшее за стеклами машины, представлялось мне каким-то чужим, и в самом себе тоже все казалось чужим. Словно я вдруг очутился в стране, которая хоть и лежала прямо за порогом, была еще более чуждой и непонятной, чем все страны, какие я перевидал на своем веку. По радио передавали ночную программу; ее как раз сменила сводка о ситуации на дорогах, когда я выключил фары и свернул на подъездную дорожку. Ни в одном окне не было света. Они, верно, уже спали. Но тут я различил метрах в пятидесяти от дома две маленькие светящиеся точки во мраке. Казалось, они парили над землей на высоте двух или трех метров. Я убавил радио и проехал еще немного вперед, так что от усадьбы меня отделяло не более двухсот метров. Тогда я включил дальний свет. В конусе света я увидел Флора и Гемму, стоявших на стремянках, с карманными фонариками, зажатыми в зубах. Они были заняты тем, что укутывали тряпками абрикосовые и вишневые деревья. Ослепленные, они отвернулись — и на мгновение показались мне ворами; можно было подумать, они находились не на своей, а на чьей-то чужой земле. Отражатели трактора, к которому был приделан фронтальный погрузчик, поблескивали, как кошачьи глаза… Я включил заднюю передачу. Я был до того потрясен, словно в самом деле поймал с поличным ночных воришек.