Елена Блонди - Судовая роль, или Путешествие Вероники
Однажды в гостях у приятельницы поругалась Ника с полузнакомой дамочкой, которая долго рассматривала ее с презрением и наконец не выдержала и стала высказываться по поводу того, что вот, мол, как жены загранщиков мило в жизни устраиваются. Муж пашет и тряпки везет, а жена в это время…
— Да никогда не поверю, что молодая, здоровая баба (тут она окинула взглядом Нику, сидящую в кресле с чашкой на коленях) полгода живет всухомятку! У всех есть!
— Наташа, да перестань, ну что ты, — урезонивала подругу хозяйка, криво улыбаясь Нике.
Но Наташа, возможно, имеющая какие-то свои причины, подстегиваемая хмелем, стучала по столу кулачком, кричала уже именно Нике, бросая ей в лицо бессвязные слова:
— Да! Да! Такие вот! Бедных их. А ты, значит, работай там! Пока она тут. С-стерва…
Ника встала и ушла. А что отвечать? Рвать на груди платье, божиться? Да кто она ей такая, эта несчастная Наташа, чтоб отчитываться, пока другие переводят глаза с жадным интересом.
Но с тех пор задумываться стала, в общем. Вычитала как-то в статейке, которые стали печатать видимо-невидимо в каждой газете, что через два месяца без секса женщина перестает смотреть на мужские лица, а сперва глядит на штаны. Расхохоталась и вдруг поняла — а ведь так и есть. Идет по улице и выше пояса на встречных парней не смотрит. Потом едет к Никасу, и все проходит, на два-три месяца. Да. Это так. Но разве это повод, чтоб изменять?
Ника повернулась на бок и пихнула кулаком нагретую подушку.
Конечно, не повод. Но как жалко всех, кто так же, как она — смотрит в зеркало на все еще красивую фигуру, гладкую кожу и слышит, как тихо шуршит песок в женских часах, неумолимо истекая в прошлое. Не успеешь оглянуться — год прошел, еще два, пять лет… А вся любовь сводится к телеграммам, редким телефонным разговорам, да лихорадочным поспешным ночам, хочешь — не хочешь, надо, а то через неделю снова врозь.
А потом, во время ежемесячных визитов к врачу с санитарной детсадовской книжечкой, лежишь дурой в кресле, раскинув ноги, и старая гинекологиня, заглядывая, обязательно спросит:
— Половой жизнь живешь? Регулярно? Надо, милая, а то скоро начнутся болячки.
И получается, что старая врачиха заодно не с Никой, которая старается жить, как положено, а с шебутной Васькой и с ироничной Тиной, за которой ее Новиков-прибой ухлестывает уже семь лет, а та все тянет и тянет, не желая менять нормальную жизнь на жизнь правильную.
Интересно, Никас тоже считает, что его жена может кинуться кому угодно на шею, как только ей захочется секса? А любовь?
Вопросы стали такими важными и нерешаемыми, что Ника заснула.
Васька явилась в одиннадцать, затмевая собой яркий свет майского солнца. В прихожей манерно повернулась, чтоб Ника как следует рассмотрела белоснежные тугие брючки и кружевную блузочку с широчайшим декольте, притопнула глянцевой, будто облитой сахарной глазурью, туфелькой. Покрутила на пальце огромные черные очки.
— Ну? Похожа я на жену капитана дальнего плавания?
— На пломбир ты похожа. С вишенками.
Васька покусала малиновые губы, растопырила ногти, накрашенные лаком в тон. Заходя в комнату, аккуратно села на диван, разглядывая раскрытый шкаф.
— Ты это, покрасивше давай, чтоб мы обе выглядели.
— Чтоб тебя не позорить?
— Ну да! О, надень тот свитер, что как платье. И колготки кружевные. Ремень кожаный. Эх, Куська, прикинь мы на дискарь с тобой в таких бы шмотках! Все б как стояли, так бы и упали! Ну почему так все несправедливо! Когда нужно жопками повертеть, так не в чем. А когда есть в чем, то хрен повертишь. Охо-хо…
— Тебе-то что плакать?
— А я, может, тебя жалею! Любя.
Ника, улыбаясь, надела широченную белую юбку и белую же майку с короткими рукавами. Достала из коробки белые босоножки.
— О-о-о! — умирая от восторга, запричитала Васька, — ну блин, точно, теперь мы как две лэйдиз, подкатим на таксо, хохо, парниши.
Нике стало весело. Васька волновалась, будто они идут на светский прием, а не в магазин, где два раза в неделю толпы потных дамочек деловито штурмуют прилавки.
Толпу они и увидели, вылезая из «таксо», которое барски взяла Васька. Гомонящая живая лента загораживала стеклянные витрины и комкалась у двойных дверей. Время от времени через толпу продирались счастливицы, размахивая пакетами, падали на руки ожидающим безпропускным подругам. Очередь волновалась, гудя.
— Что? Что там? А пальто будут? А в обувной?
— Лиля! Лиля, мы тут! Иди еще! На тебе, на!
Толстая женщина совала растрепанной Лиле пачку бумажек.
— Трусов возьми! Пусть маленькие, мне дочке! И курточки, мне сказали там курточки! По десять всего!
— По десять? — по толпе пробегал вздох, и от начала в конец летели слова:
— Десять. Сказали. Да, есть еще. Какие трусы? Колготы? С рюликсом? А бусхальтеры? Как это в одни руки? А два раза зайти?
Ника сунула Ваське пропуск.
— Я тут подожду.
Васька растерянно посмотрела на копошение перед дверями, потом на свои нежные туфельки. Закусила малиновую губу, готовясь кинуться в шевеление женских тел.
— Прием товара! — надсадно заорал из месива женский голос, — да пустите, черт, дайте зайти обратно! Закрылись, да!
— Как закрылись? — растерянно сказала Васька.
— Как закрылись? — завопила очередь десятками яростных голосов.
Но черное отчаяние прорезал луч надежды, все тот же надсадный голос:
— Через полчаса! По десять человек пускаем!
— Туда пускаем, обратно не выпускаем, — крякнул таксист, с интересом разглядывая толпу с редкими вкраплениями мужских фигур, что с облегчением выбирались, устремляясь к магазину и пивной палатке.
— Эх бабы, бабы, тряпичницы…
— Зато мы красивые! — строптиво заявила Васька, огрев философа взглядом.
Тот обвел глазами круглые васькины бедра, утянутые брючками коленки, лямочки лифчика, выпадающие из декольте. И согласился:
— То так. Красивые.
Васька задрала острый подбородок и, подхватив Нику под руку, поволокла ее вдоль магазина.
— Щас займем очередь, так, на всяк случай. И погуляем. Туда-сюда, ту-у-да-сюда… Полчаса всего. А потом я пролезу. Жалко, один пропуск, но ты меня все равно жди, поняла? Пойдем за мороженым. Жарко.
Толпа переминалась вдоль витрины, те, кто был прижат к высоким стеклам, закрыв лица руками, вглядывались внутрь, докладывая соратникам:
— Понесла. Кучу. Черное что-то…
— А бусхалтеры? — жалобный вопль повисал над головами, поддерживаемый смешками мужчин и их шуточками.
— Та стой уже. Щас откроют, мы тебя раскачаем да закинем поверх голов.
— Я закину, да, — с угрозой отзывался голос от самых дверей, — сказали по десять человек, вот и ждите там.
Васька семенила, держа перед собой вытянутую руку, с обкусанного мороженого срывались ленивые вязкие капли на серые плиточки тротуара. Другой рукой крепко прижимала к себе локоть Ники.
— Я ему говорю, давай на море, махнем, с утра. А он ах-ах, у меня тренировка… и вообще, ну пацан, и разговоры у него пацанские. Вернее, никаких разговоров, только трах-трах-трах без конца. Кусинька, хочется мне романтики! Чтоб открыла дверь, а там — розы. Чтоб аж не видно, кто за ними. Но чтоб высокий. И добрый. Богатый чтоб. Знаю-знаю, так не бывает, но помечтать жеж можно!
Облизывая губы, разочарованно поглядывала на решительную толпу, состоящую почти из одних женщин.
Были тут молодые мамы с орущими на руках детишками. Ника постоянно удивлялась, ну куда, куда тащат бедную малышню. Были грозные дамы средних лет с мощными локтями и боками. Были и рафинированные красотки, одетые как и Васька — модно и ярко, и Ника знала, что когда толпа ринется на приступ, полетят под ноги большие дымчатые очки, растреплются уложенные волосы и под тщательным макияжем проявится исступленное выражение, что сразу сделает красоток дочками и невестками могучих базарных бабищ. Были и нормальные, и опять Ника знала по опыту, этим, что отступают на шаг, не желая биться грудью за трусы, «бусхальтеры» и курточки — им достанется дорогое, что висит месяцами, пока выбрасывают и разметают более дешевое.
Очередей Ника не выносила, и каждая поездка в валютный в день завоза была для нее испытанием и огорчением. Как Нина Петровна была уверена в том, что каждый обязан посадить и взрастить свою картошку на своем участке, так и Никины приятельницы недоумевали — ну как можно отказываться постоять в очереди, если «выбросили по дешевке». Да если бы только приятельницы. Поругивала за леность свекровь и от Никаса пару раз получила она нагоняй.
— Там дядьке ребро сломали! — кричала она, кидая на диван посудное полотенце.
— Ну и что! — парировал раздраженный Никас, — я тебя разок попросил съездить, там были туфли мужские итальянские. Итальянские!
