Сергей Литовкин - Никому ни слова
А началось все одним поздним утром, когда хорошо выспавшийся, в отличном расположении духа командир был на мостике. Погода была ясная, солнечная, но без жары и пекла. Средиземное море казалось спокойным и ласковым. Командир огляделся по сторонам, взял микрофон КГСа и скомандовал:
– Желающим ловить рыбу собраться на юте.[20] Боцману – выдать снасти!
Через две минуты на мостик с выпученными глазами примчался замполит и, задыхаясь от бега, сообщил, что своим объявлением командир сорвал политзанятия. Пытаясь его успокоить, командир предложил перенести посиделки на период дождливой и ветреной погоды, но тот, побледнев от подобного святотатства, обвинил его в оппортунизме. А борьбу с этим гнусным явлением замполит считал своей главной задачей в жизни и даже, говорят, собирался написать целый философский труд на эту тему. Толстую тетрадь с заглавием «Оппортунизм в современном социал-демократическом движении» у него в руках я, признаться, и сам как-то видел. Короче говоря, до окончания похода они так и не помирились. А замполит слыл человеком злопамятным и мстительным.
***
Не желая растрачивать молодую жизнь на добровольное пребывание в одиночном заключении, я находился в соседней каюте, где обладал правом пользования умывальником, почти все свое свободное время. Особенно мы сдружились с Мишей. У нас оказалось много общего, включая воспоминания детства, проведенного на Большой Охте в Питере. Происхождение своей «художественной» фамилии он затруднялся объяснить, носил ее с некоторым стеснением и переживал по поводу того, что в школе его обзывали «рублем», хотя финансов это ему не прибавляло. Очень серьезно воспринимая ультиматум жены по поводу поступления в академию, он сидел над книгами и конспектами ночи напролет, отчего глаза его были всегда красными, а упорство казалось беспредельным.
Собравшись как-то небольшой компанией, человек пять, мы решили отметить очередной праздник умеренным злоупотреблением алкоголя. Злоупотребление, понятно, не было бы умеренным, однако масштабам мероприятия препятствовали весьма ограниченные ресурсы. Не преуспели мы и в стремлении втянуть в свой порочный круг Врубеля, который вызывающе игнорировал коллектив, листая свои фолианты. По сей причине он сам стал темой нашего разговора.
– Зря Мишка так надрывается, – сказал механик. – Как кавалер боевой медали, он пройдет в академию вне конкурса, без всяких проблем!
(В скобках отмечу, что медаль «За боевые заслуги» Врубель получил за участие в разминировании Суэцкого канала после очередных арабо-израильских разборок. Несколько раз мы пытались выведать у него особенности боевых заслуг, за которые он был награжден, но безуспешно. Лишь однажды, в состоянии легкого подпития он позволил себе довольно грубо обругать обе противоборствующие стороны, однако его слова о том, что даже стадо баранов собственным дерьмом создаст минную угрозу эффективнее и грамотнее, остались для нас нерасшифрованными.)
– Ничего ты не понимаешь, – ответил артиллерист Виктор, – наличие медали надо тщательно скрывать до последнего момента заключительного подведения итогов работы приемной комиссии.
Виктор дважды поступал в академию и знал в этом деле толк. Он был уверен, что не прошел из-за сомнительной национальности родственников по линии жены, а его неистребимая готовность снова пытаться штурмовать вершины наук пугала и настораживала командование бригады.
– Почему это? – встрял в разговор сам Михаил.
– А потому, что медалисты ставят комиссию в затруднительное положение. Представь: в день окончательного формирования списков лиц, зачисленных на учебу, поступает указивка сверху – принять еще Петрова, Сидорова и Пупкина. Надо кого-то вычеркнуть. А этот кто-то – кавалер «ЗБЗ». Вне конкурса, выкидывать нельзя. Поэтому комиссия пытается отсеять медалистов еще на этапе медкомиссии или даже при отборе на флотах.
– И что же делать?
– Медаль держать в рукаве до последнего, как козырную карту, а для введения мандатной комиссии в заблуждение размахивать перед ее глазами какой-нибудь хреновиной, вроде почетной грамоты или статьи в газете «Стой! Кто идет?», посвященной отличнику Б и ПП[21] капитан-лейтенанту Врубелю.
– Что за газета? – механик сделал круглые глаза.
– Так сухопутчики называют свои окружные печатные органы. А наша флотская, «Флаг Родины», ничем не хуже. – Виктор был доволен произведенным эффектом. Наконец-то пригодился его жизненный опыт.
После некоторых размышлений и обсуждений предложения артиллериста были приняты, и Миша сел переписывать характеристики и анкеты, выкидывая отовсюду упоминания о награде. Для создания дымовой завесы решено было отправить в газету статью об отличнике Михаиле. Корреспондентского опыта ни у кого не было, однако доктор Евгений предложил мою кандидатуру, ссылаясь на то, что научному работнику-МНСу это ближе и доступнее. Он намекнул на то, что мне предстоит еще писать диссертацию и надо набираться опыта. Я начал отбрыкиваться, но когда Виктор выразил сомнение в моих способностях —»Куда ему, салаге?» – согласился. При этом было заключено пари о том, будет ли опубликована написанная мною статья. Поспорили, как положено, на бутылку. Остальные присутствующие и разбивающие сделали ставки. Мишка поставил на меня три бутылки коньяка против канистры шила механика.
***
В течение нескольких последующих дней я метался между своим экспериментальным локатором и мостиком. Стояла задача выйти на визуальный контакт с авианосцем и доложить наверх о его местонахождении. Все имеющиеся данные указывали, что надо следовать на юг, а мой прибор показывал на запад. Командир почесал затылок и приказал идти на юго-запад.
Двое суток я спал урывками, постоянно пытаясь уточнять режимы работы капризного прибора, но он упорно показывал не туда, куда все остальные. Даже мичман Валя проникся идеей и нес вахту у экранов, не высказывая привычного в подобных случаях отвращения. Наконец, мы вышли в точку, из которой невозможно было провести среднюю линию, что свидетельствовало об одном: курсы, указываемые разными приборами, были диаметрально противоположными.
– Куда? – спросил командир, с подозрением глядя на меня.
– Курс – триста тридцать, – ответил я, пытаясь сообщить максимальную уверенность своему голосу.
– Рукой покажи, – уточнил командир.
Я вытянул руку в направлении северо-запада.
– Ну-ну, – произнес он и скомандовал: – Курс – триста тридцать.
На этот раз я не ошибся. Прибор оказался более чем удачным, и мне достались вполне заслуженные лавры. Всегда бы так! Отныне командир начал всерьез относиться к моим словам, а я был вынужден постоянно себя сдерживать, чтобы не подорвать доверия к себе каким-нибудь непродуманным заявлением. Тяжелая ситуация.
***
Время бежало быстро, и я чувствовал, что тянуть дальше с написанием материала о Врубеле нельзя, хотя статья у меня упорно не шла. Чего только я не придумывал, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки! Собирал мнения всех офицеров и мичманов. Брал интервью у матросов. Заставлял Мишу рассказывать о семье, детстве и любимых фильмах. Фотографировал его в различной обстановке. Нашел трех матросов, умевших рисовать, и вместе с ними сделал несколько зарисовок ком. БЧ-3 за работой. Даже взял у доктора справку о сделанных ему прививках и общем состоянии здоровья. Однако после того, как я попытался отобрать у него письмо из дома и фотографию жены, он стал от меня прятаться.
Словом, работал я всерьез, и когда через неделю мы встретились с танкером, следующим в Севастополь, передал с почтой два экземпляра баллады о Врубеле. Редакции флотской газеты, вниманию которой предназначался мой опус, должно было понравиться содержание подготовленного мною пухлого пакета. Там было все, что только возможно собрать на корабле, включая вполне художественные иллюстрации, достаточно четкие фотографии, многочисленные протоколы и выписки из вахтенного журнала. Моей особой гордостью был найденный у Миши в кармане билет на симфонический концерт, который он не смог посетить из-за выхода корабля в на БС. Если честно, то на этот концерт он не хотел, однако какое это имело значение?! Свой долг я выполнил. Такую статью нельзя было не опубликовать. Тем более, что подписал я ее следующим образом: Ваш военно-морской корреспондент (сокращенно Военморкор), звание и ФИО.
***
Не прошло и четырех месяцев, как мы вернулись в родную базу. Я был настолько умотанным, что не узнал жену и дочку, встречавших корабль на Минной стенке. Когда мы швартовались, Мишка показал в сторону причала и, причмокнув, сказал,
– Глянь-ка, какая женщина симпатичная с ребеночком, там, левее оркестра.
Михаил давно хотел завести детей и был неравнодушен к подобным картинам. А я пробежался взглядом встречающих и мрачно констатировал:
