Сгинь! - Реньжина Настасья

А звуки-стуки-бряки-шорохи все нарастали и нарастали. Изба превратилась в один большой грохот. Еще немного, и ворвется внутрь мертвец, схватит женщину, изломает всю, вышибет дух, призовет к себе, заставит и ее стучать по чужим избам, шуметь по другим крышам. Еще немного – и не станет Ольги.

Еще немного, и Ольга сойдет с ума.

Вдруг все смолкло. Так же резко, как и началось.

Перепуганная Ольга выждала, а затем приоткрыла одеяло. К ней под занавеску нырнули розовые лучи.

Рассвет. Спаситель.

Еще один некрест наискось вдоль вздымающейся женской груди.

Наутро мужчина проснулся бодрым, свежим.

Ольга смотрела на него и думала: «Неужели он действительно ничего не слышал? Или все же затаился у себя в уголке, забился тоже под одеяло от страха и не высовывался?»

Утро разогнало ночные страхи, рассовало их по углам, забило солнцем под избу. От тревожной ночи не осталось ни следа, ни вздоха.

Наскоро хлебнув чая, Ольга выскочила из дома. Сон то был или явь? Явь или сон?

Ни возле дома, ни вокруг него нет следов – сплошные сугробы.

Ольга покосилась на труп: его занесло, намело белый рыхлый саван. Проклятый снег! Сообщник монстров и мертвяков. Замел следы преступления.

Но с крыши-то должно было все обвалиться, попадать на землю: не могла же после такой буйной ночи остаться в целости снежная шапка, наросшая на избе за зиму.

Ольга отошла на несколько шагов, задрала голову: вот она, крыша, целехонька, а шапка чуть съехала набок, но то, скорее, от снежной тяжести.

Не могло же все это Ольге привидеться-послышаться!

Она же не сошла с ума.

Или сошла?

Ольга сходила в дом, вернулась оттуда с метлой, принялась обхаживать труп, освобождая от снега, и приговаривать:

– Ты уж прости, что я тебя метлой, но руками холодно.

Замерла вдруг, задумалась – отчего заговорила чуть ли не нежно с мертвецом. Он ночью стоял под окном, смотрел, скрипел, стучал. Пугал ее. Ольгино сердце уходило в пятки, потом подпрыгивало до горла и вновь начинало путь к самому низу. К пяткам – до горла. К пяткам – до горла. Чудом не вырвалось.

Но утром мертвец безобиден, при свете дня он и не вздумает хоробродить. И вдруг решила Ольга, что не по ее душу мертвец приходил, не ее высматривал – мужчину. Зачем же ему Ольга? Безобидная, беззащитная, случайно тут оказалась, рядом постояла. Чем могла прогневить?

Мертвецу нужен виновник его смерти. Мертвецу нужен мужчина. Это его он по стеклу выскребал. Это ему он стучал. Это к нему пытался залезть через трубу.

А виновник все прохрапел.

Ольге же мертвеца теперь нужно задобрить, чтоб не вздумал впредь по ночам ее пугать. Чтоб встал в полночь, глянул в окно, не увидел своего обидчика и успокоился.

Женщина посмотрела на труп и спросила:

– И чем же тебе угодить?

Ответ тут же нашелся. Ольга скользнула в дом, воровато озираясь, чтобы сосед не застукал, подошла к шкафу, села перед ним на колени, вновь по сторонам посмотрела – не видит никто. Достала бутылку водки, спешно налила ее не то в пробку металлическую, не то и впрямь в стопку, просто странную.

Оглянулась. Не видит. Бутылку обратно засунула, да подальше, чтоб не нашел сосед. Шкаф закрыла тихонько, чтоб не хлопнул.

Откопала сухарь, прикрыла им пробку-стопку, чтоб не разносился водочный дух. Пронесла по улице, поднесла мертвецу. Воткнула в сугроб.

Сначала нужно поминаемого освободить от снега, а то некрасиво как-то.

Еще раз прошлась по трупу метлой. Очистила. Взглянула на мертвеца. Сдвинулся, что ли? Вчера вечером ноги у него лежали вместе, а теперь широко расставлены. И голова словно бы чуть набок наклонилась. Да и весь труп изначально был прямехонек, что бревно, а тут какой-то изгиб в теле появился. Едва заметный, но все же.

– Эй! –  крикнула Ольга. – Ты труп ворочал?

В дверях показался мужчина, заполнил собой весь проем.

– Мне это зачем?

Он глянул на труп, на Ольгу, нахмурился.

– Мне почем знать, зачем тебе, –  пожала Ольга плечами. – Но он сдвинут. Я вчера по-другому его укладывала.

– Так сама и сдвинула. Трупы ворочать – по твоей части. Есть мне дело трупы трогать?! Че пристала?

Не нравилась ему эта возня с покойником. Раздражало, что труп лежит прямо под окнами.

– Надо бы его укрыть, –  перевела тему Ольга, будто бы почувствовав растущее недовольство соседа.

– Может, еще одеяло ему принести да подушку пуховую? –  фыркнул мужчина.

– Может, –  не заметила иронии Ольга. – Подушка ни к чему, а вот одеяло можно. А то лежит тут как-то не по-людски.

– Лишних одеял нет, –  отрезал он.

Вот же удумала: трупы укрывать! Не по-людски! А человек ли тот, кто уже умер? Да ему все равно, что на подушке лежать, что на камне. И одеяло его не согреет. Труп – он и есть труп, ему и в Африке холодно. Совсем головой поехала.

– Ничего, родной, я тебя все равно утеплю, –  ласково пропела Ольга.

Все еще старалась умаслить, все еще задабривала, все еще отводила от себя ночные беды. Тьфу-тьфу, не мои страхи!

Мужчина вздрогнул, услышав этот нежный тон, это неожиданное «родной», сразу и не сообразив, что обращаются не к нему, а к мертвецу.

С головой у соседки явно не в порядке.

Ольга осмотрела двор. Ничего. Затем она уставилась в чрево леса, ахнула и ринулась к воротам.

Лишь однажды Ольга шагнула за подобие забора – когда пришла вот сюда вслед за мужчиной, и больше никогда не выходила наружу. Ее новый мир ограничился несколькими метрами двора, самыми дальними прогулками стали спуски к воде. Опасалась ли она леса или просто не хотела ходить дальше, гулять шире? Сложно сказать.

Поэтому то, что случилось потом, –  это нечто невероятное. Такое и не представить уже.

Ольга перелезла через забор, открыть калитку не смогла – та не поддалась, а просить помощи у мужчины не хотелось. Тут же повалилась в огромный мягкий сугроб, вылезла из него вся белая, встряхнулась, правда, это не помогло избавиться от налипшего к одежде снега. За шиворотом неприятно обожгло – попавший под куртку снег медленно и противно таял, прикоснувшись к жаркой женской коже. Теперь уже не вытрясешь.

Ольга осмотрелась: в какую сторону пойти, какое дерево выбрать?

Придумала она накрыть тело сосновыми лапами, соорудить подобие шалаша, колючий гроб, хвойный курган.

Все не под открытым небом трупу валяться.

Плывя по огромному сугробу, прорезая себе путь замерзшими руками в мокрых варежках, Ольга добралась до ближайшей сосны. Какие ж тут дурацкие сосны: огромный длиннющий ствол, идеально ровный, почти гладкий, если не считать чуть потрескавшейся коры, а нужные Ольге ветви где-то там, высоко-высоко, у самого неба. Не допрыгнуть – не достать.

– Тебе жалко, что ли? –  крикнула женщина дереву, вскинув голову к самой его макушке.

Нет, а действительно, от кого сосна свои ветви так высоко держит? От кого прячет? Подняла, будто руки, вверх, но сдаваться не собирается. Вот же гордая.

Спотыкаясь то и дело, окунаясь в сугробы, Ольга добралась до следующей сосны: та же история. Вредные сосны! Разрослись тут, стоят важные, не коснись – не подойди. Строят из себя недотрог. Еще и другие деревья в свой сосновый мирок не особо пускают – нет тут места чужакам, под соснами отбор строгий.

А Ольге что делать?

Ну видно же было еще издалека, что ветви сосен высоко, не достать, даже если подпрыгнуть, но Ольга все равно поперлась в зимний лес, надеялась на обман зрения. Либо на Двенадцать месяцев: появятся сейчас, встанут перед ней, поклонятся в пояс. Март растопит сугробы, подарит Ольге подснежники.

Тьфу ты! На черта ей подснежники? Ей ветки нужны.

Да и знает она этот северный Март – ни черта он не может растопить! Он у февраля в приспешниках.

Тут Ольга заметила маленькую пушистую елку: протиснулась в сосновый мир, пропихнула свою хвою. Растет теперь потихонечку. Хорошенькая. Такую идеально под Новый год срубить, в дом принести, запах вдохнуть, в железную распорку воткнуть, шарами да гирляндами украсить, хороводы вокруг водить. Нет, не получится хороводы – одной стороной елка к стене будет стоять, без шаров и внимания. После старого Нового года выбросить за ненадобностью.