Татьяна Алексеева - Выход где вход
Сквозь тёмную воду пруда просвечивали прошлогодние листья, упавшие на дно. Верино внимание привлекло дерево. Худое и изогнутое, оно казалось заблудившимся птеродактилем, неведомо как очнувшимся на здешнем берегу. От ветра по воде потекла рябь. Отраженное дерево расслоилось, утратило форму. Глядя, как оно превращается в неясные пятна, Вера вдруг уловила связь между зыбким образом и накрепко уцепившимися за грунт корнями. Поняла, что же приковало её к неуютной работе.
Риелторство оказалось для неё удобной формой эмиграции. Но не с земли, а из эпохи. Пока снуешь от района к району — думаешь, о чём хочешь. Не сидишь в офисе, гудящем как пчелиный рой. Не пялишься каждый день на холеные физиономии служащих — равнодушные и плоские, как их умы. Да и общение с городом, его невзрачными деревцами, домами и бульварами, не всегда в тягость. Всё-таки — по своей земле катишься. Не по чужой, как Марина задумала. А особенно занимали Веру человеческие истории. Их непостижимая логика…
За оградой виднелись мечтательные особнячки. С другой стороны бульвара к прудам подкрадывался сталинский монстр. Он раскинулся на целый квартал и пугал слепыми квадратами окон. По всему дому шли барельефы в виде перекрещенного серпа и молота. Их соединяла лепная цепь из звёзд. Фасад рассекала прямоугольная арка, замкнутая решеткой. Балконы были увенчаны сферами, наподобие одного из знаков царской власти. Дом нависал над окрестностями, воплощая модель вселенной с планетами и созвездиями.
Под самой крышей выстроился ряд маленьких — с кулачек — окошечек. Может, это и были чердачные окна. Но крохотные чёрные отверстия слишком походили на бойницы в крепостной стене. Вера сразу почувствовала себя под прицелом множества ружей. Поёжившись, ускорила шаг.
Ей снова предстояла поездка через весь город — на окраину. Район хоть и неблизкий, но давно обжитой. Застраивался сразу после войны. Желтоватые стены пятиэтажек напоминали дорогу в Изумрудный город. Только это здесь Вере и нравилось. Книга про ходоков к мудрому Гудвину в детстве стала её главным путеводителем по жизни. Так и привыкла узнавать издалека: вот это — жители розовой страны, а это ѓ- желтой или фиолетовой. Да и прообразы Страшилы, Железного Дровосека или трусливого Льва потом встречались ей нередко… Невольное воспоминание о 'дороге из желтого кирпича' делало для Веры путешествия в этот район вполне сносными.
На следующем витке истории за кирпичными домиками вырос лес из таких же пятиэтажек, но панельных. До всего, что строилось позже, уже нужно было добираться автобусом. Крайнюю зону удаленности составили девятиэтажные башенки (в прошлом белые, а теперь — серо-сизые в трещинку). В 1970-е из-за лифта с мусоропроводом они казались апофеозом комфортности. Но в новую эпоху померкли и котировались наравне с 'хрущобами'.
А лет десять назад пространство возле метро расчистили и возвели целый микрорайон одноногих Гулливеров, аж в 24 этажа. Между домами втиснули гипермаркет, разбили клумбы, обустроили детские площадки. По контрасту с неказистыми окрестностями обновлённый островок немедленно был признан 'элитным'. Цены взлетели!
Единственное, что портило здесь квартирный рынок, было абсурдное название района — 'Молокозавод'. Эффектный облик новостроек и торговых центров никак не вязался с простеньким промышленным именем. Да и подальше от метро, среди скромных пятиэтажек, никаких признаков молокозавода не наблюдалось. Но история диктовала своё. Раз район так назвали, значит, молокозавод там когда-то был. Или планировался.
Ситуацию с продажей отчасти спасало северное расположение района. Север считался обитателями Москвы чище и здоровее юга. Вера так и не сумела постичь тонких отличий городского 'севера' от 'юга'. Просто знала, что на север охотно едут и чаще там приобретают квартиры, а на юг не хотят. Вроде как московский север полезнее для здоровья… Хотя на юге было немало зелени — два больших парка, уцелевшие куски леса. Чего еще желать? Там, правда, предприятий немало понастроено. Но и на задворках 'Молокозавода' пыхтела швейная фабрика. А рядом с ней ещё, кажется, — шоколадная или карандашная. Словом, тоже предприятий хватало.
'Наверное, на севере предприятия более мирные и безвредные, — прикидывала Вера. — А в южной стороне изготавливают что-то химическое. Вот дым и получается ядовитее'. Впрочем, для её работы не имело значения, какая часть города в реальности грязнее и хуже. Важнее всего были представления, которые царят в головах у горожан по поводу чистоты и грязи. Кит раз и навсегда объяснил Вере, что работают они именно с 'представлениями' — мечтами и фантазиями людей на тему будущего жилья.
Доехав до станции метро 'Молокозавод', сквозь густую толпу, ломившуюся к выходу, Вера различила на платформе невысокую худенькую фигурку в персиковом пальтишке и такого же цвета шапочке. Из-под шапочки выбивались седые завитки. Щеки порозовели от волнения. Трепетная, застенчивая Ванда Петровна каждый просмотр квартиры воспринимала как судьбоносное событие. Её младший брат с семьей уже несколько лет проживал в одной из горделивых бело-красных башен, красующихся возле метро. А она мечтала перебраться к нему поближе.
Одинокая Ванда страдала сердечными болями и панически боялась в решающую минуту остаться без поддержки. Судя по её рассказам, брата поглотила коммерция. Ему было не до пожилой сестры. Но 'стакан воды' в крайности он мог подать. Да и выбирать особенно не приходилось. Кроме него, у Ванды никого не было.
Сама Ванда Петровна обитала как раз на юге, в крепком довоенном доме вблизи парка. Даже что-то рассказывала о соловьях, чьё пение на исходе весны чутким ухом улавливала из своих окон. Но на юге квартиры заметно дешевле, чем на севере. Чтобы переехать к родственнику поближе, требовались деньги, и немалые. Не достающую сумму как раз и вносил преуспевающий брат, вытащив из Ванды обещание, что купленную квартиру она завещает его дочери.
Готовность брата участвовать в обмене деньгами подогревала Вандину уверенность в ожидаемом 'стакане воды'. Однако, в целом, это осложняло ситуацию. На каждую квартиру, которая могла понравиться Ванде Петровне, требовалось ещё и согласие брата. А получить его было совсем не просто. Брат не собирался вкладывать деньги в неликвидное жилье. Его интересовала квартира без недостатков, которую в случае надобности можно будет выгодно продать. Ванда же искала какого-то созвучия, смутного подобия тому буйному и непокорному шелесту листьев на ветру, трепещущему зелёному морю с призвуком птичьего пения, какое она привыкла слышать из своих окон.
Вера относилась к Ванде Петровне с несколько преувеличенной почтительностью. Та своим трогательным идеализмом внушала ей снисходительную нежность, желание от всего защитить. Чувствительная к нюансам, бесконечно щепетильная Ванда заранее готовилась к каждому просмотру. Одевалась как в театр, тщательно и подолгу выговаривала все формулы вежливости, интересуясь 'не причинила ли она лишнего беспокойства' и 'не будут ли хозяева так любезны'. Отвыкшие от подобной церемонности хозяева квартир (если они когда-либо знали о её существовании) через пару минут разговора с Вандой отчаянно уставали. Вера брала инициативу на себя, задавая от её имени вопросы. И по десять раз за встречу интересовалась Вандиным здоровьем, не зная, как ещё проявить одолевавшее её беспокойство за душевную хрупкость спутницы.
Сегодня им предстояло посмотреть сразу две квартиры. Вера как обычно вела Ванду Петровну под руку, тревожно поглядывая по сторонам — не надвигается ли что-нибудь шокирующее, вроде пьяного мужика. А заодно зорко смотрела под ноги, опасаясь пропустить на дороге неровность или выбоину. Одновременно приходилось напрягать слух: говорила Ванда негромко, волнующим шепотом.
— Раньше мы с братом жили на Покровке, пока родительскую квартиру не разменяли, — лепетал смущенный голосок. — Теперь я совсем не жалею, что оттуда уехала. В Центре не видишь смену времён года. Везде асфальт. А снег на асфальте не лежит — тут же тает. Вот и получается: зимой — слякоть, осенью — слякоть, весной — слякоть. Круглый год одно и то же. И Садовое Кольцо рядом с этими ужасными машинами.
Вера старательно обогнула лужу, затопившую половину дороги.
— Ах, как я плакала, уезжая с родной Покровки… Но после смерти родителей, когда брат женился…
Прозрачные глаза заволокло слезами. Ванда несколько минут боролась со спазмами в горле. Наконец продолжила:
— Ну, вот… После их смерти и переезда я всё плакала, плакала… Думала — не переживу. А потом как прислушалась к своему парку возле дома! Теперь и вовсе не представляю, как останусь без него… Ой, извините, Верочка. Я случайно Вас не задела платочком? — Ванда Петровна извлекла из сумочки ослепительно белый кусочек батиста — промокнуть слезинки.
