Сюзанна Кейсен - Прерванная жизнь
Это было одной из причин, в связи с которой мы предпочитали торчать в коридоре, напротив дежурки медсестер. Дежурной достаточно было высунуть голову и зыркнуть на нас внимательным взором, совершенно не мешая нам.
Иногда у медсестер хватало наглости спросить, где кто находится. Щелк, шшш, «проверка!»:
– Полли не видели?
– Совершенно не собираюсь пахать вместо тебя, – ворчала Джорджина.
Шшш, щелк.
Но, не успеешь оглянуться, а они уже снова: щелк, шшш, «проверка!», шшш, щелк.
Это никогда не кончалось, даже по вечерам, проверки укладывали нас спать, были нашей колыбельной, нашим метрономом, нашим пульсом. Они были всей нашей жизнью, отмеряемой ненамного больше, чем пресловутой чайной ложечкой. Или же столовой ложкой? Ложка жизни, две ложки жизни. Старая, помятая, выщербленная, жестяная ложка, до краев заполненная чем-то, что должно бы быть сладким, но на самом деле, переполненным горечью, чем-то, что минуло и ушло, и чего мы даже не успели испробовать – нашей жизнью.
ОСТРЫЕ ОРУДИЯ
Маникюрные ножнички. Пилочка для ногтей. Бритвенный станок. Перочинный ножичек (полученный от отца на одиннадцатый день рождения). Заколка для волос (та самая, которую получила после экзаменов на аттестат зрелости, с двумя маленькими розовыми жемчужинками). Золотые серьги Джорджины (да вы смеетесь! Погляди, вот тут, сзади, – медсестра показывает на серьге заостренный изгиб, – видишь, вот тут острое). Поясок. (Мой поясок? Да что тут происходит?! Всему виной пряжка; ее удлиненным, металлическим язычком можно себе выколоть глаз.) Нож. Ну ладно, ножи исключаются. Но почему вилки и ложки? Ножи, вилки и ложки.
Во время еды мы пользовались пластмассовыми приборами. Пребывание в больнице было одним, никогда не заканчивающимся пикником.
Когда древний, затвердевший бифштекс режется пластиковым ножом, а отрезанный кусок накладывается на пластиковую вилку (затупленные зубцы вилки никогда не накалывали мясо, так что приходилось пользоваться ею как ложкой), тогда и вправду любая еда приобретает иной вкус.
Как-то не сумели вовремя привезти пластиковые столовые приборы, и нам пришлось во время еды пользоваться картонными ложками, ножами и вилками. Ты когда-нибудь ел что-либо картонной вилкой? Так что представь себе, какой у еды вкус; на языке постоянно чувствуешь грубые ворсинки картона, еду запихиваешь в рот, а картон выплевываешь.
А бритье ног?!
Например, подходишь к дежурке.
– Хочу побрить себе ноги.
– Минутку.
– Но я как раз сейчас собираюсь идти купаться и хочу побрить себе ноги.
– Подожди, мне нужно проверить твою карточку.
– У меня имеется разрешение на бритье ног. Под присмотром.
– Погоди, погоди, сейчас проверю. – Она крутится, что-то там перелистывает, читает. – Все в порядке. Еще минуточку.
– Я уже иду в ванную.
Наконец-то в ванне – ванне величиной с плавательный бассейн, олимпийский плавательный бассейн, глубокой и длиннющей, установленной на ножках в форме крокодильих лап – щелк, шшш, «проверка!»…
– Эй, так как там с моим бритвенным станком?
– Я только проверяю.
– Но ведь я хочу побрить себе ноги.
Шшш, щелк.
Еще немножко горячей воды. Да, эти бассейны для гидротерапии очень классные и удобные.
Щелк, шшш – на сей раз это мой бритвенный станок и моя надзирательница.
– Держи свой станок.
Она подает мне его и садится на стуле рядом с ванной. Мне уже восемнадцать лет. Ей – двадцать два. Она внимательно присматривается к тому, как я выбриваю себе ноги.
В нашем отделении куча волосатых ног. Первые феминистки.
ВТОРАЯ ЛИЗА
Как-то раз в отделение приняли другую Лизу. Чтобы отличить ее от нашей Лизы, мы обращались к ней полным именем и фамилией – Лиза Коди. Наша Лиза осталась просто Лизой, словно принцесса.
Наши Лизы подружились. Их любимейшими занятиями были телефонные разговоры.
Три телефонные будки, расположенные рядом с двойной дверью, были единственным местом, гарантирующим нам хотя бы чуточку личной жизни. Мы могли войти вовнутрь и плотно задвинуть за собой раздвижные двери. Даже самая шизанутая среди нас могла в любой момент усесться рядом с аппаратом, взять в руки трубку и вести разговоры – правда, исключительно сама с собою. Дело в том, что после снятия трубки производилось автоматическое соединение с дежуркой. У медсестер имелся список телефонов, по которым каждой из нас разрешалось звонить.
Говорить нужно было, приблизительно, следующее:
– Алло! Это Джорджина (или же Цинтия, или Полли), я хочу связаться с номером пятьсот пятьдесят пять сорок два семьдесят.
– Этого номера в твоем списке нет, – отвечала дежурная.
И связь на этом прерывалась.
Но оставалась запыленная и тихая телефонная будка со своей старомодной, черной трубкой с изогнутой спинкой.
Когда Лизы вели телефонные разговоры, они заходили в две будки, закрывали за собой двери и орали в трубки. Если отвечала дежурная, Лиза вопила; «Разблокировать линию!» – и они свободно продолжали свою беседу. Иногда они осыпали друг друга ругательствами, но чаще всего кричали о планах на целый день.
– Ну что, заскочим на обед в кафетерий? – вопила Лиза Коди.
Но нашей Лизе не разрешалось покидать отделение, посему она орала приблизительно следующее:
– И тебе охота жрать эти помои в компашке целой банды психопатов?
– А как тебе кажется, ты сама какая?
– А я социопатка! – с гордостью заявляла Лиза.
Лизе Коди диагноз еще не поставили.
У Цинтии имелась депрессия, у Полли и Джорджины – шизофрения, у меня – расстройства характера, которые иногда определялись как личностные расстройства. Когда мне поставили диагноз, для меня он не звучал слишком серьезно, но через какое-то время начал звучать более зловеще, чем случаи других пациенток. Я представляла собственный характер вроде сорочки или жестяной кастрюльки, которые были произведены с дефектом и теперь сделались просто бесполезными.
Лизе Коди диагноз поставили только лишь через месяц от даты ее приема к нам. Тоже социопатка. Лиза Коди была этим ужасно довольна, поскольку во всем желала быть похожей на Лизу. Вот только Лизе это это не нравилось, которая до сих пор была единственной социопаткой в нашем отделении.
– Нас исключительно мало, – объясняла она мне как-то, – и в большинстве своем мы мужчины.
Когда Лиза Коди уже узнала собственный диагноз, наша Лиза начала доставлять все больше неприятностей.
– Твое поведение переходит нормы, – указывали ей медсестры.
