Дидье Ковеларт - Принцип Полины
Я ответил на ее взгляд, не зная, что и думать. Она была то простой провинциалочкой двадцати лет от роду, продававшей духи в торговом центре, любившей зэка и использовавшей свои чары, чтобы поиграть на нервах заезжего писателя, то посвященной в недоступное моему пониманию, мутанткой без возраста, тайной составляющей того, что она одной из первых назвала паутиной, и я чувствовал себя букашкой, запутавшейся в нитях восхитительной паучихи. Букашкой, которую она переварит заживо, парализовав вызывающей эйфорию субстанцией, которую впрыснет ей, — попросту желудочными соками.
— Как ты думаешь, когда закончишь?
Я спросил, о чем это она.
— О книге про Максима.
Мне было слишком хорошо в ее объятиях, чтобы лгать. Я ответил уклончиво. Сказал, что должен сначала дописать мой нынешний роман, историю о войне 1914 года в Лотарингии. Мол, не могу разбрасываться.
— Конечно, — отчеканила она, внезапно помрачнев. — А я уеду в Оксфорд. Вот так мы его и бросим.
Я подавил в себе смесь надежды и чувства вины, родившихся от последней фразы.
— Ладно, — вздохнула она, отодвигаясь, — пойду на свой матрас.
— Он сдулся.
— Я нашла дыру, наклею заплатку. Приятных вам снов, господин писатель.
Я удержал ее. Спросил чуть жалобно:
— Надеюсь, я ничего не разбил между вами?
— Будь хоть малейший риск, я бы не пришла, — ответила она суховато.
Но тут же смягчилась. Я помню ее печальную и нежную улыбку, когда она взяла мой пиджак, лежавший в ногах раскладушки.
— Я имею право забрать мои трусики?
Она сунула руку в правый карман, сложила пиджак. Я смотрел, как уплывает ее высокий силуэт, окутанный светом уличных фонарей, проникавшим сквозь жалюзи витрины. В писчебумажном отделе она взяла моток скотча, ножницы и ушла за книжную стену. Я услышал, как запыхтел насос, хотел было пойти к ней, а потом решил: пусть соскучится. И с этим уснул.
* * *Кто-то потряс меня за плечо. Я рывком сел на раскладной кровати. Магазин был залит светом. Полины нет. Исчезли и книжная перегородка, и ее надувной матрас.
— Пять минут одиннадцатого, — с укоризной сказала мадам Вуазен. — Я дала вам поспать, сколько могла, но сегодня у меня представитель «Покета»[9].
— Марсель Анжио, — представился рыжий старичок в зеленой мольтоновой куртке, с каталогом под мышкой.
— Это Куинси Фарриоль, — пояснила хозяйка. — «Энергия земляного червя».
Я извивался, пытаясь выпростаться из спального мешка и сознавая полнейшую автобиографичность ситуации.
— Вы, надеюсь, издадите его в карманном формате.
Зелено-рыжий дедок, очевидно, удивился такому необычному предложению и обиженно дернул дряблым подбородком.
— Решаю не я, а цифры продаж, — снисходительным тоном пояснил он, уткнувшись взглядом в мою полосатую пижаму. — Сорок семь только у меня. Прикиньте по всей Франции. Снизив цену, вы получите лучшие продажи будущей зимы. Поторопитесь подписать с ним контракт, пока «Ливр де Пош» или «Пуэнт-Роман» у вас его не перехватили. Он уже заканчивает новую книгу.
— Я, во всяком случае, прочел «Земляного червя» за одну ночь, — подхватил ее спутник, складывая мою раскладушку. — Могу поручиться, все ждут продолжения.
Со спальным мешком под мышкой бывший железнодорожник направился в подвал, сообщив, что завтрак для меня готов.
— У вас тут теперь и Дом творчества? — иронически осведомился представитель издательства.
Жанна Вуазен метнула на него недобрый взгляд и напомнила, что Раймон был членом читательского жюри премии Ливр-Интер, поскольку его вкусу можно доверять.
— Да, кстати, — сказала она, будто бы только что обнаружив конверт в своей левой руке, — Полина оставила вам письмо.
Она дала мне конверт. Ей явно хотелось, чтобы я тотчас же вскрыл послание. Так и не дождавшись этого, она с некоторой досадой отошла. Представитель последовал за ней к прилавку, чтобы показать ближайшие новинки. С бешено колотящимся сердцем я распечатал письмо.
Здравствуйте, Куинси.
Мы не должны были этого делать, но я думаю, что мы поступили правильно. И потом, у нас не было выбора — по отношению к нему. Просто пообещайте не искать со мной встреч и не писать мне. Я с такой болью отрываю себя от человека, которого люблю, не для того, чтобы привязаться к заезжему незнакомцу.
Простите за резкость. Мне всегда было трудно выражать свои чувства, да и разобраться в них нелегко. Только в информатике мне удается находить верные решения.
Я смотрю, как Вы спите, свернувшись клубочком, в солнечном луче. Я надеюсь, что Вам еще захочется написать о Максиме, когда Вы вернетесь в парижскую круговерть. Мне отрадно в это верить. Я правильно сделала, похоронив прошлое влюбленной девочки с Вами, здесь, в этом волшебном магазине, где моя судьба сделала крутой поворот благодаря Жанне Вуазен. Если бы не она и не секция английской литературы, которую она создала для меня, мне бы никогда не достичь уровня, требующегося в Оксфорде.
Я стану чемпионкой паутины, Куинси. Охотницей-убийцей. Университет, в который я поступила, — центр планеты Веб, и мое место там. Поэтому Максим и порвал со мной. Он не хотел, чтобы я осталась ради него, чтобы упустила свой шанс из любви, из чувства долга, из жалости, — он говорит, что все это одно и то же. Верит он только в дружбу. Как и я.
Будьте его другом в память о любви, которой мы с Вами занимались для него. Согласны? Я поручаю его Вам. Даже если Вы не приступите сразу к книге о нем, постарайтесь завязать переписку. Опишите ему нашу ночь. Скажите, как я оценила его подарок. Какой свободной чувствую себя этим утром благодаря вам обоим.
Спасибо Вам, что были в моей жизни, господин писатель. Спасибо за наши с Вами несколько часов. Как мужчина Вы гораздо привлекательнее того образа, который создаете в Вашей книге и в Вашей голове. Я уверена, что очень скоро Вы найдете женщину, которая полюбит Вас за то, что это Вы. Не пользуйтесь больше Вашим парфюмом, хорошо? Я Вам советую «Habit Rouge» от Герлен. Ностальгическая нотка, гармония лесной чащи, ласковая глубина. Женщинам понравится.
Ваша (но это лишь формула вежливости)
Полина
— Тосты остынут! — крикнул мне из кухни Раймон.
Я сложил письмо и, сунув его в карман пижамы, сел за стол напротив него, перед целым ассортиментом домашних варений, окружавших налитую до краев чашку кофе.
— Я составлю вам компанию, — извинился он, вытряхивая из маленькой коробочки разноцветные таблетки. — Не сердце, так печень, вечно что-нибудь не слава богу.
Сочувственно кивая, я съел «вкуснейший бутерброд» — подгоревший хлеб, прогорклое масло и заплесневелый джем. Я был на седьмом небе. Даже бурда из железного кофейника показалась мне в это утро нектаром, смешавшись с воспоминанием о ласкающей себя Полине. Ее письмо было чистым счастьем. Я сам не знал почему. Она не открывала мне никакой перспективы, не давала никаких надежд и ни о чем не просила — разве что сменить одеколон и посылать открытки заключенному. Но я был без ума от нее, без ума от желания и от дружбы, — да, она права, это чувство куда богаче, куда многограннее и отраднее, чем собственническая любовь, делающая человека глупым, несчастным, отравленным, — во всяком случае, меня. Две безответные страсти — к преподавательнице сравнительной литературы в университете и к секретарше гаража «Рено» в Тионвилле — выжгли мое сердце. Сейчас — возможно, впервые с отроческих лет — я был в ладу с собой и смотрел в будущее с надеждой. Я послужил sextoy[10] изумительной женщине, которая просила у меня прощения и побуждала соблазнять других с помощью более подходящего запаха, пока не настанет день, когда мы — она со своим оксфордским дипломом, а я с Гонкуровской премией (как знать?) — сможем вновь связать нить сексуальной дружбы, проморолик которой она показала мне. Что до Максима, я думал, он умрет в тюрьме. Я встречусь с Полиной на его похоронах, и мы объединим наши силы, чтобы отомстить и добиться его посмертной реабилитации. Жизнь улыбалась мне.
— Совсем с ума посходили, — сказал отставной железнодорожник, пододвигая ко мне номер «Эко дез Альп».
С полным ртом я пробежал глазами отчет о моем приезде в Сен-Пьер. «Литературная премия следственного изолятора: запрограммированное фиаско». Тут обвиняли скопом и достойный сожаления выбор «парижской ложной ценности» в ущерб крупным местным авторам, и общественное движение тюремного профсоюза, перекрывшего заключенным «доступ к культуре», и нерасторопность снегоуборочных служб, помешавшую «ни в чем не повинным» читателям прийти в книжный магазин Вуазен, и, конечно же, присутствовала извечная полемика в адрес главы Генерального совета, чей «протеже», обвиняемый в убийстве, связанном с наркотиками, возглавлял жюри, которое сочло нужным увенчать лаврами «сомнительный роман», выпущенный издателем, опубликовавшим в свое время книгу о Шарле де Холле, предисловие к которой написал некий… Робер Сонназ! «Все сходится, и все объясняется» — заключал журналист, заклеймив таким образом «могильщиков литературы и общественной морали».
