Ярослав Астахов - Черные врата
Он мог бы себя поздравить с тем, что тронулся с места вовремя, чтобы сменить позицию. Промедли он хоть мгновение – а именно так случилось бы, если бы Кудесник не угадал оползень – катящиеся камни сбили бы его с ног и прыгающие обломки скал молотами б накрыли тело. И, перемолотое, лежало бы оно сейчас там, где высунулся, покрывая шестую часть ширины каньона, овальный серый шевелящийся еще язык, спустившийся со стены.
Кудесник слышал автоматные очереди, пока бежал, а затем и разрыв гранаты. И видел блики на скалах, что дала вспышка.
Увидел он и вторую вспышку и сразу же он почувствовал, что граната не была брошена…
Но эта смерть не была напрасной, Кудесник знает. Конечно, ни разлетающиеся осколки, ни пули не причинили вреда врагам. Но нечисть инстинктивно боится СВЕТА. Ее хоть несколько задержал, ее хотя б на пару секунд оглушил огонь, трепещущий, который вспыхнул при автоматной очереди. И уж конечно заставил шарахнуться ее свет, вырвавшийся при разрывах гранат!
И этого хватило, чтобы Кудесник успел поменять позицию и перевести дух.
И вот он теперь готов применить оружие, которое представляет собой опасность для черной гвардии!
В руках Кудесника кольт. Семейная реликвия, что ему оставил в наследство дед – деникинский офицер. Участник Ледового похода, за который сохранил он памятную медаль: терновый венец и меч.
Свинцовые же пули в патронах, что в барабане кольта, заменены серебряными. Кудесник хорошо помнит, как тщательно он их отливал, сосредоточенно произнося мерные старинные заклинания по своей Книге. Над пожелтевшими пергаментными страницами всходил дым. Потрескивала и курилась чертогон-трава – аконит – положенная на край горна…
Кудесник чуть сгибает ноги в коленях, приподнимая перед собой оружие. Левая ладонь его поддерживает рукоять револьвера снизу. Кудесник целится в ближайшего всадника. Мушку и прорезь трудно различить в этом слабом, серебряном свете звезд.
Серебряный, – в сердце своем подбадривает себя Кудесник нехитрой шуткой. – То есть у этого света точно такое качество, как у пули. Но это не простая случайность… это – срабатывает белая магия подобия! Добрый знак…
Короткая и яркая вспышка высвечивает стальной нагрудник. Оскаленную морду коня. (Коня ли? С этакими зубами… ) Но черный силуэт копьеносца лишь дергается в седле от выстрела. Сначала всадник натягивает уздечку, судорожно, а затем дает коню шпоры, направляя свое чудовище на Кудесника. Что же это… неужто Книга обманывает? Неужели заговоренные серебряные пули для них безвредны?!
В это мгновение Кудесник ясно вдруг слышит голос. Учителя. Как будто б он стоит сейчас рядом с ним, справа, чуть позади.
– Не так! Ведь я же говорил тебе: В СЕРДЦЕ.
Кудесник больше не целится.
По крайней мере, не целится его глаз. Все стало вокруг иным. Секунды остановились, почти что, и самая рука Кудесника, что с оружием… да, его рука видит сердце приближающегося всадника! И словно бы она сама собою выравнивает и направляет, как следует, револьвер.
И палец нажимает курок.
Холодная огневая вспышка застыла, словно бы. Так медленно она родилась и меркнет. По крайней мере, так именно воспринимает сейчас все это сознание Кудесника. Он чувствует полет пули. Серебряный продолговатый сгусток огня летит… перебивает кожаную уздечку… проходит красной искрою вскинутую шею коня насквозь и проламывает пластину лат… и вламывается в сердце.
В холодное и пустое. В остановившееся давно – очень, очень давно… И древняя стоячая пустота, дремучая, восприняв летящее серебро, – вдруг превращается в клубок пламени!
Белесо-синий огонь вырастает перед Кудесником. Гораздо более яркий, пронизывающий, чем свет от взрыва гранаты. Кудесника ударяют по куртке и по лицу какие-то летящие клочья. Левое его плечо взрезал, по-видимому, осколок лат. Ошметки плоти врага, истлевшие во мгновение, разлетаются, напоминая Кудеснику стаю вспугнутых летучих мышей. – А… есть!! – вскрикивает Кудесник, бессмысленно потрясая револьвером и вскидывая лицо к небу. – ОНИ УЯЗВИМЫ! Вот!.. Ты видела? Ты ведь еще здесь… я отомстил за тебя!
Он слишком засмотрелся на небо, ясное и полное звезд. Хотя приходится на все это «слишком» едва секунда. Кудесник замечает краем глаза какую-то стремительно плывущую с неба тень. Тяжелый аргамак следующего всадника поднят перед ним на дыбы и храпит, лязгая своею бронею. И – рушится на него.
Кудесник начинает поворачиваться, чтоб выстрелить. Хотя и хорошо понимает, что едва ли успеет.
Одно из черных и взброшенных высоко над его головой копыт, падая, пробивает Кудеснику грудную клетку насквозь. Легко, как если бы оно было – снаряд, брошенный из орудия. Изломанное и отброшенное ударами тело катится, упав на бок. И в следующее мгновение распластывается плашмя и лежит, подергиваясь мертво, – под бесконечною чередой несущимися вперед всадниками.
«Они уязвимы!»
Игумен слышит этот возглас Кудесника, исполненный торжества.
И черный водоворот отчаяния, круживший непрестанно не отпуская душу, – вдруг останавливается. Как если бы во мгновенье спала какая-то пелена. Довольно!
Игумен медленно достает из под мантии напрестольный крест. И поднимает его высоко в руке. Выпрямившись, он делает шаг навстречу мчащейся на него конной лаве.
И его голос, сильный и молодой, окрепший при совершении бесчисленных служб и проповедей под сводами гулких нефов, перекрывает грохот, который стоит в каньоне:
– Именем Иисуса Христа! Зло – уйди в землю! [20]
И в следующий миг словно молниевый поток падает с безоблачного звездного неба.
И обрывается вдруг рокот копыт. Не понятно, что именно произошло, а просто не остается вдруг ничего движущегося в каньоне. Ущелие зияет пред Игуменом, широкое и пустое, и высвеченное огнем небесным до последнего камушка… И даже белесая туманная пелена, скрывающая Врата, отступила, кажется, подвинулась куда-то вдаль и как будто сжалась.
Медленно померкает сияние, расточившее без следа всадников. И тьма перед глазами Игумена. И тишина гремит у него в ушах, и только через какое-то время начинает он снова различать в небе звезды.
Игумен опускает свой крест. Подносит его к устам задрожавшей сильно рукой. Целует. И опускается на колени.
– Слава Тебе, мой Бог, что сотворил Ты чудо сие!
Игумен чувствует себя в руке Божией, и ему спокойно. Точнее, старец ощущает себя мечом в руке Божией, [21] опущенным сейчас после взмаха. И еще вот – он чувствует нерасторжимое единство со своими друзьями. Со старыми друзьями. Они все трое – это единый Дух. Несмотря на то, что пали вот Майор и Кудесник только что на глазах Игумена. Ибо нерасторжимы у меча гарда, рукоять и клинок.
Игумен понимает вдруг абсолютно ясно, почему они трое были посланы сюда Богом.
Он раньше не особенно задумывался об этом. Лишь ощущал Божью правду, и этого уже было ему довольно. А вскользь он рассуждал так: ведь если удастся хоть сколько-нибудь задержать пришествие в сей мир Зверя – больше людей успеет совершить покаяние, спасти душу. Конечно, и это тоже, – ощущает теперь Игумен. – Да только и еще кое-что… Было д о лжно, чтобы нанесен был удар немедленно по Врагу при самых Вратах его! Ведь поругаем Бог не бывает! И наш поход, и заступление пути силе, являющейся из Преисподней – это Его ответ. И в этом же состоит разумение, честь и правда стоящих в Боге.
Игумен слышит вновь рокот и стремительно вскакивает с колен.
Теперь это скорей уже не топот копыт, а как будто гром бешенного обвала, сопровождаемый ревом вихря.
В ущелие врывается новая волна всадников, и она накатывает как взрыв – с такою неимоверной скоростью, на которую не способны, кажется, ни живые существа, ни машины! Тяжелые их длинные копья теперь уж взяты наперевес…
Игумен поднимает вновь крест. И произносит в сердце молитву архангелу Михаилу. Точнее, это требование о подкреплении. Старец знает, что его молитва – услышана.
2005
Примечания
1
Так именно говорит Велесова Книга, писаная древними рунами на деревянных дощечках. Чудом сохранившийся реликт охватывает период русской истории больший, чем десять тысячелетий. Дощечка, нумерованная исследователями как II 5а, гласит: «мы… уселись на севере… и были богами хранимы от многих, называемых языцами». Обратим на это внимание: ведические боги хранят от язычников. Далее, дощечка II 5б: «Языцы… разили со злобой… и воровали быков наших. И так продолжалась эта борьба двести лет… И вот языцы отошли на полдень и оставили нас». Наконец, I 8а: «Мы враждовали со злыми язычниками, мы пели, что мы – русские, и о славных днях…» Чем именно противоположны язычество и русская исконная вера – ведизм? Книга говорит и об этом, и она дает четкое богословское определение. Дощечка III 22: «[22] враги богам нашим… ибо не богов почитают, а людей высеченных из камня, подобных мужам. А наши боги суть образы». Учитывая контекст видим: это последнее понятие – образы – весьма напоминает по смыслу эйдосы платонизма: первоначала, посредством которых Вышнее Божество творит, «образует» мир. И сам рунический текст, и переложение Велесовой Книги на современный русский даются в книге Александра Асова «Русские Веды» (М., 1992).
