Тамара Ветрова - Гроб для Даниила Хармса
Об этом говорит
стенографический отчет.
Глеб Нагайко: Скажите-ка, Хармс, что вот это означает? (Тычет пальцем в страницу тетрадки.)
Д.Х.: Это означает букву “Н”.
Глеб Нагайко: Нет, далее?
Д.Х.: Далее чистый лист бумаги с небольшим пятном. Пятно от селедки, которую принес писатель Городочкин.
Глеб Нагайко: Врет! Вот он, товарищи, опять врет! Откуда сейчас взяться селедке, если неурожай?!
Другие писатели: Товарищ Нагайко прав! Прав и еще раз прав товарищ Нагайко. Товарищ Даниил Хармс мутит воду. Наводит тень на плетень. Втирает очки. Как обезьяна в басне Пушкина! Не Пушкина, а Гоголя. Вот тебе Гоголь! Пушкин. Да не тот и не другой. В басне Крылова, нашего дорогого баснописца!
Секретарь писателей: Товарищ Хармс! Объясните нам, своим товарищам, для чего вы всякое утро выходите на балкон в голом виде?
Д.Х.: У меня нету балкона.
Секретарь: Для чего раздеваться в канун новой пятилетки? Вы, Хармс, вредитель сродни трутню.
Глеб Нагайко: Протестую! Трутень – полезное животное. Он способствует общему ходу дел.
Д.Х.: Я тоже способствую.
Все писатели: Чему же?
Д.Х.: Я способствую общему ходу небесных светил. Я не оставляю их без внимания.
Писатели молчат.
Д.Х.: Прошу выдать мне умеренную пенсию или оказать другую помощь. Я наблюдаю светила последние 24 года, безо всякой помощи и поддержки.
Писатели (неуверенно): Что ж…
Глеб Нагайко: Хармс показывает нам кукиш в скрытой форме!
Секретарь писателей: Не кричите, товарищ Нагайко. Товарищ Хармс справедливо упрекнул нас. Что мы, бездушные кони?
Все (удрученно): Нууу…
Секретарь писателей: Давайте-ка, товарищи, навалимся всем миром и поможем нашему товарищу Хармсу. Писатель наблюдает ход небесных светил, а значит, в некотором смысле часть нашего родного пейзажа?
Глеб Нагайко (запальчиво): Светила не пейзаж!
Все: А что пейзаж, по-вашему?
Глеб Нагайко: Деревья, пеньки.
Все (сомневаясь): Мда…
Секретарь: Поможем товарищу Хармсу. Сейчас на складе есть небольшие хозяйственные запасы. Гвозди, доски… Пусть товарищ Хармс строится!
Все: Пусть, пусть!
Секретарь: Назначим, в помощь товарищу Хармсу, субботник. Засучим рукава.
Все писатели (кроме Нагайко): Да, засучим!
Секретарь: Товарищ Хармс. Теперь у вас есть гвозди, доски и мы, ваши товарищи. Что скажете?
Д.Х.: Обещаю, что завтра я зашнурую свой левый ботинок и посвящу это действие Союзу Писателей. Некоторые считают Союз Писателей самой позорной публикой. Другие считают, что Союз Писателей на деле союз благоразумных гнид – то есть среднее звено между неодушевленной природой и человеком. Те и другие неправы. На деле Союз Писателей – это группа обученных и натренированных людей, которые каждое утро щебечут на подоконниках, распевая славу новому дню. Они неутомимы. Никакой капкан не заставит их усомниться во всеобщем торжестве. Главная ведущая писательская нота звучит так: Э-ге-ге-гей! Ежели вам повстречался человек, распевающий “э-ге-ге-гей”, то считайте, вы проникли в кладовую писательского ремесла, которую некоторые называют кладовой солнца, а другие кладовой луны, а третьи никак не называют и молча воротят рыло. Вот как я себе это представляю.
29
Дорогие товарищи, видели бы вы океан, вы бы – клянусь! – в один миг поменяли свои меланхолические постные морды на красивые лица. Я имею в виду, вы сделались бы похожи на Дориана Грея (в его лучшие минуты). Прошу заметить, тут нету никакой ошибки. Такова роль свободного океана в нашей жизни. Он высасывает из наших жил всякую скудную дрянь и немочь и наполняет их звенящей, как серебряная монета, жизненной силой. Тому есть несколько примеров. Архипов, Демченко и Антонов были никудышными человечками, покуда судьба не забросила их на берег бескрайного океана. Соленые брызги вначале застали их врасплох, но после так преобразили, что те стали на себя не похожи. Архипов сделался вылитый Антонов, а Демченко, наоборот, приобрел сходство с одной моей знакомой жрицей, Зоей Иртеньевной. Он начал поводить руками и качать головой даже во сне. А снилась ему преимущественно мелкая утварь. Вот как велико было их преображение.
Теперь к делу. Я уже восьмой день живу на самой кромке Земли. Против меня один только океан, не считая небесных светил. Я развил у себя такое зрение, что мой глаз без труда различает пятно на каменном спутнике Сириуса. Не верите? У меня, однако, имеется доказательство. Это пятно по форме точь-в-точь нога Илларии Федоровны Кичкиной. Левая нога, обутая в сафьяновый сапожок. И потом, если уж вы не верите мне, то прислушайтесь хотя бы к мнению специалиста. Писатель Шварц зарисовал в своей так называемой тетрадочке подобие этой бойкой гладкой ножки! Так что я только безмолвный свидетель. Но расскажу всё по порядку. Третьего дня ко мне приступила ватага писателей. Это всё были члены Союза Писателей, намеренные во что бы то ни стало оказать мне посильную помощь. Писатели действовали, как герои-челюскинцы, всякий был вооружен как попало, но полон твердой решимости. Мне поначалу сильно не понравились их рожи. Они, как мне показалось, были вымазаны кто песком, кто землей, а у некоторых от усердия текли слюни. Что же тут красивого, даже с точки зрения диалектического материализма? Завидев эту творческую ватагу, я поступил так: спокойно лег на землю ногами к взрыву, как того требует военная наука. А потом закрыл глаза, стараясь вообразить что-либо более приятное, чем члены Союза Писателей; вообразить, например, кромку берега, омываемую океанской волной. Тут (чую по запаху) писатели подступили ко мне настолько близко, что я уж различаю сопение двух молодых поэтов. Один поэт, посопев, предложил оттащить меня в сторону и уж тогда оказать посильную помощь. А другой говорит:
– Дорогие товарищи, накануне следующей пятилетки мы должны спокойно вооружиться перьями и изобразить Огненного Зверя Индустриализации.
Тут писатели как раз замахали на своего товарища перьями и говорят:
– Что ты, Веников, так бестолков? Огненный Зверь Индустриализации тебе не дастся. Не по Сеньке шапка.
Но поэт разгорячился и метнул свое перо в того писателя, что усомнился. Перо попало сомневающемуся писателю под левое око.
– Веников! – завопили все. – Вы с ума сошли! У нас тут не субботник, чтобы устраивать геройские вылазки. Сидите смирно.
Вдруг один из них вспомнил обо мне.
Берите, говорит, его за ноги и за руки, а задние товарищи пускай берут доски, предназначенные для помощи товарищу Хармсу. Да пускай не позабудут и гвозди. Эти гвозди выковала специальная артель имени писателя Льва Толстого.
Тут началась страшная давка. Меня и точно схватили за руки и за ноги и куда-то поволокли. Вначале я даже был доволен, что стал жертвой такого мероприятия. Мне почудилось, что писатели хлопочут вокруг меня, как пчелиная матка. Но потом их усердие меня насторожило. Смотрите сами. Сквозь сощуренный глаз я вел наблюдения и отмечал перемены в собственной судьбе. Меня приволокли на задний двор какого-то кирпичного дома. Дом высился надо мною, заслоняя небо, так что я подумал: что это за место такое? Явно не берег реки Нил. Крепко обдумав свое положение, я пришел к такому выводу: писатели сейчас охватят меня своей заботой. Вот уж кто-то вынул из-за спины шерстяной синий шарф, чтобы накрепко перевязать мое больное горло. А потом они возьмутся за строительство моего нового жилища.
Я говорю:
– Товарищи писатели. Вот я вижу у вас доски и гвозди. Что ж можно выстроить из таких материалов? Гроб для дохлой собаки?
Писатели подумали маленько, и наконец самый старший отвечает:
– Товарищ Хармс. Мы не собачники, гробы для собак не наша забота.
Сказавши так, этот писатель покрепче затянул синий шарф на моей шее. А другие писатели взялись за гвозди и доски, работа закипела. Я почти совсем не мог дышать из-за шарфа; да они к тому же позаботились, чтобы сырой воздух не попал мне в легкие, и бельевой прищепкой легонько прищемили мне губы и нос. Чтобы я не наглотался сырого воздуха. Я заметил, что все они работают на совесть. Писатель Гаубицын стоял, развернувшись ко мне поясницей, и неутомимо сгибался и разгибался. Он колотил по доскам с воодушевлением, так что в некотором смысле напоминал великого поэта Гёте, который, тоже не ленясь, лепил свой бессмертный труд. У писателя Куцына с морды капал пот. Писатель Варешкин от изнеможения пускал слюни и утирался полотенцем, по которому был пущен оранжевый узор. Писатель Кравдин трижды от натуги выкрикнул бранное слово. Делицын и Рукомойник (писатели) от переизбытка чувств принялись мутузить друг друга потными кулаками. Глеб Нагайко, будучи во власти какой-то любимой грезы, вскрикивал:
