Артемий Ульянов - Записки санитара морга
– Ты что, кретин, думаешь, если бы дядя знал, что сделает с его женой эта музычка, он бы стал о таком просить?! Да он бы первый прекратил этот… этот…
Она закрыла лицо руками и принялась мелко беззвучно вздрагивать, отчего бриллианты на ее пальцах игриво засверкали на все лады. Заказчик нервно взъерошил курчавую шевелюру, тяжело, прерывисто вздохнул и так неуклюже погладил Марию по плечу, как будто хотел отряхнуть, а не успокоить.
– Дядя Миша жил с тетей Полей сорок пять лет… – убавив злобы в голосе, тихонько сказал заказчик под аккомпанемент тетиных воплей и Баха. Говоря это, он почему-то выразительно смотрел на меня. – Видит Бог – он знал ее даже лучше, чем она сама себя знает. У них было на это время. И ты прости меня, Маша… Я тут ни при чем, спрашивай с дяди, если теперь он тебе ответит… Когда он умирал, прожив со своей женой сорок пять лет, он хотел, чтоб у его гроба звучал орган. А зачем – он не пояснил. Но это – факт! И чтобы мы чтили его последнюю волю – он тоже хотел… Это, в конце концов, его похороны, и они пройдут так, как он хотел… А тетя Поля… У тети Поли свои похороны будут.
– Сволочь! – с чувством процедила Мария, всхлипывая сквозь ювелирные пальцы.
– И ее завещание будет исполнено, – твердо сказал Юра, пристально взглянув на Марию и не обращая внимания на ее реплику. И еле слышно добавил: – Даже если она фокстрот потребует.
Наскоро утерев заплаканное лицо скомканным платком, Мария презрительно взглянула на заказчика и вышла в зал. Когда она открывала дверь, орган Баха вперемежку с тетиными рыданиями обдал нас с головы до ног. Юра поморщился, чуть согнувшись, будто его несильно ткнули под дых.
– Есть сердечные капли, – предложил я ему, облегченно выдохнув. В ответ он лишь не глядя отмахнулся.
– Ладно… выключай, – медленно произнес он. – Я свое слово сдержал. Был орган.
Хищная игла перестала жалить виниловые канавки, отчего Бах исчез посреди аккорда. Подойдя к двери в зал, заказчик замер, повернулся и спросил, глядя куда-то далеко сквозь меня:
– И зачем он ему понадобился, орган этот?
Затем недоверчиво прищурился, словно прислушиваясь к какой-то мысли.
– А может, и впрямь, а? – тихонько пробурчал он себе под нос, горько хмыкнул, покачав головой, и, аккуратно открыв дверь траурного зала, исчез среди родственников дяди Миши.
«Вот вам, Иоганн Себастьянович, и сила искусства. Неужели, действительно… – думал я, вспоминая последнюю фразу заказчика и убирая пластинку в потрепанную бумажную обложку, – …неужели дядя Миша и впрямь просил орган, зная, как он подействует на тетю Полю?»
Плохотнюк сдержал слово, данное мне сегодня с утра. Признав мой секционный подвиг, на который сам не был способен, он самостоятельно одел девять постояльцев нашего холодильника, подготовив их к завтрашним выдачам.
– Ну, как там? Отдал, все гладенько? – спросил он, появившись в комнате отдыха и заваривая свой любимый фруктовый чай, отчаянно смердящий каким-то фальшивым химическим фруктом.
– Отдал, конечно… Нормально все. Дуэль небольшую наблюдал.
– Чего? Какую дуэль? Кто с кем? – напряженно замер Плохиш, перестав помешивать красноватое пойло.
– Кто с кем? Живые с мертвыми, если я правильно все понял, – задумчиво ответил я.
– В смысле?
– Живые и мертвые против живых и живых.
– Слушай, Тёмыч, хватит мне в мозги гадить! Скажи нормально, что было-то?
– Да родственники чуть поспорили. Все нормально, мы здесь ни при чем, – улыбнулся я, глядя на встревоженного Борьку.
– Ну, слава богу. Значит, так… Я на завтра всех одел. Первая выдача в 9.15, так что ты не опаздывай.
– Так я теперь не скоро опоздать смогу, даже при всем желании. У меня ж Большая неделя.
– Вот и чудненько, – обрадованно сказал Боря. – Раз такое дело… Может, я тогда завтра опоздаю, а? Я ж Плохотнюк, а веду себя примерно, словно паинька. Аж самому противно.
– Э, нет, брат… Свою чудную фамилию оправдывать будешь в свободное от работы время. Чай посоли, соседям глазок замажь, по телефону нахами кому-нибудь. В общем, все, что душе угодно. Только в лифте не ссы. Поймают – на работу напишут, стыда с тобой потом не оберемся.
– Эх, Тёмыч, ну что за идеи?! Никакой фантазии, ей-богу… Лучше я соседку в гости позову. Матушка пирог с капустой и яйцами сделать обещала. Вот я ее на пирог и позову.
– Благородный позитивный поступок, Борян. Плохотнюку как-то даже не к лицу, – хохотнул я. – В чем прикол-то?
– Да соседка у меня уж третий год диетами себя изводит, все похудеть пытается. А пироги любит – больше жизни. Она когда рядом с пирогом… зрелище очень занятное. Борьба духа с чревоугодием, и наоборот.
– В кого ж ты такой вредный, Боря? – с усмешкой поинтересовался я.
– Как в кого? В батю, в деда, в прадеда. У меня ж по отцовской линии все Плохотнюками были. Брат старший – и тот Плохотнюк. В общем, полный набор Плохотнюков. Когда вместе собираемся – самим страшно! Вот так-то… Ладно, пойду я переоденусь – и домой… – подытожил Боря, смакуя сладкий зевок, такой заразный, что и я невольно зевнул.
Между тем домой собирался не только мой напарник. Торопливые шаги лаборантов и врачей спешили к двери служебного выхода, изящно стуча каблучками женских туфель, тяжело бухая каблуками мужских ботинок, шурша легкими баретками и стоптанными кроссовками. Они упорно стремились к очагу. Кто к своему, а кто и к чужому, чтобы на время сделать его и своим тоже. Блаженно жмурясь от предчувствия домашнего уюта, сотрудники отделения громко хлопали невзрачной дверью служебного входа, стараясь скорее оставить ее позади.
Обитатели кабинетов и кабинетиков так резво покидали свои рабочие места, что вскоре коллектив патанатомии совершенно иссяк, оставив меня в заложниках в Царстве мертвых. Смерть ничего не знает о нормированном рабочем дне, о тридцати календарных днях отпуска и выходных. Да и на государственные праздники ей совершенно наплевать. И уж если она заявится с визитом, в компании парочки своих, еще теплых, неофитов – кто-то из живых должен ее радушно встретить. И в ближайшие семь дней этим живым буду я.
Я знал это и никуда не спешил. Не то чтобы не хотел домой. Напротив. Очень хотел. Но, в отличие от моих коллег, был в привилегированном положении. Мне не надо добираться до дома, ведь он был рядом со мной, весь день послушно дожидаясь, пока я закончу свою тяжелую грязную работенку. А когда закрылась дверь за последним уходящим, комната номер 12 раскинула мне свои объятия. Словно извиняясь за мое вынужденное затворничество, она старалась разом стать Родиной, семьей и домом.
