Джон Ирвинг - Свободу медведям
Но Зигги чересчур засмотрелся: при повороте он задрал колесо слишком высоко на насыпь, и гребень дороги встал поперек. Зигги забуксовал в гравиевой каше.
— О, черт! — ругнулся он. — О, черт, черт побери!
Край моей ягодицы сполз вниз, на заднее крыло; я опрокинулся назад, а моим бедным ногам не осталось места.
Поэтому мои пальцы на спине девушки разомкнулись, и я сунул руки под ее узелок между колен.
— Не смейте! — вскрикнула она. Ее локти под моими руками взлетели вверх, словно крылья испуганной куропатки; ее юбка задралась до самых бедер. Но я хотя бы успел мельком увидеть белую округлость ее ноги до того, как край второй моей ягодицы тоже сполз на крыло; я оказался втиснутым между сиденьем и рюкзаком, без малейшей возможности отыскать опору ногам и остановить свое сползание. Мой вес прогнул крыло; моему заду стало жарко от трения о колесо. И я сполз еще ниже. Сначала выхлопной трубы коснулась моя правая нога, серединой икры, но у меня не было другого выхода, кроме как продолжать тормозить мотоцикл.
Поэтому выхлопные трубы прилипли к моим икрам, словно бекон к грилю.
— О, он горит! — закричала девушка.
— Это правда, Графф? — удивился Зигги. — Господи! А я-то думал, что это мои тормоза.
Но разумеется, он не смог сразу остановиться в гравиевой каше на дне откоса; ему пришлось сначала преодолеть насыпь. Зигги загнал нас в низину у сада, потом снял меня с мотоцикла — через рюкзак, — хотя я припекся к выхлопным трубам и меня пришлось буквально отдирать.
— О, нам придется отмачивать твои брюки, чтобы снять! — воскликнул он.
— Ай! — застонал я. — О-о-о!
— Заткнись, Графф, — прикрикнул он на меня, — не то ты растеряешь остатки своего достоинства!
Я подавил стоны, рвавшиеся из моего горла; я не дал им выйти наружу — и они утонули, опустились в самые мои икры — мои липкие, забрызганные грязью икры, которые выглядели скорее оплавленными, чем обгоревшими.
— О, не трогайте их! — воскликнула девушка. — О, вы только посмотрите на себя!
Но я взглянул на нее, с ее съехавшим на глаза шлемом, и подумал: «Как бы мне хотелось отдубасить тебя и подвесить за твою чертову косу!»
— О! — причитала она. — Когда вы схватили меня, я не знала, что вы падали!
— О господи! — воскликнул Зигги. — Неужели он вел себя так отвратительно?
— О, заткись! — застонал я.
— Нам нужна ванна, чтобы замочить его в ней, — заявил Зигги.
— У моей тети есть ванна! — оживилась девушка. — Да, в ее гастхофе сколько хотите ванн!
— Это как раз то, что тебе надо, Графф.
— Так подсадите же его обратно, — велела девица. — Я покажу вам дорогу.
О, ветер ли это жалил меня и леденил мои ожоги? Я обнял девушку; она отбросила назад одну руку и прижала меня к себе. Но из моего нутра наружу рвались ужасные стоны — меня необходимо было чем-то заткнуть, поэтому я уткнулся ртом в ее шею, чтобы молчать и чтобы вкушать блаженство.
— Как вас зовут? — спросила она через ремешок во рту, и ее шея под моими губами залилась горячей краской.
— Не вынуждайте его говорить! — крикнул Зигги. — Он Графф.
— А я — Галлен, — прошептала девушка. — Мое имя Галлен.
«Галлен фон Санкт-Леонардо?» — сказал я сам себе в ее шею.
Итак, восседая втроем, мы погнали нашего зверя через город, выстреливая резкие тарахтящие звуки под своды арок, громыхая по закрытому высокому мосту.
— Вот твой водопад, Графф, — сказал Зигги. — Это водопад на Ибсе.
Но я передвигался губами по ее шее в поисках нового места для поцелуя. Мы уклонились от солнца в тень, и воздух уже не обжигал, поначалу теплый, потом прохладный — обдувающий словно мехом мои пылающие ноги, — и целый оркестр стонов едва не вырывался из моего нутра наружу.
— Мне так жаль, что вам больно, — сказала Галлен. — Я буду за вами ухаживать.
Но я не мог сжать ее так крепко, чтобы прекратить проклятое жжение; я лишь закрыл глаза, позволив ее волосам литься на них густым винным потоком.
— О! — воскликнула она. — О, теперь все будет хорошо.
Булыжник мостовой покрывала грязь; казалось, мы проделали по воздуху не одну милю. Подо мной бежали медведи, дуя на угли, оставленные на моих икрах каким-то злым демоном.
— Это же замок! — воскликнул Зигги. — Это не гастхоф, а целый замок!
Но меня это ничуть не удивило. С Галлен фон Санкт-Леонардо в качестве моей сиделки можно было ожидать чего угодно, в том числе и этого.
— Он был когда-то замком, — пояснила Галлен.
— Он им и остался! — заявил Зигги, его голос прозвучал где-то далеко-далеко, обгоняемый топотом медведей. И где-то, за тридевять земель от меня, он изрек: — Замок всегда остается замком.
И последнее, что я видел, были маленькие бумеранги лепестков форситии[5], усыпавшие наш путь и опадавшие за нами словно конфетти, они вихрились в мощном выхлопе мотоциклетных газов.
Я закрыл глаза, теряя голову от запаха восхитительных волос моей Галлен.
Уход за мной
— Ну что ж, — произнес Зигги, — нам повезло, что бедняга Графф вырубился, не то бы он поднял крик, пока я стягивал с него штаны.
— Но вы делали это осторожно, да? — спросила Галлен.
— Разумеется, детка! — ответил Зигги. — Я засунул его в ванну прямо в штанах и проделал всю операцию под водой, — продолжил он. — После чего выпустил воду и оставил его лежать в ванне.
Но мне все еще казалось, будто я под водой, к тому же я ничего не видел. Вокруг меня были твердые, высокие стены, а мои ноги обволакивал ил.
— О, помогите! — прошептал я, но не единый проблеск света не нарушил темноты вокруг.
А Зигги продолжал говорить:
— Потом я смазал полотенца той мазью, что дала мне ваша добрая тетушка, и спеленал его как Иисуса.
— Но где же он сейчас? — спросила Галлен.
— О, где я сейчас? — эхом повторил я.
— В ванне! — воскликнул Зигги, и резкий луч света от дверного проема полоснул по мне.
Я опустил глаза на свои ноги, на полотенца, обвивавшие меня от голеней до живота.
— Спит как сурок, — сказал Зигги.
— Вы не слишком туго спеленали его? — спросила Галлен.
— Мне кажется, что вам хочется взглянуть, — сказал Зигги. — В полотенцах ему легче, чем в одежде.
Их головы маячили над краем ванны, но все остальное оставалось невидимым — как если бы они стояли на полу на коленях, ибо их подбородки едва доходили до края.
— Встаньте! — заорал я. — Почему вы там прячетесь?
— О господи! — воскликнула Галлен.
— Совсем спятил, — сказал ей Зигги.
«Это чудовище ванной», — подумал я. Но вслух потребовал:
— Вытащите меня отсюда!
— Господи, Графф, — отозвался Зигги и потом пояснил Галлен: — Он тронулся умом. Ему нужно хорошенько выспаться.
Затем я наблюдал, как их тени склонились и словно приклеились к потолку и верхней части стены; они двигались по диагонали к дверному проему. Их тени становились все кривее и больше.
— Господи! — воскликнул я.
— Храни его Господь, — произнес Зигги, и они вышли из ванной комнаты.
Хотя не так уж тут и темно — вокруг меня были стены ванной, прохладные и гладкие на ощупь, и я мог ухватиться за край ванны обеими руками и подтянуть себя, если бы собрался выбраться наружу, — к тому же я все равно закрыл глаза.
Я настороженно заметался глазами по комнате, когда дверной проем высветился снова и со стены на потолок метнулась тень: став меньше, она перескочила на другую стену в тот самый момент, когда в дверном проеме пропал свет.
— Я вижу тебя, — сказал я тени. — Я знаю, что ты здесь, черт бы тебя побрал!
— Тихо, Графф, — прошептала Галлен.
— Хорошо, — согласился я, вслушиваясь, как она подходит все ближе; ее голос звучал так, как если бы она находилась под ванной. Затем я ощутил на своей руке касание ее шелковой блузки. — Привет, Галлен, — сказал я.
— Как вы себя чувствуете, Графф?
— Я вас не вижу, — ответил я.
— Это хорошо, — сказала она. — Потому что я пришла сменить ваши повязки и перевязать вас как следует.
— О, но это мог бы сделать Зигги!
— Он бинтует слишком туго.
— Но я чувствую себя прекрасно.
— Вряд ли. Я сейчас сниму с вас старые полотенца и наложу настоящие бинты.
— Как мило, что вы здесь служите, — заметил я, и край ее косы коснулся моей груди.
— Ш-ш-ш, — велела мне она.
— Почему вы так далеко от меня внизу, Галлен?
— Да я ведь над вами, дурачок, — ответила она.
— Должно быть, это очень глубокая ванна.
— Она на подставке, поэтому так кажется.
Затем я почувствовал, как ее руки нашли мою грудь и легко заскользили по моим бедрам.
— Выгните спину, Графф.
Одно полотенце было размотано, так осторожно, что ее руки ни разу не коснулись меня.
