Ежи Анджеевский - Страстная неделя
— Ничего не слышно, — определил Юлек. — Точно! У меня хороший слух.
Но Ирена, не доверяя, прошла в мастерскую. И минуту спустя тихо их окликнула.
Она стояла посреди комнаты, лицом к балкону.
— Поглядите! — шепнула она охрипшим голосом. — Как там светло…
Тьму ночи освещало вдали огромное, взмывающее высоко в небо, розовое зарево.
— Горит! — сказал Юлек.
Сияние ширилось, становилось все более кровавым. Пожар охватил весь ночной небосвод.
Малецкие еще долго не спали. Юлек, едва успев раздеться и с шумом скинуть на пол сапоги, мгновенно, видимо, заснул: когда Ян шел из ванной, в столовой было темно и тихо. В мастерской свет тоже был погашен. Но оттуда доносились приглушенные, кружившие по комнате шаги.
Анна уже лежала. Он присел рядом, положил ладонь на ее руку.
— Устала?
Да, она устала.
— Ужасный день, — подтвердил он. — Многовато, пожалуй, на один-то раз…
Свет лампы резал Анне глаза, он отодвинул лампу и склонился над женой.
— Ты мне должна была что-то сказать. Помнишь?
Она только кивнула.
— Что же?
— Всякие такие мысли…
— Не хочешь говорить?
Она чуть приподнялась и оперлась на локоть.
— Предпочла бы не говорить, — искренне призналась она и поспешно объяснила:— Это никакая не тайна, родной! Просто трудно говорить об этом…
— О чем?
— О том! — Она показала глазами в сторону окна.
Он догадался, что она имела в виду восстание в гетто.
— Понимаю, — согласился он.
— Вот видишь! Мне как-то стыдно слов, когда я думаю о тех людях и о том, что их ждет. И когда о нас думаю, о нас, по эту сторону.
— Нас гибнет еще больше.
— Да, — ответила она, — но по-другому, не так.
Она хотела еще сказать, сколь важна и необходима для нее вера, в которой она выросла и верность которой сохраняла, находя в ней понимание вечного смысла и порядка в мире. И еще, что ей, верующей католичке, трагедия евреев, с веками все более обостряющаяся, представляется самым мучительным испытанием для совести христианина. Кого же, как не христиан, должна волновать жестокая судьба несчастнейшего из народов, племени, которое, однажды отринув истину, платит за это немыслимыми страданиями, унижениями и оскорблениями? Кто же, если не христианин, должен делать все, чтобы облегчить долю несчастных и разделить одиночество тех, кто умирает без надежды? Она много думала обо всем об этом, но не могла себе позволить высказать свои мысли вслух.
Ян больше не настаивал. Он лег и погасил свет.
— Знаешь, — чуть погодя проговорила Анна в темноте. — К будущей пасхе наш ребенок уже вырастет большой, а там и ходить начнет…
Он сразу последовал за ходом ее мыслей, чтобы избавиться от собственных.
— К будущему лету должен уже пойти.
— К будущему лету! — повторила она. — Вроде бы так просто это звучит, так буднично, правда?
— Год.
— Да. Но как подумаешь, что будет через год, словно в кромешный мрак заглядываешь. Ты можешь вообразить себе, что нашему ребенку, как и нам, тоже придется когда-нибудь пережить такое ужасное время?
Ян, положив руки под голову, смотрел вверх, во тьму.
— Наши родители тоже не могли себе этого вообразить.
— Не говори так! — шепнула она с оттенком упрека. — Еще совсем недавно я думала, что мир никогда не изменится. Но теперь уже не могу так думать. Я должна верить, что наш ребенок в другие, лучшие времена будет расти человеком…
Они долго молчали.
— Засыпаешь? — спросила она.
— Нет! — ответил он голосом отнюдь не сонным.
— А там, наверно, все еще горит.
Он сел на кровати.
— Сейчас взгляну!
Он откинул одеяло и, босиком подойдя к окну, поднял светомаскировочную штору.
Зарево было огромное, больше прежнего, его кровавый отблеск освещал всю южную сторону неба.
Ян отворил окно и выглянул наружу. Ночь была холодная. Пахло весной. Очень издалека доносились мерно пульсирующие отголоски выстрелов. И так беспрерывно, всю ночь…
— Слышишь?
— Да! — шепнула она.
Чем дольше он прислушивался, тем более грозной и зловещей казалась сотрясаемая выстрелами пылающая тьма. Внезапно он вздрогнул. Незнакомый, пронзительный звук, какого он никогда в жизни не слышал, вырвался из глубин мрака.
Анна вскочила, встала на колени в постели.
— Что это?
Ян невольно отпрянул от окна.
— Не знаю… Но ведь это невозможно?
— Закрой окно! — попросила Анна. — Такое нельзя слушать.
Не успел он исполнить ее просьбу, как Ирена, видимо пробудившись от первого сна, выбежала из мастерской в коридор.
Ян быстро отворил дверь в прихожую и повернул выключатель. Ирена стояла в дверях ванной, в одной рубашке, вся сжавшись, дрожа, стиснув ладонями уши.
— Ты слышал? — Она взглянула на него безумными глазами. — Что это? Кто так кричит? Ведь не люди же?
III
Назавтра пожар еще усилился. Пока что трудно было определить, кто поджигал дома: немцы или евреи, отступающие от стен в глубь гетто. Только позже стало известно, что немцы.
Одними из первых, а именно в ночь с двадцатого на двадцать первое, заполыхали большие дома на Бонифратерской, те самые, в которых евреи так упорно защищались. От них занялись соседние дома, и, когда Малецкий, как обычно к восьми утра, ехал в свою контору, над гетто уже издалека видны были огромные, достигавшие зенита клубы черного дыма. День был погожий, но ветреный, и ветер, дующий с той стороны, доносил едкий запах гари до самого Жолибожа.
С Бонифратерской сражение перенеслось теперь на Муранов и на Ставки; бои, судя по всему, были ожесточенные: даже в самом конце жолибожского виадука, куда доходили трамваи, все сотрясалось от непрекращавшейся канонады. Одной из повстанческих групп ранним утром удалось как будто выбраться за стены и завязать уличные бои даже у фортов Цитадели. Но сейчас в тех кварталах воцарилось спокойствие. Улочки, выходящие к стенам гетто, патрулировали усиленные наряды солдат.
Между тем раздуваемые ветром пожары обдавали зноем Бонифратерскую. Хотя день стоял солнечный, воздух вокруг сделался серо-голубым, стеклянистым. Люди в этом странном свечении походили на тени. Толпы спешивших из Жолибожа, из Марымонта и Белян молча выходили из трамваев и так же молча, торопливо пересаживались в кузова грузовиков, которые довозили их до центра. Один за другим грузовики отъезжали, громко тарахтя средь тишины.
В глубине опустевшей, замершей Бонифратерской воздух становился все темнее. Из нутра одного из отдаленных домов меж клубов черного дыма выползали красные верткие языки огня.
Была Страстная среда.
Малецкому предстояло сперва уладить дело фирмы, о котором он напрочь позабыл во вчерашней сумятице, потом весь день у него была масса работы, так что домой он направился уже незадолго до комендантского часа. Занятый своими делами, он не успел даже съездить в Мокотов к супругам Маковским.
В сумерках пожары выглядели еще грознее, чем утром. Горели новые дома — совсем близко к теперешней конечной трамвайной остановке.
Когда Малецкий сошел с повозки, горела как раз крыша углового дома на перекрестке Бонифратерской и Мурановской. Здание было пятиэтажное, и огонь клокотал и бушевал высоко над землей. Вокруг все почернело от густого дыма. Ветер сметал огненные искры на крыши соседних с гетто домов. У одного из них, наиболее угрожаемого, стояла пожарная команда. Маленькие черные фигурки людей шныряли по крыше средь дыма и огня.
В Муранове борьба продолжалась. Грохотали пулеметы и автоматы. Время от времени мощные взрывы сотрясали землю.
Из белянского района весь день видны были пожары. Выглядели они не столь грозно, как ночью, однако клубы дыма, вздымающиеся в ясном небе, постоянно напоминали о том, что творится в городе. Взрывы тоже были слышны.
Ирена, то ли притворяясь, то ли и вправду победив нервное напряжение, сравнительно с вчерашним днем держалась очень спокойно. К тому же у Малецкой было много хозяйственных дел, и она так сумела вовлечь Ирену в будничные хлопоты, что та, казалось, временами совсем забывала о своих тревогах.
Зато Анне в тот день спокойствие давалось с трудом. Хотя особых поводов тревожиться о муже не было, она нервничала уже оттого, что его весь день не будет дома.
Юлек вскочил очень рано, еще до шести. Оделся в этот раз на редкость тихо, дверями не хлопал и ушел бы, наверное, без завтрака, если бы Анна, которая как раз проснулась, не вышла и не задержала его в прихожей.
Весь дом еще спал. Вокруг было тихо, снаружи едва светлело.
— Погоди, — шепнула она. — Тебе поесть надо.
Он бурно запротестовал, это, мол, совсем не нужно. Однако на кухню все же пошел. Был он уже в плаще и шапке.
— Разденься, — предложила она. — Я сейчас кофе поставлю.
— Но у меня в самом деле нет времени, — объяснял он. — Это не имеет смысла, мне надо ехать!
