Федерико Андахази - Дела святые
Можно также подумать, что Черному известно, что внутри дома хозяин тихонько подкрадется к человеку, читающему в кресле, спиной к двери, без малейшего шума выбросит вперед руки и натянет бечевку. Даже не видя убийцу и покойника, Черный знает, что они уже дышат одним и тем же воздухом, наполненным запахом смерти. И можно даже сказать, ему известно, что, когда жертву и убийцу будут разделять всего три шага, читающий человек обернется в кресле и скажет:
— Я вас ждал.
Он произнесет эти слова, прицелившись из двуствольного револьвера. Можно подумать, Черный знает, что человек в темном плаще будет удивлен, однако его естество падальщика подсказывает, что, поскольку убийца умеет рассуждать не так, как все прочие люди, он все-таки не удивится. Быть может, птице также известно, что, прежде чем его хозяин накинет бечевку на шею жертвы, он получит две пули прямо в лоб. Можно также подумать, что Черный увидит, как хозяин заваливается на спину, а его убийца что-то успевает шепнуть ему на ухо, а потом выкалывает ему глаза и ломает ребра. Собственными зубами откусывает ему язык и вешает Северино Сосу на бечевке, которую тот принес с собой. Быть может, птица заранее видит, как новый убийца срывает медаль с груди покойного — он предъявит ее некоему министру в доказательство выполненного задания.
И вот наконец, вцепившись когтями в верхушку кресла, Черный дождется, когда человек с пистолетом снова вернется к своей газете, и тогда он сможет наброситься на висящее тело.
Сначала он расклюет внутренности, затем прогуляется по впалой груди, а потом вонзит свой клюв в глазницы, добравшись до идеально округлых шаров. Но ничто не привлекает его так, как подушечки пальцев мертвеца. Впервые — и это известно Черному — он поест из рук своего хозяина, ныне покойного.
Над безмолвным городом Санта-Мария-де-лос-Буэнос-Айрес раздалось глухое карканье, но никто ничего не услышал.
Буэнос-Айрес, бар «Академия», 1984 год
Дольмен
Это было в тот самый год, когда флегматичные сотрудники британских спецслужб превратили лидера ирландского ордена оранжистов в решето из мяса, использовав для этого несколько обойм патронов для браунинга калибра девять миллиметров; в тот самый год, когда боевики из «Айриш Ривендж» сотворили из верховного комиссара Скотленд-Ярда пазл на 348 кусочков, которые невозможно было собрать обратно из-за двух килограммов тротила, который они подложили под его новенький «Ягуар V12». В конце концов, в тот самый год, когда на семь тысяч миль южнее Королевский флот обратил крейсер «Мануэль Бельграно» в пылающую жаровню, от которой закипали ледяные воды, пока судно плавно садилось на задницу в глубину Атлантического океана.
В тот самый год Сегундо Мануэль Раттаган записался волонтером в резерв аргентинской армии, побужденный на это единственной и тайной целью. Через два дня после принятия этого решения Раттаган увидел, как его длинные рыжие патлы опадают к его черным туфлям: он превратился в забритого новобранца, ничего не понимающего, одетого в форму рядового на два размера больше, чем его изысканный костюм. На плечи ему навесили рюкзак и вместе с еще девятнадцатью парнями куда-то повезли в кузове раздолбанного «унимога», потом его высадили на авиабазе Паломар, заставили подняться в раскрытую задницу «Геркулеса», а потом доставили в только что построенный аргентинский порт, на самую дальнюю оконечность Мальвинских островов.
Отряд волонтеров, в который записался Сегундо Раттаган, находился под командованием лейтенанта Северино Сосы, здоровяка родом из Коррьентеса, который до сего времени полагал, что война — это пытки и убийства связанных и измученных пленников, насилие над женщинами и обыски домов безоружных граждан. Однако теперь, в ожидании назначения на фронт, куда — нескоро, но неминуемо — по морю и с воздуха нагрянет враг, Северино Соса испытывал такой ужас, от которого кишки звенели. Его отряду было поручено по суше добраться до Гансо-Верде, попутно минируя все побережье. В Гансо-Верде они соединятся с другим отрядом и переправятся на остров Соледад, где в их задачи входило копать окопы и противодействовать высадке англичан.
Рядовой Раттаган ни с кем не разговаривал. Казалось, приближение противника ничуть его не заботит. Неизбежность наступления войны как будто не имела к Раттагану никакого отношения. Он не выказывал признаков холода, голода, страха и даже скуки в течение этих бесконечных мертвых часов ожидания. Все выглядело так, как будто у него совсем иные задачи, как будто он явился на Мальвинские острова, чтобы развязать собственную войну.
Лейтенант Северино Соса понял: чтобы скрыть собственную трусость и исполниться боевого духа, он должен держать своих бойцов в постоянном страхе — с помощью криков, угроз и всяческих унижений. Лейтенант просто не мог примириться с удивительным спокойствием рядового Сегундо Раттагана. Он взирал на своего подчиненного со смесью антипатии, настороженности и даже страха — из всего этого получилось презрение, которому вскоре было суждено переродиться в ненависть. Лейтенанту никоим образом не удавалось взять в толк, что фамилия Раттаган — не английская, а ирландская и что все ирландцы (и даже их потомки) коренным образом отличаются от англичан. Вдобавок в последний момент лейтенант получил из военной комендатуры сведения, что у волонтера Раттагана имеется старший брат, местонахождение коего комендатуре установить не удалось. Семь лет назад рядовой Раттаган лично наблюдал, как его брата вытащили из комнаты, за волосы проволокли по лестнице, а потом долго избивали армейскими ботинками — такими же, какие носил теперь он сам. А затем его, полумертвого, закинули в кузов такого же «унимога», на котором рядового Раттагана доставили на авиабазу. С тех пор он больше не видел старшего брата.
На второй день ожидания лейтенант Северино Соса, желая продемонстрировать своему войску, как наказывают за невыполнение приказов, выстроил бойцов перед окопами и превратился в яростную завывающую гиену.
— Ну что, блядское отродье, куски дерьма, — рычал он. — Скоро у нас будут посетители, — лаял он, — а сейчас мы увидим, дебилы, как нужно привечать англичанина. — И тогда лейтенант Северино Соса указал на рядового Раттагана суковатой палкой, которую использовал вместо трости, и заорал: — А ну-ка, крыса, блядская английская крыса, два шага вперед!
Рядовой Раттаган вышел из строя. И тогда лейтенант Северино Соса распорядился его распять между двух столбов. Распластав солдата на снегу, лейтенант собственноручно затягивал бечевки на его запястьях, пока не выступила кровь. Раттаган не отводил взгляда от глаз своего начальника и, даже когда волокно бечевки начало краснеть, не издал ни стона. Его распяли на двенадцать часов.
Если пропадала банка консервов, похитителем объявлялся рядовой Раттаган; если в строю слышались разговорчики, когда Северино Соса приказывал молчать, рядовой Раттаган обвинялся в нарушении приказа; если начинался дождь или, хуже того, снег, вина опять-таки падала на Раттагана. Однажды исчезла плитка шоколада, которую лейтенант зарезервировал для себя. Северино Соса устроил общее построение и направился прямо к рядовому Раттагану.
— Грязная крыса, — заорал лейтенант, — открыть рот!
И весь отряд смотрел, как Северино Соса вырывает ему два верхних зуба клещами для гвоздей, а затем бережно прячет свой трофей в карман жилета. Рядовой Сегундо Мануэль Раттаган, истекая кровью, дрожа, но по-прежнему стоя по стойке «смирно», не издал ни звука. Если бы он не имел за душой единственного, тайного и непреклонного намерения, рядовой грохнулся бы в обморок от боли. В другой раз лейтенант приметил отсутствие пачки сигар, которые он предназначил в свое личное пользование. И тогда он решил использовать в качестве пепельницы рядового Раттагана: все тринадцать сигар, которые лейтенант выкурил в течение того дня, он затушил о яйца своего подчиненного.
На пятый день из-за горизонта послышался нарастающий, апокалипсический грохот. Целая эскадрилья «харриеров» подбрила солдатам затылки. Непосредственно вслед за этим произошла ярчайшая вспышка, ослепившая рядового Раттагана. Это был взрыв, шум от которого он даже не расслышал: рядовой Раттаган в буквальном смысле взлетел на воздух и пролетел шестьдесят метров. Он попытался подняться на ноги, но не смог. Он оглох и совершенно ослеп. Постепенно, когда зрение начало возвращаться, перед Раттаганом возникла картина, страшнее которой он в жизни не видел: вокруг все еще не остывшего кратера валялись дымящиеся, искалеченные останки его товарищей по оружию. Несмотря на то что Раттаган полностью утратил ощущение времени и пространства — его так шарахнуло, что и собственное имя вспоминалось с трудом, — он помнил, какая задача привела его в эти места, которые сейчас было и не узнать. И Раттаган пополз, подтягиваясь на локтях, на поиски неизвестно чего. Он добрался до искореженного обломка бомбы, сверкавшего как адское пламя, и, греясь возле этой металлической печки, попытался собраться с мыслями. Ему страшно хотелось спать — сон никогда прежде не одолевал его с такой силой. И тогда Раттаган убедился, что это не сон, а сладкая колыбельная, предвестник смерти. Если бы он не имел за душой единственного и тайного намерения, то поддался бы искушению этого последнего сна.
