Джон Ирвинг - Отель «Нью-Гэмпшир»
— Теперь второе, — сказал Фрейд, смотря только на моего отца. — Обещай мне, что ты закончишь Гарвард, чего бы тебе это ни стоило.
— Но я уже буду женат, — заметил отец.
— Я сказал «чего бы тебе это ни стоило», разве не так? — напомнил Фрейд. — Обещай мне: ты пойдешь в Гарвард. Ты воспользуешься каждой благоприятной возможностью, которую тебе предоставит этот мир, даже если их будет слишком много. В один прекрасный день все благоприятные возможности исчезнут, сам знаешь.
— Все равно я хочу, чтобы ты пошел в Гарвард, — сказала отцу мать.
— Чего бы мне это ни стоило, — добавил отец и согласился.
— А теперь мы дошли до третьего, — сказал Фрейд. — Готовы? — Он повернулся к матери и выпустил руку отца, он даже отстранил ее так, что теперь он один держал мать за руку. — Прости его, — сказал Фрейд матери, — чего бы это тебе ни стоило.
— За что меня прощать? — поинтересовался отец.
— Прости его, и все, — сказал Фрейд, глядя только на мою мать.
Та пожала плечами.
— А ты… — обратился Фрейд к медведю, который возился у отца под кроватью.
Фрейд напугал Штата Мэн, который нашел под кроватью теннисный мячик и запихал его в рот.
— Урп! — сказал медведь. Мячик выкатился на пол.
— Ты, — сказал Фрейд, — постарайся в один прекрасный день ощутить благодарность за то, что тебя вытащили из отвратительного царства природы.
Это было все. Как потом говорили мои отец и мать, это была и свадьба, и благословение. Мой отец всегда говорил, что это была добрая старомодная еврейская служба; евреи были для него загадкой, так же как Китай, Индия, Африка и прочие экзотические места, где он никогда не бывал.
Отец посадил медведя на цепь, прикрепленную к мотоциклу. Когда они на прощание поцеловали Фрейда, медведь попробовал втиснуть свою голову между ними.
— Осторожней! — крикнул Фрейд, и они рассыпались в стороны. — Он думает, мы что-то едим, — сказал Фрейд отцу и матери. — Осторожней целуйтесь при нем: он не понимает поцелуев. Он думает, что таким образом едят.
— Эрл! — сказал медведь.
— И, пожалуйста, ради меня, — сказал Фрейд, — назовите его Эрл: это все, что он может говорить, а Штат Мэн — такое дурацкое имя.
— Эрл? — переспросила мать.
— Эрл! — сказал медведь.
— Хорошо, — сказал отец. — Пусть будет Эрл.
— До свиданья, Эрл, — сказал Фрейд. — Auf Wiedersehen!
Они долго наблюдали за Фрейдом, как он на причале на мысу ждал лодку, идущую в Бутбей, а когда рыбак наконец взял его, то, хотя мои родители и знали, что в Бутбее Фрейд пересядет на большой пароход, они думали о том, как бы это выглядело, если бы рыбацкая лодка повезла Фрейда до самой Европы, через весь этот темный океан. Они наблюдали, как лодка поднималась и опускалась на волнах, до тех пор, пока она не стала размером с зернышко или даже с песчинку, а потом совсем исчезла из глаз.
— В эту ночь вы впервые делали это? — всегда спрашивала Фрэнни.
— Фрэнни! — говорила мать.
— Ну, вы же говорили, что вы уже чувствовали себя поженившимися, — настаивала Фрэнни.
— Не имеет значения, когда мы это сделали, — говорил отец.
— Но вы сделали, правда? — не унималась Фрэнни.
— Это не важно, — встревал Фрэнк.
— Не играет роли когда, — в своей странной манере заявляла Лилли.
И это правильно: «когда» не играет никакой роли. Когда у них за плечами было лето 1939 года и «Арбутнот-что-на-море», мои мать и отец были влюблены и мысленно считали себя уже женатыми. В конце концов, они это обещали Фрейду. У них были его «Индиана» 1937 года выпуска и его медведь, которого теперь звали Эрл, и когда они прибыли домой в Дейри, штат Нью-Гэмпшир, то сначала поехали к дому семейства Бейтсов.
— Мэри вернулась! — воскликнула мать моей матери.
— На какой это машине она вернулась? — поинтересовался Латин Эмеритус. — Кто там с ней?
— Это мотоцикл, а это — Вин Берри! — пояснила мать моей матери.
— Да нет, нет же! — возмутился Латинус Эмеритус. — Кто там еще с ними?
Старик пристально всматривался в сгорбленную фигуру в коляске.
— Это, должно быть, тренер Боб, — сказала мать моей матери.
— Этот идиот! — воскликнул Латин Эмеритус. — Во что он вырядился по такой погоде? Они что там, в Айове, не знают, как одеваться?
— Я выхожу замуж за Вина Берри, — объявила мать своим родителям, ворвавшись в комнату. — Это его мотоцикл. Он пойдет учиться в Гарвард. А это… это Эрл.
Тренер Боб проявил больше понимания. Ему понравился Эрл.
— Мне бы очень интересно было узнать, сколько раз он сумеет отжаться, — заявил бывший лаймен из «Большой десятки». — Но нельзя ли постричь ему когти?
Глупо было устраивать еще одну свадьбу; мой отец считал, что службы, совершенной Фрейдом, было вполне достаточно. Но семья матери настаивала на том, чтобы их обвенчал конгрегационалистский священник, который приглашал Мэри на ее выпускной танец; так и поступили.
Это была небольшая неформальная свадьба, на которой тренер Боб выступал шафером, а Латин Эмеритус, отдавая свою дочку замуж, лишь изредка переходил на неразборчивую латынь; мать моей матери плакала, вполне отдавая себе отчет, что Вин Берри — не тот студент Гарварда, коему в ее мечтах суждено было увлечь Мэри Бейтс обратно в Бостон, по крайней мере не сейчас. Эрл всю процедуру просидел в коляске «Индианы» 1937 года выпуска, умиротворенный крекерами и копченой селедкой.
Мои мать и отец провели самостоятельно краткий медовый месяц.
— Тогда-то вы уж точно делали это! — всегда восклицала Фрэнни.
Но возможно, что этого и не было; они нигде не останавливались на ночь. Они уехали на раннем поезде в Бостон и побродили по Кембриджу, представляя себе, что в один прекрасный день будут здесь жить, а отец будет учиться в Гарварде; они поехали обратно самым ранним поездом и к рассвету следующего дня вернулись в Нью-Гэмпшир. Их первым брачным ложем была односпальная кровать в девичьей комнате моей матери в доме Латина Эмеритуса — там и должна была жить моя мать, пока отец будет зарабатывать на Гарвард.
Тренеру Бобу жаль было расставаться с Эрлом. Боб был уверен, что медведя можно выучить играть в защите, но мой отец объяснил Айове Бобу, что медведь должен стать для их семьи хлебом насущным и обеспечить его образование. И вот в один прекрасный вечер (после того, как нацисты захватили Польшу) моя мать на прощанье поцеловала отца на гимнастическом поле школы Дейри, которое тянулось как раз до заднего крыльца дома Айовы Боба.
— Заботься о своих родителях, — сказал отец моей матери, — а я вернусь и позабочусь о тебе.
