Мы больше нигде не дома - Беломлинская Юлия Михайловна
И я расстроилась и ушла.
Еду в троллейбусе и мне Наташа звонит: — Можно я к тебе приду?
Пришла, растерянная. Три ночи. Он ее толкнул и забрал ключи от машины. И уехал. Она одна ночью в городе, без копейки. А квартира у нее в Пушкине.
Тут я включила садо-мазу, говорю: — У меня ночевать нельзя. Давай, я тебе просто одолжу 1000 — на такси до Пушкина.
А на следующий день я ей позвонила и говорю:
— Ну а что дальше то будет? Это ж только начало, дальше ведь ты от него и по морде огребешь.
Вот тут мой грех — плохо я знала конкретного Глушакова.
При последующем поднятии банка данных, а в любой деревне всегда есть банк данных, на любого персонажа, выяснилось, что как раз в битье женчин конкретный Глушаков не замечен. Кейса нет, ни до, ни после.
Но вот не знала. И Наташу предостерегла:
— В следующий раз он тебе вмажет.
А она говорит: — Следующего раза не будет. Я от него ухожу.
— Да ладна. Куда ты уходишь? С Тимошей на руках. Знаю я эту телегу алкашных жен: все я ухожу. А завтра он опять золотой.
Но Наташа действительно ушла. Звонит: — Ушла — говорит.
— Ну теперь твое дело — продержаться.
Глушаков то начал осаду, как положено.
А она сидит без бабла, без тачки, без работы, в Пушкине, с Тимошей…
Вообщем, я ее поддерживала морально.
Своим идиотическим оптимизмом подпитывая ее нечеловеческую силу воли…
А дальше Глушаков из этой истории исчезает
Сперва он его любила. Потом ненавидела.
А потом ей стало пофиг.
Года через три ей стало совершенно пофиг.
И все у нее снова было — и тачка, и работа хорошая и деньги водились.
И Тимоша подрос.
И постепенно нашлось время для новых увлечений.
И мужиков вокруг нее оказалось множество.
Потому что выплыть из-под конкретного Глушакова можно.
Но покинуть нашу богемную деревню, войдя в нее однажды — уже сложно.
Многие пришлые девушки, выбравшись из-под обломков семейной жизни, уже остаются с нами навеки. Потому что свобода суждений, свобода от буржуазных стереотипов — это такая заманчивая штука. И затягивающая.
Так и Наташа одной ногой осталась с нами. Вернувшись в большой город, она осталась с нами, как организатор разных фестов, благотворительных аукционов, фотовыставок… Потому что после жизни с Глушаковым — она всех в деревне знает — всех художников, фотографов, скульпторов…
И вообщем, народу вкруг нее было полно.
Вот этого бородатого косматого нашего народу.
Ну и стали возникать какие-то романы…
Но страшное дежавю, эдакая тень Глушакова
ее преследовала.
То есть, она отчетливо понимала — что каждой
ее избранник — это снова Они.
Те Самые Грабли. И вот она опять на них наступает, и сейчас опять последует удар по лбу.
Мы вообщем, все так живем.
Ну скажем, у девушек рожденных в нашей деревне — лбы уже такие стали — железные. Мы просто удары этих граблей не чувствуем.
А Наташа все это остро чувствовала.
Она говорила: — Господи — но это опять Глушаков. Все тот же Глушаков. Да не хочу я больше этого в своей жизни… не хочу больше этих гениев обслуживать… про Лувры и Нобеля эти грядущие слушать. У меня уже все опять нормально. У меня все в жизни есть. Мне нужен просто кто-то, кто мог бы элементарно заботиться обо мне. О ребенке. Кто мог бы дверцу шкафа починить…
Вообще такая программа, примерно как у Маруси из довлатовской «Иностранки» сложилась в Наташиной голове.
Помню, она пришла однажды и четко ее изложила:
— Я все поняла. Надо жить с простым человеком. С простым мужиком — работягой. С водопроводчиком, с наладчиком станков, со слесарем — со всеми этими людьми жить можно, не надо только снобкой быть.
Мне понравилась Наташина идея. Идея опрощения — она всегда заманчива.
Наташа говорила: — Мне от мужика нужно оно — надежность. И что бы все в доме мог починить. Мой дом уже как сирота какая то — истрепался весь… ему надежные мужские руки нужны. Как и мне…
Я говорю: — Ну здорово. Вперед.
Я то сама, когда нужны надежные мужские руки, вызываю их из компании «Ю-ДУ».
Ну это такое типа «Муж на час». Но звучит менее оскорбительно.
И там приходят иногда такие… готовые еще и к флирту.
Но мне то с моей ксенофобией — какие уж там простые.
Я и пастернаковеда то с трудом переношу, и с японоведом то еле еле лажу… такая уж у меня нежная натура, ежели вот человек не знает, например, кто такие прерафаэлиты — то никакого минету он от меня не дождется.
Но это я такая супер-неженка, а чужие убеждения — уважаю, и Наташина программа опрощения мне понравилась.
Где их — этих, берут, Наташа знала. Она в ту пору работала пиар-директором одного отеля, и там было полно вспомогательных служб. В ее распоряжении был целый штат шоферов, и слесарей, поваров, плотников и водопроводчиков… И она —довольно быстро нашла себе дядьку из этого, ихнего мира.
Звали его Анатолий.
Характерная особенность этого мира — там мужчин зовут полными именами. Но без отчества. Или отдельно отчеством. Но без имени. Но это уже интим и особая уважуха.
Вот помню, если в детстве звонили и говорили: — Михаила можно? Не «Мишу», и не «Михал Самуилыча». А именно «Михаила» — то я знала, что это звонит простой человек — автослесарь или водопроводчик.
И вот у Наташи появился надежный Анатолий.
Она на него не нарадовалась.
Говорила, что он все в доме починил.
Что любит ее и заботится о ней.
Что он совсем простой, и ее это только радует.
Что он — способен ее по настоящему оценить.
Хотелось конешно на него посмотреть.
Наташа как-то долго готовила меня к просмотру Анатолия.
И главное, она меня предупредила: — Я тебя приглашу к нам, дома то теперь все починено, не стыдно и гостей позвать. Но только у меня просьба — ты мне Толю не комплексуй, не заводи с ним разговоров этих… Не надо с ним про все это. Про последнего Уэльбека там, про Фуко и Дерриду, про Борисова-Мусатова в корпусе Бенуа… ты держись простых тем: природа, рыбалка, спорт… ну такое вообщем…
Потом Наташа замоталась с очередным фестом, потом я уехала в Одессу, потом вернулась и Наташа пригласила меня в гости.
Прихожу. Ну, в доме все блестит. Хотя я совершено не отличаю. Мне кажется, и до Анатолия все блестело.
Опять же, сидит мужик. Очень приятный с виду.
Хорошее открытое лицо. Бородатый. Косматый вполне.
Так вот и не скажешь, что слесарь.
Наташа — на кухне что-то готовит.
— Вы Анатолий да? А я Юлия.
Сажусь, начинаю разговор. Помню — задача — его не комплексовать.
— Ну как там, — говорю, наш Зенит? Все-таки плохи дела?
Он отвечает: — Ой, я знаете, так далек от этого… совсем я хоккей этот не смотрю.
— В смысле футбол? — нетвердо спрашиваю я, потому что и сама не уверена…
— Ну да конечно, футбол. Я знаете к спорту как-то равнодушен…
— А вот рыбалка? Рыбаку любите? Посидеть вот с удочкой? Или закинуть… спиннинг…
— Спинниг закинуь? Нет, я никогда не закидывал… спиннинг…
Разговор явно провисает. Я что-то еще пытаюсь такое пролепетать о природе. О том, как хорошие бывают закаты… и рассветы. Какая это прелесть — отдых дикарями. Проснутся вот утром в палатке… наудить рыбки… Замутить ушицу… развести костерок…
Анатолий совершенно дико на меня смотрит и говорит:
— Юля, вы удивительная. Неужели, такие люди еще есть? Такие здоровые люди. Рыбалка. Палатка. Зенит. Я уже и не помню, когда такие слова говорил последний раз…
— Не любите путешествовать?
— Очень люблю. Вот мы с Наташей как раз собираемся в Барселону… как раз дикарями — просто сняли квартиру на айренбиэнби…
— Ну да, там в Барселоне — природа. Воздух…
— Какая там природа… не знаю. Но мы едем показать Наташе Гауди. Наташа Гауди, оказывается, никогда не видела. А знаете, кто это? Гауди — это такой…
Ну вообщем, он начал мне рассказывать подробно, что за зверь Гауди…
