Слава Сергеев - Я ваш Тургенев
- В 2003 году вы боялись, что будут сажать, - снова повторил он, - что будут прослушивать телефоны… Ну что, ваш телефон прослушивают?
- Я этого не говорил, - сказал я. - Я говорил, что мы имеем очень нехороший тренд. Разве нет? А насчет прослушки, sorry, по-прежнему не знаю. Может быть, и да, а может, и нет. Может быть, прослушивают даже этот разговор, может, и нет. Прослушивало же ФБР Хемингуэя в 1950-х годах. И когда он об этом говорил, все тоже крутили пальцем у виска. Потом выяснилось… Наверное, нынешние дела тоже выяснятся позднее. Знаете эту старую пословицу? Параноик - это человек, который слишком хорошо знает жизнь.
- Послушайте, - сказал он. - Послушайте… Я понимаю, что у вас у всех не в порядке нервы. Но разве вы не видите, что страна начала хорошо жить? Причем не Москва (вы мне сейчас скажете, что это Москва, так все говорят). Поезжайте в Самару, поезжайте на юг России, на Урал… Даже деревня возрождается. Я живу в деревне, я это вижу. Все это началось после 2001 года, при Путине.
- Но это же нефть, - как заведенная пластинка, сказал я. - Нефть стоит 70 долларов. А в 1990-х стоила 12.
- Я не экономист, - сказал он, - и вы тоже. Пусть экономисты в «Economist» разбираются, что к чему. Я говорю только о том, что я вижу.
Потом он добавил, что нынешнее воровство начали либералы и что если бы сейчас был Ельцин, никакого Стабфонда в помине уже не было бы, его бы просто украли, и что там, где есть ГБ, там есть хотя бы относительный порядок, и повторил свою старую мысль, что американцы давят нас, где могут. Как - зачем? Затем, что они двуличны и им не нужна сильная Россия.
- Они бомбили Ирак, и это было правильно, вы согласны? - спросил он. - А почему, когда мы бомбили Чечню, они кричали «это неправильно» и говорили про военные преступления? Потому что в этих аулах жили якобы мирные люди? Чеченцы не бывают мирными, - добавил наш герой. - Почитайте Лермонтова, почитайте Толстого.
Он знаком позвал официантку. Я видел, что девушка видела его жест, но отвернулась. Фирменные московские штучки. Будь человеку хоть шестнадцать лет, родись он на двадцать лет позже социализма, он все равно будет вести себя так, будто вы сидите в советском ресторане «Сказка», а не в современном кафе на одном из центральных проспектов города. И главное, будет на вас сердиться за то, что вы за столиком, а он - у стойки. Что вы хотите, красный цвет не зря так популярен у нас.
Он разозлился.
- Что за хамство? Кого они набрали?!
- Ну как же, - сказал я. - Вы же сами говорите, что все хорошо. Вот пример. Новое поколение. Путин на майках. В кармане Nokia. Чат-х.ят, эсэмэс-кэпээсэс. Но оно вас и меня не любит. Зачем вы ей сказали, что просили «Святой источник», а не «Vitel», когда она принесла «Vitel»? Зачем приехали сюда на хорошей машине? Зачем говорите непонятные слова и носите очки, в конце концов? Вот результат. Надо было хотя бы улыбаться.
- Кому улыбаться? - сказал он. - Обслуге?.. Вы что, с ума сошли?
- А что?
- Вы положительно псих, С., - сказал наш герой. - Обслуга не существует. Я ее не вижу. Это же пролы, понимаете? Пролы!.. Они не должны думать. Мне плевать на ее ощущения. Если бы не лень, я бы завтра же связался с их хозяином… Наши дураки. Вот Запад в этом смысле создал гениальное общество. Закормил их до одури и сделал машинами.
- Большой вопрос, машинами ли… Еще Бодрийар ломал над этим голову, - сумничал я. - И западные политики, заметьте, избегают социальной демагогии и уважают политкорректность. Вы что забыли? Ато liberte, fraternite… Будете относиться к ним так - получите баррикады.
Мы еще некоторое время поговорили на эту тему, но я обратил внимание на его кольцо. По-моему, он носил его все эти годы, большой перстень с чем-то серебряным в виде печатки. Я вспомнил, что я часто собирался спросить его, что это, но каждый раз разговор уходил. Ходорковский оказывался важнее.
- Что это у вас? - спросил я.
- Это монета, - сказал он. - Я вам не рассказывал эту историю? Римский талант с галеона. Я купил его когда-то, еще в советские годы, в Коктебеле. Тогда там у знающих людей можно было недорого купить подобные вещи. Я купил, а потом меня напечатали в «Юности». Вдруг. До этого повесть лежала года четыре… С тех пор ношу как амулет.
Дома я заглянул в словарь. Оказалось, что этот самый talant - монета, но слово не римское, а греческое, корень «талантливого человека», «дарования» и так далее, но одновременно и деньги, и мера весов в античные времена, 20 кг серебра, что ли. Причем в этимологическом словаре было написано, что в просторечии «талант» и «судьба», «рок» - в русском языке одно и то же и что слово «талантливый» появилось в России только году в 1830-м, при Пушкине. Мне почудилось, что это опять какая-то литература, и я записал эту байку. Подумал, что какой-нибудь психолог раскрутил бы эту ассоциацию будь здоров. Что Н. Н. носит свой дар на пальце, а когда снимает его, превращается в совершенно другого человека, преуспевающего журналиста например. Я попытался вспомнить, видел ли я этот перстень, когда приходил к нему в редакцию деловой газеты, но точно вспомнить не смог.
Я отошел позвонить и, вернувшись, вдруг увидел, что он сидит босиком. Под столом аккуратно стояла пара дорогих кожаных ботинок.
- Ноги отекают, - сказал он, перехватив мой взгляд. - Как только где-то обнаруживается стол, снимаю.
- Вы же за городом живете, - сказал я. - Ходите каждый день босиком. Хотя бы по полчаса. Говорят, полезно. Сухая трава, зарядка для ног.
Он махнул рукой:
- Не буду я ничего делать… Никогда не делал и сейчас не буду. Вы, видимо, общаетесь не со мной, а с каким-то другим человеком, иначе никогда бы не предложили мне это. Мне 62 года, С., начинать сейчас заниматься зарядкой смешно. Вот ваши пидоры в этих модных кофейнях, которые вы так любите посещать, пусть они и занимаются зарядкой…
Он посмотрел на часы: пошли? Попросил счет. Мне стало тревожно и грустно, и я подумал, что, пожалуй, его кокетство на тему «я больной и старый» постепенно становится правдой, увы. Мне захотелось как-то помочь ему, что-то сделать для него, но я подумал, что, если предложить, он еще и обидится, пожалуй.
Машина на этот раз была тоже черной, черный «мерин», как сейчас говорят, с новомодными круглыми глазами. Шофер, по-моему, был тот же, что и два года назад, - Валерий Иванович. Мне показалось, что Валерий Иванович смотрит на меня с большим уважением, чем обычно, и я немного удивился этому. С чего бы? Может быть, он помнит, как я его отпустил тогда, у ЦДЛ? Не ожидал этого? Или наш герой рассказал ему о моих недавних успехах? (Незадолго до нашей встречи у меня вышла книга.) Я вспомнил, что Н. Н. говорил о пролах, и отказался от дальнейших размышлений на эту тему. Хотя, возможно, шофер - это уже не прол, в заключение подумал я. Если следовать этой линии размышлений, постоянный шофер - это «дядька» из «Капитанской дочки» или даже Максим Максимыч вышеупомянутого Лермонтова. Ну, не совсем Максим Максимыч, но без десяти минут… Я запоздало вспомнил, что у моего деда когда-то тоже был личный шофер, который иногда возил нас по всяким бытовым надобностям: на вокзал, по врачам или в гости.
И то ли под влиянием выпитого, то ли от езды на хорошей машине ваш покорный слуга неожиданно пришел в неплохое расположение духа. Я подумал, что это что-то новое в практике наших встреч за последние годы, и удивился. И самое главное, ведь Н. Н. не говорил ничего нового, все то же и те же - начнешь записывать, станет грустно, это - мягко говоря, а говоря по-честному - обалдеешь от любой сентенции, одни «не бывающие мирными чеченцы» чего стоят, но вот, пожалуйста. Домой не хотелось, я попросил меня высадить у нового торгового центра на Дорогомиловской и, попрощавшись, пообещав созвониться с нашим героем, зашел внутрь.
Я сел за столиком в кафе у эскалатора, заказал кофе и стал смотреть на бесшумно ходящие вверх-вниз по этажам прозрачные лифты. Я вспомнил тоскливую площадь-пустырь у Киевского вокзала, на месте которой возвели этот центр, и подумал, что его могли бы все же построить в стиле окружающих зданий, а не втыкать, как морковку в грядку, не обращая внимания ни на кого и ни на что; и подумал, что все-таки за время нашего знакомства произошло много разных изменений и если теперь попытаться все это сломать или свести на нет, страна просто исчезнет, как говорят механики - сорвется резьба. Я подумал, что это плохое утешение, про резьбу, но все же лучше, чем ничего.
За соседним столиком симпатичная молодая женщина рассказывала подруге, как ее в подъезде пытались взять в понятые. Какая-то дурацкая бытовая история. Стали звонить в дверь, она по рассеянности открыла, собака выскочила на площадку и прижала милиционера к стенке. «А он испугался, просит: уберите, пожалуйста, собаку, я собак боюсь», - она смеется и, увидев, что я смотрю на нее, поправляет волосы.
Как быть счастливым? - думаю я. Он прав, политика - это ерунда, он не прав, что все нормально, но так или иначе все образуется, не может не образоваться, не должно, этот торговый центр и стеклянные лифты рано или поздно вытеснят или сделают другими «новости» государственных телеканалов и все, что с ними связано. А вот про… счастье, про то, что он постарел, а я, как это ни не хочется признавать, стал взрослым человеком, политэкономия молчит… Еще я подумал, что он невольно все-таки стал в чем-то моим учителем. Хотя бы от противного, он учит меня тому, чего делать не надо, а вот что надо - не говорит, как ни бейся. Я даже засмеялся этой мысли, и подруги за соседним столиком посмотрели на меня с интересом.
