Зуфар Гареев - Показания Шерон Стоун
– Темик, катану!
– Катай!
Семик, бурно крякнув, сталкивает гроб на Темика.
Глухой стук, из гроба вываливается Амфитамин. Вернее, верхняя половинка, что осталась от него.
– Вишь, катанул! – визжит Семик.
– Да я тебя ща за Амфитамина… За Григория-то!
Он отбрасывает нож, голыми руками идет на Семика и наваливается. Завязывается нешуточная возня. Наконец Темик заваливает друга на живот, садится сверху и начинает стучать головой Семика об пол.
– У кого не пашет? У тя самого не пашет! Давно тя надо было замочить… еще в 91-ом… Да пожалел!
Неожиданно Семик вырывается и заваливает Темика. Точно также начинает стучать друга головой об пол.
– На кого ты руку поднял? – истошно визжит Семик. – Я тя из помойки вытащил, забыл? Я тя с Амфитамином познакомил, забыл?
Тем временем вошел молча дворецкий. Сама скорбь.
Он укладывает Амфитамина в гроб и пытается в одиночку втащить гроб на постамент.
Друзья смущенно поднимаются, помогают поставить гроб на прежнее место. Дворецкий удаляется. Сама скорбь.
И тут же Темик подбирает нож, а Семик отбегает по ту сторону гроба.
– Темик, брось нож, ща гроб катану!
– Катай! Похуй!
Семик, крякнув с поросячьим визгом, опрокидывает гроб на Темика. Глухой стук. Половинка Амфитамина опять вывалилась из гроба. Темик отбрасывает нож и снова с голыми руками идет на друга.
– Сема, ты чего с Амфитамином сделал? Ты чего с уважаемым человеком сделал?
Наваливается, опять завязывается борьба, в результате которой Темик заламывает Семика лицом вниз.
Входит дворецкий и затаскивает гроб без покойника на прежнее место. Самого Амфитамина он (кряхтя по-стариковски) подтаскивает к гробу, кладет лицом вверх, сдирает со лба впечатавшуюся винтовую пробку, протирает платочком лицо и, вздохнув, удаляется, не мешая последнему прощанию.
Друзья поспешно укладывают Амфитамина в гроб.
Так прошла эта беспокойная ночь – в пьяных шараханьях, с кем не бывает.
…Утро смотрится гармоничнее. Да и солнце давно бьет в окна, облака летят в небе быстрокрылые и легкие, зовут в лазурные путешествия наше воображение…
Пьяные друзья миролюбиво стоят у гроба, штаны спущены; они довольно яростно мастурбируют над гробом друга.
– Ну, на Амфитамина у нас всегда стоит, правда, Сема? На эту падаль! Считаю, что правильно ему задницу оторвали! Хотел нас на отсос поставить, сучонок!
– Да мы тебя сами ща запидарасим! Скажи спасибо, что задницу тебе вовремя оторвало! А то бы ща не избежать позора!
– Точно, Сема! Только это и спасло его – оторванная задница! А так – быть ему петухом!
– Я его еще в 92 году хотел заказать. Сам знаешь, где он мне дорожку перебежал… да что дорожку! Магистраль! Ну, шакал был… Шакалюга…
– Точно, Сема, – отвечает Темик.
Потом удивленно спрашивает:
– Вот скажи почему так? На бабу не дергается, а на дерьмо всякое сразу – огурец?
…Молча входит дворецкий, платочком стирает с лица Амфетамина двойной эякулят и выходит. Сама скорбь, юдоль печалей…
Довольно некрасивые стоны нарастают – это близится к вершине удовольствия Трегубова. Впрочем, на пике оргазма она затихает и забывается, закрыв глаза. Проходит минута, вторая…
– Там у тебя было здорово.
– У меня больше двух лет не было мужчины.
– Зачем доводить себя до такого состояния?
Трегубова пожала плечами:
– Страх. Я всегда боюсь пустоты, которая открывается после секса.
Она улыбается слабыми губами:
– Здравствуй, пустота!
Закрывает глаза, как будто бредит.
– Этот страх опять наплывает. Вот… Опять… Это был секс – и больше ничего. Больше ничего. Неужели я такая безнадежная уродина, Чепель?
Она плачет.
– Я не люблю тебя, лопоухий урод.
В ее голосе глухая агрессия; и она нарастает.
– Легче будет тебя застрелить, чем попытаться полюбить… Кажется, так… Да, кажется так…
– Попробуй…
На насмешливых губах Чепеля играет улыбка – превосходство самца.
– Наверно я могла бы выстрелить разочек. До первой крови. Говорят, кровь отрезвляет.
– Не только. Бывает, что появляется вкус действовать дальше.
– Нет, я не такая.
– Откуда ты знаешь? Ты хорошо знаешь себя?
Трегубова пожимает плечами. Звонит по телефону.
– Роман… Чертог сиял… – Она сухо рассмеялась. – Принесите мне.
Чепель озадаченно повторил:
– Чертог сиял…
– Говорят, любовь – это безумие. Проверим?
С улыбкой продолжает:
– Чертог сиял. Гремели хором… Ну да.
Цитирует:
– …Глава счастливцев упадет… Чепель, сегодня ты тот самый счастливец.
Режиссер приносит пистолет. Трегубова задумчиво вертит в руках оружие.
Без Трегубовой жизнь стала похожа на праздник, ясный пень. Кузнецов, признаться, уже и забыл, когда он с таким удовольствием потирал руки над новенькой книжицей кроссвордов.
– Так… Сейчас… Разминочка для ума… Для логики… – Читает с осмысленностью. – «Содержимое солонки». Правильный полезный вопрос. Куда ж без соли? Груздь без соли не хрустит.
Вписал ответ.
– А если груздь не хрустит, то какой же это груздь, спрашивается? Нахрен такой груздь человечеству нужен, правильно? «Кучка земли, которую родила мышь».
Кузнецов задумался.
– Вот так сразу, японский городовой. Сразу фига в кармане. Еще размяться не успели. Мышонок, что ли? Нет, четыре буквы…
Расхаживает.
– Значит, кучка земли. Мышонок, значит, умер. Закопали. Гроб… Точно гроб! – Вписывает. – А вот и не гроб! Значит, могилка? Только букв много…
С недоверием вертит в руках книжицу:
– Кундеев!
Кундеев подтянулся для мозгового штурма.
– Вот слушай, кучка земли…
Кузнецова вдруг осеняет:
– Ты мне что купил, едрит-кудрит! «Русские горки»? На хрена мне эти горки? А где «Самовар»?
– Не было.
Кузнецов заглядывает в ответики.
– «Гора».
Отшвыривает книжицу.
– Гора – это кучка земли?
Грохочет:
– Ну, бля, русские горки! Кучка земли! Ну-ка, позови этого дурака!
Появляется Жуликов.
– Вызывали, товарищ полковник?
– Кучка земли, которую родила мышь.
– Гора.
«Ну, дурак!»
– А скажи мне теперь Жуликов: почему гора – это кучка земли?
– А что? Почему не кучка?
– Вот для таких идиотов составляются кроссворды, понял, Кундеев.
– Так точно.
– И так все у нас в стране, все! Один дурак без образования пишет, а второй дурак без образования типа этого – разгадывает.
– Да какое тут образование. Чутьем надо брать.
Кузнецов садится потрясенный.
– Все, уйди Жуликов! Я тебя сегодня еще не видел, но уже не хочу видеть! Не-хо-чу!
В своей простенькой комнатке Петр Иванович Зубок, как правило, теснится за краешком стола. Комната вся заставлена книгами до потолка; Петр Иванович – большой книгочей со стажем. Перед ним – амбарная книга, куда он записывает свои размышления о развитии русской философской мысли. Но сегодня ему мешает рыдающий внук Мишаня.
– Я не буду менеджером! Не буду!
– Ну, программистом… Или звездой ток-шоу…
– Дедушка, я хочу быть убийцей!
Он швыряет красный джип на пол:
– Убийцей!
– Ну хорошо, убийцей.
Внук успокаивается.
– Деда, а расскажи, как ты чик-чик – и готово. Как языка брал, расскажи.
– Да чего тут рассказывать? Ну вот, он стоит на посту, фриц-то. Я сзади – раз! Ножом по горлу – и готово.
– И понеслась душа в рай? А крови как из барана?
– В рай.
– А крови как из барана!
– Как из барана. Теперь иди, не мешай дедушке.
Петр Иванович выпроваживает внука и принимается писать, проговаривая вслух прелесть отточенной фразы.
– Темна русская ночь и загадочна, отмечает Соловьев, продолжая Ключевского…
Он открывает закладку другой книги, разговаривая с персонажами русской философской мысли любовно, как с живыми внучатами:
– А Бердяев-то подъелдыкивает: темна, мол, ни зги не видно, никакого смысла… Темно, мол как у негра в одном месте…
Старик потирает руки и начинает привычную полемику, подняв палец вверх.
– Про негра… и про его анальное отверстие мы и без Вас знаем, господин Бердяев… Тоже мне метафора – анальное отверстие негра… Знаем, заглядывали…
Закрыл глаза и предается воспоминаниям:
– Вот стоит фашист на ветру, ежится и думку думает: темна эта гребаная русская ночь, темна и загадочна…
Порывисто чего-то записывает.
– И правильно он ежится. Ибо смерть чует.
Подумав, Зубок выпивает стопку коньячка.
– И чует он правильно… Сколько я их вот этими руками…
Оглядывает руки:
– Двести… Триста… Как полоснешь – точно кровь как из барана!
Грозит пальчиком в глубину истории, в лабиринты русской философской мысли:
– Так-то вот, многоуважаемый господин Бердяев. Задом негра меня не спугнешь…
Снова вбегает Мишаня – весь в дедушкиных медалях, но опять в слезах.
– Бабушка говорит, что я стилистом должен стать.
