Ханс Кайлсон - Смерть моего врага
Уже в этих детских страданиях заключается первый самообман. Возвышенные чувства, которыми мы так кичимся, скрывают только слабость — мы боимся признать, что не доросли до утраты, что выбор нам не по силам. Это все равно что упорно имитировать страсть, зная о своей импотенции, зная, что как любовник ты никуда не годишься.
Но моего друга вроде бы не интересовали мои опасения. Он оставался самим собой. Постепенно его беззаботность передалась мне. Даже во время нашей последней встречи (я еще не знал, что она будет последней) он оставался по-прежнему дружелюбным. Мы часто отправлялись в далекие прогулки по окрестным лесам, обменивались мыслями, делились впечатлениями. Так как он был старше, его впечатления казались мне более интересными. Я любил его слушать. И он никогда не забывал расспросить меня о моих приключениях.
Чем беззаботнее казалась мне наша дружба, тем меньше я думал о том, что должен рассказать ему о своей беде. Да и зачем? В наших отношениях она не играла роли. Что-то во мне противилось полной откровенности. Я не считал ее такой уж важной. Может быть, я стеснялся. Боялся этим признанием снизить самооценку.
Однако в этот последний раз все произошло иначе. Я раскрыл ему свою израненную душу, втайне надеясь найти у него утешение и поддержку. Те времена, когда мама взяла меня за руку и отвела к детям, чтобы те приняли меня в игру, давно миновали. Я считал, что спокойно могу рассказать ему все и при этом не выглядеть жалким. А он?
Не буду приукрашивать мое воспоминание и утверждать, что с самого начала уловил в его поведении тень грядущего разрыва. Значит, он притворялся, лицемерил? Нет, нет, человек — странное существо. Бывает, что в начале разговора он еще симпатизирует собеседнику, а в конце становится чужим и вызывает ненависть.
Он, как всегда молча, с терпеливой готовностью выслушал мой рассказ. Ничего другого я от него и не ожидал. Он смотрел то вдаль, то на дорогу прямо перед собой, заложив руки за спину. Время от времени он кивал головой, давая понять, что ему интересно. Я украдкой искоса поглядывал на него. Меня обуревало горячее чувство признательности. Я радовался, что он идет рядом. Пусть узнает все, думал я, это хорошо. Если он мне друг, я могу рассказать ему и о моем враге, о несчастьях, которыми он грозит мне повсюду.
— Значит, у тебя есть враг, — повторил он после паузы, сохраняя серьезность. — Почему ты ничего мне о нем не рассказывал?
— Мне казалось, что пока еще это не так важно, — необдуманно сказал я.
— Ты ошибаешься, — сказал он решительно и вдруг посмотрел на меня. — Ты сильно ошибаешься. Твой враг должен быть для тебя важнее, чем твой друг.
Хотя этот тон не был для меня полной неожиданностью (ведь он отвечал моему предчувствию), он все-таки застал меня врасплох. Я не ждал такого ответа.
— Почему? — возразил я. — Разве это возможно? Впрочем, это я его враг. Больше, чем он мой. Я с ним даже незнаком. О нем говорил мой отец.
И я впервые заговорил с ним о Б., еще не называя имени.
Вдруг он довольно бесцеремонно перебил меня.
— А кто это, собственно говоря?
Я назвал имя.
Он молчал.
Потом сказал, немного гнусавя (видимо, из-за своего дефекта):
— Кстати, что говорит о нем твой отец?
Я повторил слова отца.
Возникла пауза.
— Ты его знаешь? — спросил наконец я.
Он кивнул.
— Я хорошо его знаю, — произнес он медленно и осторожно.
Я испугался.
— Знаешь? Что же вас связывает?
— Очень многое в последнее время, очень многое.
Ответ меня поразил.
— Он и твой враг?
Его рот сложился в легкую усмешку, и стала заметной заячья губа.
— Нет, нет, напротив!
— Значит, твой друг?
Он молчал. Мой прямой вопрос явно показался ему неуместным. Не могу передать словами, как сильно огорчило меня это молчание. Впрочем, его поведение все время смущало меня, особенно дефект его речи.
Я потерял самообладание и, не помня себя, разразился саркастической тирадой.
— А кто он, собственно, такой, этот господин, который поднимает вокруг себя столько шума, что другие поднимают вокруг него еще больший шум? Кто он такой и что он может? Разве у него есть заслуги? Какие? Просто смешно! Развязный главарь, наглый и бессовестный! Он третирует любого, кто не разделяет его мнения. Несколько крепких парней, и наваждение рассеется. Да ну его к черту. Не будем больше говорить о нем. Он для этого слишком неинтересен.
Насколько я помню, я тогда впервые бросился в бой с открытым забралом.
Я сам немного испугался собственной горячности. До сих пор у меня не было повода высказаться столь непосредственным образом. Не считая случая на футбольном поле. Но то, чем он закончился, сделало меня еще малодушнее. Нельзя все время быть осторожным паинькой, если приходится вонзать ногти в собственную плоть, чтобы дать выход своей ярости. Изображать святого вредно для здоровья.
Мой друг бросил мне вызов. Вот пусть и узнает, что я об этом думаю. Я был полон решимости.
— Ты ошибаешься, — спокойно возразил он. — Говорю тебе, ты страшно ошибаешься.
Снова этот гнусавый тон.
— Ты должен с ним считаться. Несколько крепких парней не справятся с его идеями, разве что они захватят с собой парочку таких же крепких идей в качестве оружия. Но как я понимаю…
Он снова говорил, как в начале. Его голос еще источал прежнюю доверительность, которая так благостно на меня воздействовала. Добрая душа! Но теперь меня раздражал его тон. Я уже не мог этого вынести.
— Какое ты имеешь к нему отношение? — спросил я возмущенно.
— Об этом позже, — невозмутимо продолжал он своим слегка назидательным тоном. — Часто друг не говорит тебе того, о чем ты сам не решаешься спросить, потому что не желаешь этого знать или на самом деле не знаешь. Вот о чем ты часто узнаешь от своего врага. Может, он преувеличивает, может, поступает с тобой несправедливо, но не забывай, какое-то зерно истины в этом есть. Ты чем-то глубоко его оскорбил. Глубже, чем кто-то другой, более тебе близкий. Ты чем-то разъярил своего врага. Не забывай об этом. Не стоит взвешивать или исследовать его слова. Нужно найти, где ты ранил его. Может обнаружиться, что вы в чем-то близки.
Я понял его, да я, в общем, понял его, даже если от меня ускользнул смысл того или иного слова. Он хотел сказать, что враг — это позитив! Его слова нашли во мне отклик. Нет, он проповедовал не глухому. Но что, черт побери, их связывает? Он избегал ответа.
— Ты его знаешь, — снова начал я.
— Да, я его знаю, некоторое время назад я узнал его ближе. В силу различных обстоятельств.
— Ты никогда о нем не рассказывал.
— Ты сам сегодня начал.
— А если бы не начал?
Он молчал, но я сразу увидел, что он почти незаметно пожал плечами.
Если бы я не начал, он бы ничего мне не рассказал, подумал я. Значит, до сих пор он умалчивал о том же, о чем молчал я. Эта мысль поразила меня. Ничего себе дружба. Двойная измена с одним и тем же соперником. Забавно.
— Может быть, я очень скоро рассказал бы тебе о нем, — нарушил он молчание. — Ты имеешь право знать. Я видел его, недавно, и был заворожен; слышал его, и был покорен. Думаю, он стал моим другом. Я за него жизнь отдам.
Жизнь кролика, подумал я. И тотчас почувствовал боль. Она сидела где-то внутри, и я не мог бы сказать точно, в каком месте. Я устыдился своей озлобленности. Внезапно он как-то изменился.
— А почему ты хочешь отдать за него жизнь? — продолжал я допытываться в том же издевательском тоне, который был так мне отвратителен. Ты должен его возненавидеть, вдруг сообразил я, теперь ты должен его возненавидеть. Так положено. Произошло предательство, ты потерял друга…
Несколько секунд я пытался разжечь в себе чувство ненависти. Тщетно.
Меня охватила грусть, может, потому, что никто не просил меня пожертвовать жизнью.
— У него великие идеи, — продолжал он. — Понимаешь, что это значит? Он ставит перед нашей жизнью новые масштабные цели. Ради этого стоит жить и не жаль умереть. Хотел бы я, чтобы ты хоть раз увидел его и услышал.
Абсурдная идея.
— Он мой враг, — твердо сказал я. — Враг моего отца и многих других, таких, как мы. Он хочет истребить нас, если милость Божья не…
— Да ну тебя к черту, — прервал он меня. — Что ты несешь! Ему нужен кто-то, враг или кто угодно, чтобы достичь своей цели. Ты слишком буквально все понимаешь.
— Что ему нужно? — недоверчиво переспросил я. — Враг, чтобы достичь своей цели?
Непостижимо. Я не понимал его.
— А что, твой отец никогда не предостерегал тебя? Не говорил: если будешь вести себя плохо, станешь бездельником, как вон тот или этот, хочешь стать таким? Вот и он поступает так же с тобой и прочими. И больше ничего. Просто он таким образом поясняет свои мысли и намерения. Может, он и прав.
![Карочка - [email protected] - Наследники](/uploads/posts/books/no-image.jpg)