Валентина Мухина-Петринская - Путешествие вокруг вулкана
— Опять женишься.
— Если ты не пойдешь, вряд ли… Пока другой не присмотрел.
— Присмотришь.
— Ладно. Давай об этом не говорить. Не могу. Ты меня еще в Москве так измотала, что до сих пор не опомнюсь.
— Как дети?
— Спасибо! Им хорошо. Дед с бабушкой души в них не чают. Ребятки славные! Таиска! Иди сядь вот сюда, пожалуйста.
Он показал мне на лежанку, накрытую рядном. Я пересела. Василий прилег, положив голову мне на колени, и закрыл глаза. Мы так долго молчали, что я решила: он задремал.
На сердце у меня было смутно. Радость уже схлынула, навалилась забота. Я чувствовала, что теперь я совершаю по отношению к Василию жестокость. Не слишком много я требую от него? Все же он так далеко ушел от Виринеи Егоровны. Коммунист, научный работник. И ему сейчас очень тяжело и одиноко. И, видимо, он любит меня по-настоящему. А ведь я, скорее, дурнушка.
Как я любила Василия! Это было какое-то сумасшествие. Вдруг я подумала: почему-то никогда рядом с ним не посещала меня Радость. Ни разу! Радость — самое человеческое из всех чувств, и рядом с ним — никогда.
Мне кажется, что самая большая заслуга—дать радость другому человеку. Но не каждому можно дать радость. Не все способны испытывать радость — возвышенную, прекрасную, бескорыстную.
А вот Марк может! Михаил Герасимович тоже. Сегодня мы летали над тайгой, и все трое радовались, как дети. Всему! Голубому небу, простору, ветру, колыхающемуся зеленому океану внизу, блеску реки, желтым ослепительным отмелям, солнцу, но больше всего мы радовались друг другу.
Мы проводили так называемый аэровизуальный метод обследования лесов. Высота полета всего 300 метров — близко к земле, близко к небу. Мы наносили на карту маршруты полетов и ориентиры для составления экспедицией карты лесов Ыйдыги. Труднодоступные это были места, и без помощи авиации их не обследовать, не закартографировать. На аэроснимках, в которых непривычному глазу и не разобраться, все изменения, вся жизнь леса: ветровалы, гари, болота, молодняк и старый лес, умирающий стоя, рельеф песков. Я уже сама сняла с самолета весь маршрут нашего следования по Ыйдыге. Сегодня мы производили цветную спектрозональную аэрофотосъемку — замечательное достижение техники!
В два часа дня мы приземлились на песчаном острове. В зарослях камыша и осоки гнездились утки, гуси и кулики. Вокруг стояла настоящая темнохвойная тайга — одни кедры, пихты и ели. Мы осмотрели островок — птицы не очень пугались — и сели подкрепиться.
Было как-то особенно хорошо на душе — чисто и добро. А Василий всегда так ухитрялся разбередить мою душу, что становилась она мутной, как пожелтевшие воды, полные песка.
Михаил Герасимович и Марк говорили о лесных пожарах, изучению которых профессор отдал много лет. Собственно, он разработал основы лесной пирологии в СССР. Его книга «Лесные пожары и борьба с ними» издавалась раз десять. А у Марка было множество интереснейших наблюдений. Неудивительно, что они разговорились.
Я уплетала копченый омуль и любовалась ими обоими. Удивительно, как легко, хорошо чувствуешь себя в обществе хороших людей, которые к тому же умнее тебя, людей интересных, бывалых, знающих, благородных. По-моему, это самая большая радость!
Все студенты любили Михаила Герасимовича больше, чем других институтских преподавателей. Поэтому многие завидовали мне. Еще бы — стать любимой ученицей такого большого ученого! Профессор поверил в меня, возлагал на меня большие надежды, вот оставил при кафедре! Смотрит на меня, как на продолжателя своего дела. Многие удивлялись: «почем у?» — и я их вполне понимаю. Разве я достойна? Пока еще нет. Надо еще доказать, что ученый не ошибся, выдав мне авансом уважение и внимание.
А Марк Александрович Лосев… Он, прежде всего, принципиальный! Он показал себя настоящим Человеком уже в двенадцать лет, в истории с отцом. Такой не струсит, не изменит своим убеждениям. И он мыслит самостоятельно — то, что я больше всего ценю в людях.
Весь сегодняшний день я любовалась ими обоими, и мне было так хорошо. А вот теперь я сидела в мрачном и затхлом доме староверки Чугуновой. И опять в моей душе все взбаламутилось. Потому что так всегда было от малейшего прикосновения Василия. Но, не уважая его, я тянулась к нему, только он появлялся. Черт те что!
Когда я сидела в расстроенных чувствах на лежанке, а измученный Василий дремал, положив косматую, как у цыгана, голову мне на колени, за раскрытым окном показались две головы: седая профессорская и рыжеватая Марка. Они обеспокоенно и сконфуженно смотрели на нас.
Ну, уж знаете — заглядывать в чужие окна! Никогда от них этого не ожидала. Просто некультурно!
Василий сонно повернулся и только что не всхрапнул. Он, видимо, не досыпал ночей и теперь отдыхал так спокойно. Я была возмущена непрошеным заглядыванием в окна и сердито замахала руками. Михаил Герасимович и Марк медлили уходить, укоризненно поглядывая на меня. Василий открыл глаза.
— Кто там? — спросил он сонно.
— К тебе гости.
— А-а!!
Василий встал, потянулся и вразвалку пошел к окну.
— Это вы, профессор? Проходите!
Так же вразвалку он пошел открывать дверь. Гости смущенно вошли. Василий подвинул им стулья, они сели.
— Беспокоитесь за Таиску? — спросил он угрюмо. — Ну, конечно, раз один брат убийца, значит, другой насильник. Естественно ожидать… Таиска, скажи им, что такие возможности у меня были и в Москве.
— Не говори глупостей. Лучше подогрей самовар. Хозяин тоже мне. К тебе же гости пришли.
— Самовар еще горячий. Хотите чаю, гости?
— Пожалуй, выпьем чайку? — сказал профессор Марку.
— Спасибо.
Так как мы со стола еще ничего не убирали, кроме тарелок от щей, то сразу налили им чаю, подвинули закуску — вернее, это сделала я, так как Василий закурил папиросу. Гости не чинились. Марк выбрал кусок пирога побольше, а профессор наложил себе полную тарелку кислого молока и густо посыпал сахаром. Я тоже почувствовала голод, налила себе чаю и положила шанежку.
Мы сидели в переднем углу под киотом, пили чай и беседовали о международных событиях — они всегда волнующие, и мужчины весьма любят эту тему. Папа и Родион тоже. А я задумалась о том о сем… Меня вдруг сильно стало клонить ко сну. Все-таки я встаю эти дни рано, в шесть часов утра, и работаю по девять часов! Глаза у меня стали слипаться…
— Девочке пора спать! — услышала я голос Михаила Герасимовича. — Она сегодня хорошо поработала. Вставай, Тасенька! Здесь директор лесхоза с машиной. Обещал подвезти нас.
— Может, останешься ночевать? — спросил меня Василий.
— Благодарю. Ты не боишься один?
— Нет.
— Ну и прекрасно, советую отоспаться хорошенько!
Мы попрощались с Василием, а пять минут спустя и с Марком.
Спала я без снов, без просыпу, пока в окошко не стукнул Михаил Герасимович: пора лететь. Оказывается, я проспала. Лесной воздух!
И все-таки серьезного разговора с Василием я не избежала. Он пришел ко мне вечером в квартиру Марии Кирилловны; Пинегина все еще ночевала в больнице, а Даня — у Франсуазы Гастоновны. От ужина Василий отказался: сыт по горло.
— Будем говорить! — сказал он твердо.
— Выйдем на крыльцо?
— А там комары.
Он схватил меня за плечи и целовал, пока я не задохнулась. Когда я, опомнившись, стала вырываться, он сразу отпустил меня и, закурив, сел на стул возле окна.
— Я люблю тебя, Таиска! — сказал он, тяжело дыша. — Одну тебя только и любил в жизни. Ты мне нужна. Понимаешь? В чем дело? Разве я не вижу, как ты вся тянешься ко мне. Ты же любишь меня! Нам ничто не мешает. Я свободен. Ты — тоже! Завтра пойдем и зарегистрируемся.
— Не огорчайся, Василий, но я уже не люблю тебя больше.
— Неправда!
— Это правда, Вася! Я уже говорила тебе в Москве. Мне тяжело с тобой. Что-то давит, как чугун.
— Не переменить ли мне фамилию?
— Ну, как камень. Мне очень тяжело, когда мы вместе. Я не могу быть с тобой долго.
— Но почему?
— Не знаю.
— Давай разберемся. Ты не можешь простить, что я тогда…
— Давно забыла! Об этом не надо. Ладно, Василий, давай разбираться… Скажи мне только по правде, для чего ты живешь? Какая цель у тебя?
— Гм… Построение коммунизма во всем мире.
— Какие насмешливые и колючие стали у тебя глаза. Ты циник, Василий!
— Какая ты дура, Таиска! Набили тебе мозги. — Он ухмыльнулся. — Я ж тебе предложение делаю, а ты сразу мне устную анкету. В школе, что ли, вас так натаскали? Приходилось мне присутствовать на приемных экзаменах в институт… Такой низкий культурный уровень и такой высокий идейный — удавиться можно! Все эти высокие слова — чепуха на постном масле! На самом деле каждый живет для себя, для своей семьи и в жизни ищет только успеха да благополучия. И прикрывает это высокими словами. На собраниях выступают, а ты на самом деле так думаешь. Потому ты и есть дура. Но я тебя и дурочку люблю! Я вышла на крыльцо. Комаров не было. Дул ветер. Я села на ступеньки. Василий вышел вслед за мной, сел рядом.
