Ильза Айхингер - Великая надежда
Но деревенские дети больше его не слушали. Они вскочили на ограду и сбросили его вниз. Они завыли, и заревели, и перестали расти. А взрослые, которые тоже давно перестали расти, выскочили из домов и набросились на чужого мальчика. Они опрокинули его на последние языки его догоравшего костра, но пока они думали, что сжигают его, они только закаляли венец у него на голове. И пока они думали, что убивают его, он от них ускользал, но они этого не знали. Он вспрыгнул в черную карету, положил голову на колени рослому Колумбу и немного поплакал, пока милый Августин гладил его обожженные ступни. Потом они сыграли дуэт на лире и волынке, и лишь когда они уже проехали вместе добрую милю, чужому мальчику пришло в голову представиться.
— Давид, царь Давид, — смущенно пробормотал он, — еду в Святую землю.
Карета катила по лугам и долам, мокрые ветви хлестали по крыше.
— Мы тут все в Святую землю!
— Мы тоже в Святую землю!
— Кто вы такие, и чего вам надо в Святой земле?
— Это Эллен, а я Георг, и мы хотим получить великое свидетельство. Почему вы за нас не поручились? Почему вы бросили нас на произвол судьбы? Разве вы не за всех ручаетесь? Но они прогоняют нас, они все у нас отнимают, они над нами издеваются: вы, говорят, ничем не подтверждаетесь! Идите в Святую землю, поищите там ваших предков и скажите им: это вы виноваты, что мы здесь, помогите, загладьте свою вину! Загладьте свою вину, из-за которой нас выселяют, загладьте свою вину, из-за которой нас преследуют, загладьте эту ненависть в сердцах! Ведь это вы виноваты, вы, вы виноваты, что мы есть!
— Зачем вы сели в черную карету?
— Мы хотим перейти границу, мы ищем тех, что жили раньше.
Туман и река, бушуя, перетекали друг в друга. Линия между небом и землей исчезла.
Колумб нервно крутил в руках глобус. Когда он начал говорить, его голос зазвучал мрачнее и глуше, чем поначалу: — Тех, что жили раньше, уже нет. Есть те, кто есть, и те, кого нет, существующие и несуществующие — игра неба и ада разыгрывается внутри нас! Но те, которые есть, — те есть всегда, а те, которых нет, — тех никогда не было. Ждите и вслушивайтесь, живите и светитесь! Сносите чужое презрение и умывайтесь слезами, от слез глаза светлеют. Прорывайтесь сквозь туман и открывайте мир! Быть — вот паспорт для вечности!
— Не думайте, что это так легко, — крикнул Давид. — Кто думает, что он есть, тех нет. Только те, кто сомневается в себе, могут пристать к берегу, только те, которые страдали. Ибо берег Господень — это пламя над мрачным океаном, и кто пристанет к берегу, тот сгорает. И берег Господень прирастает, ибо горящие испускают свет, и берег Господень истаивает, ибо трупы изувеченных приплывают к нему из тьмы!
— Разразилась чума, но никто не замечает, — хихикнул милый Августин, — пойте песню в чумной могиле, пойте песню, пойте песню! Мы ничего не можем вам подтвердить. Только песня, которую вы поете, служит вам свидетельством.
— Повергните Голиафа в сердце вашем!
— Откройте мир заново, откройте Святую землю!
— Сносите чужое презрение и умывайтесь слезами, от слез глаза светлеют!
Карета теперь мчалась как бешеная и подпрыгивала на камнях. Дети вскрикивали. Они уцепились за шерстяной пояс Давида и спрятали головы в широкие рукава Колумба.
— Мы хотим остаться здесь, мы хотим остаться здесь!
— Оставайтесь, чтобы идти вперед, идите вперед, чтобы остаться.
— Уступайте буре, как кустарник на берегу!
— Так вы и родились: в тряске черной кареты. Так движение станет покоем, а покой движением.
— Так уловляете вы мимолетное, так совлекаете с него покровы!
— И ваша боль уравновешивает расстояние.
Серая и знающая, мерцала река в темном свете ночи. Невозмутимо поблескивал гравий.
— Граница, где граница? Где Святая земля?
— Повсюду, где пастухи пасут овец и все оставляют по зову ангела.
— Овцы блеют, когда их бросают на произвол судьбы!
— Овцы блеют, потому что не умеют петь, овцы блеют, чтобы Бога хвалить.
Царь Давид снова заиграл на лире, а милый Августин подхватил мотив на своей волынке, а Колумб тем временем низким голосом затянул матросскую песню, что-то про белые звезды и тоску по суше. Они не обращали друг на друга внимания, но все вместе звучало удивительно стройно и гармонично: псалмы Давида, моряцкая песня Колумба и забавные рулады милого Августина.
Это вершилось во славу Божию, а все, что вершится во славу Божию, звучит стройно.
Карета неслась скорее, все скорее, скорее скорого, но скорость растворялась, становилась спокойной и незаметной, как скорость реки или дороги. Медленная скорость на грани вечности, где все сходится воедино. Линия между небом и землей исчезла. Остались только белые волны во мраке, здание таможни на дороге и голоса над рекой.
— Мы на границе!
Выскочили три старика и преградили путь. Лошади встали на дыбы. Черная карета остановилась.
— Вы готовы петь песню в чумной могиле?
— Готовы.
— Вы готовы убить Голиафа в ваших сердцах?
— Готовы.
— А готовы заново открывать Святую землю?
— Готовы.
— Тогда пересеките границу, получите свидетельство, войдите в Святую землю!
— Оставьте черную карету, оставьте похоронного кучера, выходите!
— Выходите! — гневно крикнул кучер и встряхнул спящих детей. — Выходите, выходите! Кругом часовые, мы ездили по кругу. Проваливайте отсюда!
Дети открыли глаза и осовело подняли головы.
— Живо просыпайтесь! — крикнул кучер. — Все было напрасно. Все пропало, через границу уже не проехать!
— Мы уже на другой стороне, — крикнули дети. Они выскочили из кареты и, ни разу даже не оглянувшись, побежали назад в темноту.
На службе у чужой силы
Тучи несутся на рысях, мчатся стремглав в гуще войны, безумствуя, приплясывая на лету, они мчатся глубоко над крышами мира, глубоко над этой ничейной землей, между изменой и пророчеством, глубоко над глубинами бездны. Тучи мчатся быстрее синих драгун из песни, они не носят мундиров, без конца меняются и все-таки узнают друг друга. Тучи мчатся напролом через поля пшеницы и брани и через полуобвалившиеся остовы каменных строений, которые раньше назывались городами. Тучи несутся на рысях, мчатся стремглав в гуще войны, и их тайная легкость навлекает на них подозрения.
Мчатся по делам чужой силы. Всем стоять! Вниз!
Посреди улицы на серой мостовой лежала раскрытая школьная тетрадь с английскими словами. Ее, должно быть, потерял какой-то ребенок, и теперь ее перелистывала буря. Упала первая капля и попала на красную линию. И красная черта посередине страницы вышла из берегов. Смысл в ужасе хлынул из слов во все стороны и стал звать перевозчика: переведите меня, переведите!
А красная черта все набухала и набухала, и стало ясно, что она одного цвета с кровью. Смысл и всегда-то был в опасности, но теперь ему грозило захлебнуться, и слова, как маленькие покинутые домики, торчали по обе стороны красной реки, оцепенелые и бессмысленные.
Шел проливной дождь, а смысл все блуждал по берегам и звал на помощь. Поток уже дошел ему до пояса. Переведите меня, переведите!
Но тетрадь потерялась. Ее потерял Герберт, когда шел на урок английского: у него была дырка в портфеле. А за мальчишкой, не носившим формы, шел другой, одетый в форму. Он посмотрел на тетрадь, поднял и жадно в нее вцепился. Остановился, полистал тетрадь и попытался прочесть слова, но дождь припустил слишком сильно. Дождь гасил последние огоньки, мерцавшие в словах. Смысл вновь воззвал: «Переведите меня, переведите!» Но мальчишка, одетый в форму, не желал его слышать. Черта была цвета крови. Пускай лучше смысл захлебнется, чем мы предадим кровь! Он захлопнул тетрадь, сунул ее к себе и побежал на службу. Побежал за мальчишкой без формы.
Оба вошли в один и тот же дом. Тот, что был не в форме, поднялся на пять лестничных пролетов и оказался в мансарде, где вел занятия какой-то старик. Мальчик, одетый в форму, не поднимался ни на одну ступеньку, потому что учреждение со скамьями светлого дерева и темной картиной на стене персикового цвета было расположено удобнее.
— Я что-то нашел! — крикнул он.
— Что ты нашел?
— Тетрадку со словами.
Песня про синих драгун оборвалась. Над брандмауэром взмыло молчание. В этом молчании таился топот их коней, звяканье сабель и колыханье плащей. В этом молчании таилась тень, которую отбрасывали их свисающие поводья, и тень ползла по лицам детей, приглушала блеск их пряжек и на мгновение прятала из виду ножи у них на ремнях. Песня про синих драгун оборвалась. Синие драгуны застыли на месте. Они въехали в затонувший город. Звонкая музыка смолкла. Или они только теперь заметили, что их барабаны и трубы не издают ни звука?
— Что ты нашел? — резко переспросил командир отряда.
