Брет Эллис - Ниже нуля
– Похоже, что тебя пырнули. Пожалуйста, дай поносить, – умоляет Мюриэль, дотрагиваясь до жилетки.
Я улыбаюсь, глядя на нее, потом понимаю, что она абсолютно серьезна. Слишком усталый, чтобы отказывать, я стягиваю жилетку и передаю ей, а она, смеясь, надевает:
– Я отдам, отдам, не волнуйся.
Назойливый фотограф снимает всех в комнате. Он подходит к каждому, наставляет камеру в лицо, делает два-три кадра, потом приближается ко мне, вспышка на секунду ослепляет, я делаю еще глоток из бутылки. Ким принимается зажигать по всей комнате свечи, Спит ставит альбом X, кто-то к одной из голых стен пришпиливает воздушные шары, и те, полунадутые, висят, словно прилипнув. Дверь, ведущая к бассейну и на веранду, открыта, к ней тоже приколота пара шариков; мы выходим наружу, к бассейну.
– Чем занимается твоя мать? – спрашивает Блер. – Она больше не гуляет с Томом?
– А ты где это слышала? В «Инкуайере»? – смеется Ким.
– Нет. Я видела их фото в «Голливуд-репортере».
– Она в Англии с Мило, я же сказала тебе, – говорит Ким; мы подходим к освещенному бассейну. – По крайней мере, я читала это в «Верайети».
– А ты? – спрашивает Блер, улыбаясь. – Ты с кем видишься?
– Moi? [28]– смеется Ким, называя какого-то известного молодого актера, с которым я, кажется, учился в школе; не помню.
– Я слышала об этом. Хотела всего лишь удостовериться.
– Это правда.
– Он не был на твоем рождественском вечере, – замечает Блер.
– Не был? – Ким кажется обеспокоенной. – Ты уверена?
– Он не был, – говорит Блер. – Ты его видел, Клей?
– Нет, не видел, – отвечаю я, не уверенный в этом.
– Это странно, – говорит Ким. – Наверное, был на съемках.
– И как он?
– Очень милый, он действительно милый.
– А Димитрий?
– Ой, ну и что, – говорит Ким.
– Он знает? – спрашивает Блер.
– Возможно. Я не уверена.
– Ты думаешь, он огорчен?
– Послушай, Джефф – это времяпрепровождение. Мне нравится Димитрий.
Димитрий возле бассейна играет на гитаре; сильно загорелый, с короткими светлыми волосами, он сидит в шезлонге и берет странные, жутковатые аккорды, а потом принимается снова и снова пилить один и тот же рифф, и Ким смотрит на него, ничего не говоря. Внутри звонит телефон, Мюриэль, маша рукой, зовет:
– Тебя, Ким.
Ким возвращается в дом, я собираюсь спросить Блер, не хочет ли она уйти, но Спит, все еще куря косяк, подходит с каким-то серфингистом к Димитрию и говорит:
– У Хестона есть отличная кислота.
Серфингист со Спитом смотрят на Блер, подмигивают, она поглаживает мой зад, закуривает сигарету.
– А где Ким? – спрашивает Спит. Димитрий не отвечает, он, бренча на гитаре, уставился в бассейн. Потом смотрит на нас четверых, стоящих вокруг, минуту кажется, что он собирается что-то сказать. Но он ничего не говорит и, вздохнув, опять смотрит на воду.
Подходят молодая актриса с известным режиссером, которого я однажды встречал на вечере у отца Блер, они оценивают расклад и уходят к Ким, только что закончившей говорить по телефону, она сообщает им, что мать в Англии с Мило, и режиссер говорит – последнее, мол, что он слышал, это что она была на Гавайях, а еще может заехать Томас Ногути; когда же актриса и режиссер уходят, Ким подплывает к нам с Блер и говорит, что звонил Джефф.
– Что он сказал? – спрашивает Блер.
– Он мудак. Он в Малибу с каким-то серфингистом, они там зависли в его доме.
– А чего он хотел?
– Пожелать мне счастливого Нового года, – Ким выглядит огорченной.
– Ну, это же замечательно, – с надеждой говорит Блер.
– Он сказал: «С Новым годом, пизда».
Ким закуривает сигарету, бутылка шампанского в ее руке почти пуста. Она едва не плачет, собирается сказать еще что-то, но подходит Спит и говорит, что Мюриэль заперлась в комнате Ким, поэтому Ким, Спит, Блер и я идем в дом, наверх, по коридору, к двери Ким; Ким пытается открыть ее, но та заперта.
– Мюриэль, – зовет она, стучась. Никто не отвечает.
Спит барабанит по двери, потом пинает ее.
– Не разъеби дверь, Спит, – говорит Ким, затем кричит: – Мюриэль, выходи!
Я смотрю на Блер, она выглядит обеспокоенной.
– Как ты думаешь, с ней все нормально?
– Не знаю, – говорит Ким.
– Что она делает? – интересуется Спит.
– Мюриэль? – снова зовет Ким.
Спит, прислонившись к стене, закуривает еще один косяк. Приходит фотограф, снимает нас. Дверь медленно открывается, за ней стоит Мюриэль; похоже, она плакала. Она впускает в комнату Спита, Ким, Блер, фотографа и меня, закрывает дверь, запирает ее.
– Ты как? – спрашивает Ким.
– Со мной все отлично, – говорит она, вытирая лицо.
В комнате темно, только в углах горит пара свечей. Мюриэль садится рядом с одной из них, с ложкой и шприцем, с ваткой, небольшим кусочком сложенной бумажки с коричневатым порошком. В ложке уже есть немного порошка. Мюриэль мочит малюсенький кусочек ваты, кладет его в ложку, затем тычет в ватку иглой и набирает шприц. Закатав рукав, вынимает в темноте ремень и затягивает его выше локтя. Я замечаю дорожку уколов, смотрю на Блер, не отрывающую глаз от руки.
– Что тут происходит? – спрашивает Ким, – Мюриэль, что ты делаешь?
Мюриэль не отвечает, бьет по руке, чтобы найти вену, я смотрю на свою жилетку, меня ведет, оттого что и впрямь похоже, будто Мюриэль пырнули.
Мюриэль берет в руку шприц, Ким шепчет: «Не делай этого», но ее губы дрожат, она возбуждена, я выдавливаю полуулыбку, мне кажется, что она говорит не всерьез, а когда игла входит в руку Мюриэль, Блер встает: «Я ухожу» – и выходит из комнаты. Мюриэль закрывает глаза, шприц медленно наполняется кровью.
Спит говорит:
– Это круто. Фотограф делает кадр.
Когда я закуриваю сигарету, мои руки заметно дрожат.
Мюриэль начинает плакать, Ким гладит ее по голове, но Мюриэль продолжает плакать и течь из всех щелей, кажется, на самом деле она смеется, помада размазана по губам и носу, щеки в потеках туши.
В полночь Спит пытается запустить несколько ракет, но лишь две отрываются от земли. Ким обнимает Димитрия, который, кажется, этого не замечает или ему все равно, он бросает гитару рядом с собой, смотрит в бассейн, мы полукругом стоим возле, кто-то приглушает музыку, так что слышны звуки празднующего города, но слушать там особенно нечего, я все время поглядываю в гостиную, где на кушетке в темных очках лежит Мюриэль, курит и смотрит MTV. Слышно, как на холмах лопаются окна, начинают выть собаки, взрываются шары. Спит роняет бутылку шампанского, американский флаг, висящий занавеской над камином, шевелится под горячим бризом, Ким поднимается и закуривает еще один косяк. Блер шепчет мне: «С Новым годом», снимает туфли и сует ноги в теплую, освещенную воду. Fear так и не приезжают, и вечер заканчивается быстро.
* * *
Дома этой же ночью, где-то под утро, я сижу в своей комнате, устав от видеоклипов, смотрю по кабельному телевидению религиозную программу, на экране двое ребят, священники, а может быть, проповедники, сорока – сорока пяти лет, в строгих костюмах, при галстуках, в розовых солнечных очках, разговаривают о пластинках LedZeppelin, о том, что, если проиграть их задом наперед, «можно услышать тревожные фразы о дьяволе». Один из них встает и ломает пластинку, складывает ее пополам со словами:
– И поверьте мне, как богобоязненному христианину, мы этого не допустим.
Он говорит, что обеспокоен – пластинки наносят вред молодым людям.
– А молодежь – будущее нашей страны! – кричит он, ломая еще одну пластинку.
* * *
Звонит Рип.
– Джулиан хочет увидеться с тобой, – говорит он.
– Со мной?
– Да.
– Он сказал зачем? – спрашиваю я.
– Нет. Он не знал твоего номера, и я ему дал.
– Он не знал моего номера?
– Он так сказал.
– По-моему, он мне не звонил.
– Он сказал, ему надо поговорить с тобой. Послушай, чувак, я не люблю передавать звонки, так что будь благодарен.
– Спасибо.
– Он сказал, что будет сегодня днем в три сорок в «Китайском театре». Думаю, ты можешь встретить его там.
– А что он там делает? – спрашиваю я.
– А ты как думаешь?
* * *
Я решаю встретиться с Джулианом. Еду к «Китайскому театру» на бульваре Голливуд и там недолго смотрю на отпечатки ног. За исключением молодой пары, фотографирующей отпечатки, и подозрительного вида парня восточной наружности, стоящего возле билетной кассы, никого нет. Загорелый светлый билетер в дверях говорит мне:
– Привет, я тебя знаю. Два года назад на вечере в Санта-Монике, верно?
– Я так не думаю, – отвечаю я.
– Точно. Вечер у Киккера. Помнишь?
Я говорю: «Не помню», потом спрашиваю, открыта ли лавочка. Билетер кивает, впускает меня, и я покупаю кока-колу.
– Но кино уже началось, – замечает он.
