Мириам Дубини - Танец падающих звезд
— Какие планы на следующий год, Алессандро? — спросила Марта у своего «приятеля». — Ты уже выбрал лицей?
— Вообще-то я через десять дней уезжаю в Китай. Решил проучиться один триместр в частной школе в Пекине. Чтобы подтянуть язык.
— Похоже, что китайский вскоре станет важнее английского, — рассеянно прокомментировала госпожа Дюваль.
— Это факт, мама, — поддержал ее сын. — И потом, мне это очень пригодится в американской школе в следующем году. Они хотят провести эксперимент и ввести китайский в обязательную программу школы. Думаю, Эмма уже знает об этом.
Она ничего не знала. Какая американская школа? Какое ей до нее дело?
— Что еще за школа такая?
— Ты пойдешь в нее в следующем году, darling. Когда окончишь среднюю школу.
Эмма вытаращила на мать огромные глаза. Она еще не думала, в какую школу ей пойти после средней. Но была уверена, что выбирать будет она сама. И тут вдруг поняла, что за нее уже все решили.
— Выходит, я могу надеяться, что это лишь первый наш совместный ужин, — расцвел от счастья прыщавый умник.
Господин и госпожа Дюваль посмотрели на сына с одинаковой нежностью и одинаковой гордостью. Казалось, им это рябое лицо и его менторское выражение вовсе не противны. Напротив, оно их забавляет, как может позабавить щенок, который учится ходить и падает, и все вокруг смеются, но никто ничего другого от него не ждет — все и так его любят, таким, какой он есть. На Эмму ее родители никогда так не смотрели. Она прониклась к умнику тихой завистью.
— Говорят, метро в Пекине просто кошмар, а в городе совершенно нечем дышать.
Это были ее первые за вечер слова, обращенные к юному гостю, и назвать их вежливыми было бы большим преувеличением. Мать бросила на нее неодобрительный взгляд:
— Могу поспорить, что наша Эмма кое-кому здесь завидует. Думаю, ей бы тоже очень хотелось провести несколько месяцев вдали от дома и выучить какой-нибудь новый язык.
Вот и не угадала. Впрочем, она, наверное, и не пыталась угадать. Эмма узнала сочувствующую улыбку и добродушный кивок. Такое выражение лица появлялось у матери, когда она имела что-то в виду. Что-то, что Эмме обычно совсем не нравилось.
— Ты могла бы поехать со мной, — продолжил тему Алессандро.
Лучше умереть тут же.
— Спасибо, но я обожаю Рим и думаю, что уже достаточно в своей жизни поездила по миру.
— Ой, дети! Для них жизнь всегда такая короткая, — улыбнулась госпожа Дюваль.
Какое остроумие. Эмма даже не ответила. Только полоснула ее взглядом, полным заслуженной ненависти. Хозяин дома безошибочно опознал этот взгляд и вмешался, как всегда сдержанно и тактично:
— Может, перейдем в гостиную, выпьем биттер? Или ты предпочитаешь виски, Дэвид?
— Зависит от виски…
— Шотландский торфяной.
— Мой любимый.
Отец Эммы положил гостю руку на плечо в знак глубокого уважения, и веселая компания в полном составе мигрировала в длинный коридор по направлению к гостиной. Эмма приближалась к торфяникам отца медленным шагом приговоренного к смерти, но тут, как гром небесный, грянуло спасение. Даром что это были не медные трубы, а всего лишь телефонный звонок. Новая мелодия, которую она закачала пару дней назад. Точнее, не мелодия, а переливы велосипедного звонка.
— Простите, мне звонят! — возликовала Эмма в шаге от эшафота.
— А я думала, это велосипед, — испугалась гостья.
Марта снисходительно улыбнулась:
— Наша дочь в последнее время увлекалась миром велосипедного спорта. Но мне кажется, что Рим не создан для двухколесного транспорта. Другое дело Голландия…
Эмма услышала, как слова матери стихают за ее спиной, и вздохнула с облегчением. Потом посмотрела на экран. Грета. Наконец-то!
— Ты где? У тебя все хорошо?
— Привет. Все хорошо. Прости, что я не отвечала на звонки, я не знала…
— Не важно. Если ты сделаешь так еще раз, я убью тебя, но это не важно.
Они рассмеялись.
— Я в Неаполе. С Ансельмо.
— Хорошо, во всяком случае, ты не одна: Слушай, перестань так пропадать. Я переживаю за тебя.
— Прости.
— А почему ты в Неаполе?
— Ищу своего отца.
Эмма побледнела:
— Но… я думала, ты ничего о нем не знаешь.
— А я и не знала — до недавнего времени.
— И ты уехала, ничего не сказав!
— Вот сейчас говорю.
— Ладно, — вздохнула обезоруженная Эмма. — И что? Ты нашла его?
— Нет. Он в отпуске на Капри.
— Когда вернется?
— Не знаю.
— Грета, послушай. Садись в поезд и возвращайся в Рим. Этот человек уже и так причинил тебе много горя. Зачем позволять ему делать это снова?
Молчание.
— Правда, поверь мне. Родители — они такие. Они хотят, чтобы мы росли и учились, а сами ничему не желают учиться. Они считают, что и так все знают, и никогда нас не слушают. Они такие, они никогда не меняются. Прошу тебя, возвращайся домой.
— Нет. Сначала я хочу его увидеть.
Бесполезно даже пытаться переубедить ее.
— Значит, ты едешь на Капри?
— Завтра на пароме. Но мне нужна твоя помощь…
Первая ночь
Серена провела фиолетовым ногтем по выцветшим буквам своей старой телефонной книжки. Она не открывала ее много лет. Место маленького бархатного блокнота давно занял мобильный телефон, но в нем не хватало одного номера. Маурицио Бианки. Серена нашла его в блокноте на букву Л. «Любимый». Она подумала, что сейчас она бы занесла его в архив под буквой Н — «нуль». Или Т — «трус». В общем, поближе к концу алфавита. Где бы его больше никто не искал. Пожалуй, так она и сделает, только не сегодня ночью. Сегодня ночью она должна позвонить ему и предупредить о приезде Греты.
Серена долго смотрела на экран телефона, прежде чем набрать номер человека, который когда-то был ее мужем. Ни одного звонка за все эти годы. Серена снова попробовала дозвониться до Греты. Телефон был по-прежнему отключен. Она в очередной раз набрала номер Ансельмо, и он в очередной раз не ответил. Серена посмотрела в темноту за окном, и ей показалось, что она умирает. С тех пор как родилась Грета, это была первая ночь, когда она ничего не знала о дочери. Самая страшная ночь в ее жизни. Такое отчаяние не охватывало ее никогда, даже в ночь, когда ушел Маурицио. Ей было страшно звонить ему сейчас, столько лет спустя. Но еще страшнее ей становилось при мысли, что ее дочь снова окажется перед отцом, которому она не нужна. Ему никогда не были нужны ни Грета, ни Серена. Все эти его письма — сплошная ложь. Если он действительно хотел о них заботиться, он мог бы это сделать, когда в этом была необходимость. Некоторым вещам не учатся. Их просто делают, и все. Поэтому она прятала от дочери письма. Чтобы не питать напрасных надежд. И не испытать новой боли. А теперь дочь выросла и улетела из гнезда, которое Серена построила для них двоих. И в котором сегодня осталась одна.
Она собралась с духом и набрала номер. Электронный голос сообщил ей, что набранного номера не существует. Серена попробовала еще раз. И услышала тот же голос. Тот же голос, то же сообщение. И что теперь делать? Она почувствовала, как тяжелеет воздух в комнате. Ей казалось, стены медленно сжимаются вокруг и скоро она задохнется.
Серена вновь посмотрела в окно и увидела в темноте маленькую светящуюся точку. Она вышла на балкон, поближе к этому огоньку. Сжала руками перила и попыталась найти успокоение в тихом свете, лившемся из дома далеко внизу. Она вдруг поняла, что это была хижина Таццины. Ведь это он нашел письмо. Может быть, у старика найдутся и слова утешения для нее. Серена набросила пиджак и сбежала вниз по лестнице. Пересекла улицу, площадь, луг.
Оказавшись на поляне перед домом, она почувствовала, как сильно вспотела от быстрого бега. Представила свои растрепанные волосы, испуганные глаза. Если она постучит в дверь в таком виде, старик примет ее за сумасшедшую. Серена оглядывалась кругом, пытаясь привести себя в порядок. Перепуганные козы, с которыми Таццина издавна делился лугом, смотрели на нее своими красными глазами. Издалека доносился приглушенный гул ночного города, поляну окружала почти кромешная тьма. По спине побежал холодок от остывающего пота, уединенная хижина показалась опасной, мысль о встрече с одноухим стариком тревожила все больше. Но он был ее единственной надеждой. Серена сделал шаг к двери, и козы вдруг заблеяли — все вместе, как живая сигнализация. Из хижины тут же вышел Таццина. Серена в ужасе спряталась за дерево.
— Чего тебе? — каркнул старик, не двигаясь с места.
Он не мог видеть ее с порога. Серена молчала в надежде, что Таццина войдет в дом.
— Я спрашиваю: чего тебе?
Ей Грету. Здесь, сейчас, рядом с ней. Все. Больше ничего. Она не хотела ничего знать о письме. И о том, как оно попало в руки этого пугала. Она не хотела знать ничего о том, чего она не знала. Ей не нужна была правда — ей нужна была ее дочь. Покой, что приносит правда, слишком тяжел. Успокоение во лжи легче. И наступает незамедлительно. Серена вышла на свет:
