Фасолевый лес - Кингсолвер Барбара

– Да. Еду из Кентукки, какое-то время пожила в Оклахоме. Мы в поиске. Посмотрим, насколько нам понравится в Тусоне.

– Понравится! – проговорила Мэтти. – Уж я-то знаю, я ведь прожила здесь всю жизнь. Таких старожилов тут мало осталось. Здесь много пришлых. Практически все, кого я знаю, не местные. Мой муж, Сэмюэль, был из Теннесси. Он приехал еще молодым, из-за своей астмы, но так и не привык к здешней суши. А мне нравится, я привыкла. Что еще нужно? К чему привык, то и хорошо.

– Согласна, – кивнула я.

Я страшно хотела узнать, почему у мастерской Мэтти такое странное название, но не могла найти слов повежливее, чтобы не обидеть хозяйку.

Наконец я спросила:

– А ваша мастерская входит в какую-то сеть?

Это прозвучало вежливо, но глуповато.

Мэтти рассмеялась.

– Нет, мы сами открыли ее с мужем. Его отец был механиком. Сэм родился и вырос среди запчастей. Это он придумал название для мастерской. Можно сказать, он был фанатиком, благослови Бог его душу.

Она протянула Черепашке еще один крекер. Та ела так, словно голодала неделю.

– Фасад ему покрасили какие-то мексиканцы. И я уже ничего не меняла. Наш фасад особенный, его не спутаешь ни с каким другим. Люди останавливаются просто из любопытства. Твоя малышка не хочет сока? Запить арахисовое масло?

– О, не беспокойтесь! Я дам ей воды из-под крана.

– Все-таки сбегаю за соком. Одну секунду!

Я думала, Мэтти собралась в магазин, но она исчезла за дверью в дальней стене мастерской, где, вероятно, были и другие помещения. Там же, наверное, стоял холодильник с соком. Может, она и жила тут – например, на втором этаже.

Пока Мэтти отсутствовала, у мастерской появились двое мужчин – почти одновременно, хотя приехали не вместе. Первый спросил Матильду – ему нужно было сделать центровку колес и подобрать покрышки для своего кроссовера. Он заявил это таким тоном, будто все на свете знают, что такое кроссовер и у каждого дома найдется хотя бы парочка. На втором мужчине была черная рубашка с белым воротником, как у священника, и синие джинсы. Ну и сочетание. Наверное, подумала я, он еще только тренируется быть священником. Хотя кто их знает, как у них принято – в Питтмэне католиков не было.

– Она отошла на минутку, сейчас вернется, – сказала я.

Парень с кроссовером остался подождать, священник же решил вернуться попозже. Он явно торопился, и, когда он отъезжал, я заметила, что на заднее сиденье его универсала набилась целая семья; похоже – индейцы.

– Как твои дела, Роджер? – обратилась к визитеру вернувшаяся Мэтти, а мне сказала:

– Чувствуй себя как дома, моя хорошая. Я быстро.

Она протянула мне оранжевую кружку с маленьким носиком – кружка, вероятно, была специально сделана для детей. Интересно, наливают в такие кружки тоже через носик? Как только Черепашка получила кружку, я поняла, что она ее уже никогда не отдаст.

Роджер заехал на платформу, рядом с которой стояло какое-то красное устройство с множеством кнопок и циферблатов. Мэтти включила его, отчего передние колеса машины завертелись, после чего заглянула под капот автомобиля и принялась что-то подкручивать. Все было сделано чисто и аккуратно. Никогда не видела, чтобы женщина так разбиралась в механике. Я даже испытала что-то вроде гордости. В Питтмэне, если бы женщине пришло в голову открыть мастерскую, ее мигом бы вышвырнули из бизнеса. Или ругали так, что у вас уши бы свернулись в трубочку.

– Если Иисус и правда наш Господь, – сказала я себе, – он никогда не позволит, чтобы эту замечательную женщину забросило куда-нибудь взорвавшейся шиной. И меня заодно с ней.

Мэтти с Роджером подошли к стене из покрышек и сбросили вниз парочку небольших, но пухлых. Покрышки шлепнулись на землю, отчего мы с Черепашкой подпрыгнули. Роджер взял одну и принялся постукивать ею о землю, словно это был баскетбольный мяч. Говоря с хозяйкой, он производил губами разные вибрирующие звуки, вероятно, объясняя Мэтти, что не так с его машиной. Мэтти слушала с интересом. Видно было, что она хорошо относится к Роджеру, хотя он был лыс, краснолиц и казался несколько высокомерным. Но она держалась с ним очень приветливо.

Когда Мэтти вернулась, Черепашка уже выпила свой сок и теперь постукивала кружкой о покрышку, явно требуя еще. Мне стало неловко.

– Хочешь еще сока, милая? – спросила Мэтти голосом, которым взрослые говорят с детьми. – Какая я умница, что принесла сюда всю бутылку!

– О, прошу вас, не нужно, – сказала я. – Мы и так засиделись. Я должна сказать вам всю правду. Я сейчас не смогу купить у вас даже одну шину, не то что две. По крайней мере, пока не найду работу и место, где жить.

Я подняла Черепашку, но та, явно давая понять, что хочет еще сока, принялась колотить мне чашкой по плечу.

– Не переживай, моя хорошая. – Я предложила не потому, что хотела тебе что-то продать. Мне показалось, что вам обеим нужно отдохнуть и прийти в себя с дороги.

Она взяла из рук Черепашки кружку и наполнила ее. Оказывается, на ней сверху была откидывающаяся крышечка. Я об этом и не подумала.

– У вас, наверное, есть внуки, – предположила я.

– Да, что-то вроде этого…

Она протянула кружку Черепашке, и та присосалась к ней, поквакивая, будто лягушонок.

Я спросила себя, как может быть «что-то вроде» внуков.

– У нас здесь так сухо, что детки быстро обезвоживаются, – сказала Мэтти. – Даже и не заметишь. Нужно за этим следить.

– Ясно, – кивнула я.

Мне подумалось: а какие еще опасности подстерегают ребенка, если за ним не уследить? Как же я с ней управлюсь? Не сваляла ли я дурака, когда увезла Черепашку из штата, где обитают чероки – ее народ? Теперь она, пожалуй, закончит свою жизнь в Аризоне высохшей мумией.

– И какую же работу ты ищешь?

Мэтти сполоснула чашки и, перевернув, поставила на полку, над которой висел календарь с изображением индейца с голой грудью и женщиной на руках. На голове у мужчины красовались перья, вокруг бицепсов – золотые браслеты. Женщина выглядела мертвой или, может, была просто без сознания.

– Да любую, на самом деле, – сказала я. – У меня есть опыт уборки по дому, работы в рентген-кабинете, я обрабатывала анализы мочи, считала кровяные тельца, а еще собирала жучков на фасолевых грядках.

Мэтти рассмеялась:

– Необычное резюме!

– Да у меня вся жизнь такая необычная, – сказала я.

Было жарко. Черепашка то ли выплюнула, то ли пролила сок мне на плечо, и меня с каждой минутой все больше накрывало унынием.

– У вас здесь в округе, наверное, не растет фасоль, – проговорила я. – Это ограничивает мои карьерные возможности.

– Еще как растет, деточка моя! – возразила Мэтти. – Даже пурпурная. Ты видела когда-нибудь пурпурную фасоль?

– Не на грядках.

– Пойдем со мной, я тебе покажу.

Мы прошли сквозь дверь в заднюю часть дома, в комнату, заставленную мебелью и загроможденную вещами. Здесь стоял стол, на котором кипами лежали газеты; вдоль стен высились стопки старых журналов «Нэшнл джиографик» и «Популярная механика», а еще – нечто под названием «Светоч», где изображалось, как Иисус в длинных развевающихся одеждах шествовал по небу над морским маяком. Позади стола начиналась лестница на второй этаж, а рядом – дверь наружу, на задний дворик. Было слышно, как над головой кто-то мягко топает по полу.

Мы вышли из дома и оказались в чудесной стране цветов, овощей и кусков автомобилей. Кочаны капусты и пучки салата торчали из превращенных в круглые грядки старых шин, целый полуразрушенный «тандербёрд» без колес стал клумбой, и из его окон выглядывали цветущие настурции. Он напомнил мне горшок с толстянками, который мама поставила у нас на крыльце. Сооружение, похожее на каркас вигвама, сделанное из старых антенн, все было перевито лозами, с которых свисали помидоры черри.

– Ты когда-нибудь видела помидоры в начале января? – спросила Мэтти.

Я отрицательно покачала головой. Нет, конечно, никогда не видела! Какие помидоры? Но это было лишь одно из здешних чудес. Задний дворик дома Мэтти выглядел как место, откуда машины, умерев, отправляются на небеса.