Нина Килхем - Как поджарить цыпочку
– Мне кажется, я могла бы внести свой вклад…
– Не напрягайся, я не агент. Но мог бы посоветовать, как это лучше проделать. А то у тебя на лбу крупными буквами написано отчаяние.
Джасмин покраснела до самых кончиков напедикюренных ногтей.
– Начнем с супа?
Генри с натугой поднялся из кресла, потащился на кухню и плюхнулся за стол, который Джасмин украсила цветными итальянскими салфетками и ковриками под горячее. Он, как маленький, заложил салфетку за воротник, отхлебнул огромный глоток изысканнейшего шардонне, которое Джасмин купила по такому случаю, и запил его остатками скотча.
Джасмин ложкой подцепила фаршированный помидор, положила его в глубокую плошку и сверху залила супом. Поставила плошку перед Генри и стала ждать. Генри попробовал суп, потянулся за солонкой, щедро посолил и принялся хлебать, не дожидаясь Джасмин.
– Мне кажется, я могла бы написать действительно хорошую книгу.
– А вот это совершенно никого не волнует. Люди получают контракты на принципиально других основаниях. Реальные ценности не имеют никакого значения. Единственно важная вещь – то, как тебя воспринимают. Вот над чем тебе надо работать. Над отношением к тебе публики.
Он зачерпнул песто. Джасмин замерла, ожидая восторженной улыбки на его лице. Вместо этого он опять потянулся к солонке.
– И как я должна над этим работать?
– Надо определить позицию. Связи с общественностью. Телефонные звонки. Люди этого не делают. Они убедили себя в том, что этим должен заниматься кто-то другой. Мол, они художники, а не рекламные агенты. И если есть на свете Бог – а его, разумеется, нет, – то он сделает так, что все увидят их достоинства. Поэтому они сидят и, как наивные школьницы, ждут у моря погоды. Очень печальная картина. А есть и другие – не способнее табуретки, зато кого хочешь убедят, что эта работа именно для них. И не только убедят, а еще и притворяться станут, будто не хотят за нее браться, чем еще больше набьют себе цену.
Он бросил ложку в тарелку и вытер жирный подбородок. Джасмин поставила перед ним следующее блюдо – хрустящую, истекающую соусом из козьего сыра куриную грудку с гарниром из паровых овощей. Он ткнул вилкой в соус.
– Это что?
– Козий сыр.
– Вижу.
– Ты не любишь козий сыр?
Генри пожал плечами и начал лениво ковырять овощи.
– Может, хочешь сандвич?
– А салями есть?
– Да. Салями, ветчина, еще осталась индейка и сыр – швейцарский и чеддер.
– Звучит неплохо.
Она убрала со стола оскорбительное для его вкуса блюдо, слазила в холодильник и вернулась с огромной банкой горчицы и бутылью майонеза. Генри одобрительно рыгнул. Джасмин подумала про себя, что груши лучше не подавать, а накормить его ванильным мороженым.
– Связи с общественностью, говоришь?
Генри сосредоточенно прожевал кусок, горчичные пузыри исчезли с его губ.
– Говорю тебе, не надо никого умолять. Веди себя так, будто ты выше этого. Что ты одолжение делаешь, соглашаясь на работу.
– Но они меня ни в грош не ставят.
– Помнишь школу и самого популярного в ней парня? Если бы он дал тебе отставку, а ты бы все милочкой да душечкой увивалась вокруг, удалось бы тебе его захомутать?
– Да, пожалуй, ничего бы не вышло.
– А вот девица, которая заполучила бы его, оставалась бы с ним до тех пор, пока не отхватила бы себе другого, из колледжа.
– Ты хочешь сказать, что я должна пойти к Гарретту и заявить: «Знаешь, ты меня всерьез не принимал, но ты мне тоже не очень-то нужен. Я собираюсь прорваться в „Даблдэй"»?
– И будешь не первой.
– Безумие какое-то.
– Тогда поступай как знаешь. Что ты собираешься делать? Послать ему домашних пирожков и приложить сентиментальную записочку?
Джасмин отодвинула свой бокал. Ее планы рушились на глазах.
– Я думала, есть более легкий, прямой путь.
– Это тебе не детский сад, дорогуша. Будешь послушно стоять в углу – ничего не дождешься. Что у нас на десерт?
– Домашнее ванильное мороженое в шариках с шоколадно-ореховым соусом.
– Вот это да! Ты хочешь, чтобы я со стула не встал?
Он передал ей свою тарелку и потер руки в предвкушении.
– Что касается меня, я бы тебя напечатал… – и когда Джасмин поставила перед ним мороженое, закончил фразу: – …но я не издатель. Из сегодняшнего разговора с Гарреттом я понял, что ты получила отставку. А если Гарретт не станет тебя печатать, никто другой за это тоже не возьмется. Соуса-то пожалела! Еще ложечку не добавишь?
Дэниел вошел за Тиной в ее квартиру.
– Садись, будь как дома.
Она ушла на кухню и принялась что-то искать в кухонном шкафу.
Дэниел уселся на потертый диван. На грязном кофейном столике перед ним в беспорядке валялись журналы женской одежды, палочки из китайского ресторана, пять чайных ложек и таблица с перечислением крахмалов, белков и углеводов. Над диваном среди прочих фотографий висел пятилетней давности портрет самой хозяйки.
Полуденное солнце заглянуло в комнату, расцветив висящую в воздухе пыль. «Что, черт побери, я делаю?» – опять подумал Дэниел. Он думал об этом, пока ехал на машине через Ки Бридж по бульвару Уилсона, поворачивал направо у бензоколонки, а потом налево рядом с ее домом. Он думал об этом, идя по тротуару и входя в ее квартиру. Каждый шаг приближал его к тому, чего он хотел. Или не хотел? Нет, все-таки хотел. Даже очень.
– Попробуй. – Она поставила перед ним полный до краев стакан. – Морковь, клюква и проращенная пшеница. Свежевыжатый. Пей по стакану в день и доживешь до ста пятидесяти лет.
Она одним глотком опустошила свой стакан и растянулась рядом с ним на диване, словно отдаваясь тому, что должно было произойти. Дэниел осторожно пригубил из своего стакана.
– Ну, и как тебе?
Он неопределенно кивнул, продолжая внутреннюю беседу с собой. «В конце концов, все так делают. По статистике, семьдесят процентов мужчин. Почему я должен быть в числе тридцати процентов монахов? К тому же никто не узнает. У всех великих мужчин есть любовницы, только у второсортных самцов из тупого среднего класса их нет. И разве это не нормально с точки зрения биологии? Общество просто посягает на наши права. Это же природа».
– Я вижу, тебе не нравится.
– Сладкий, – признался он, скользя взглядом по ее коленям. «В конце концов, – продолжало крутиться у него в голове, – мужчины созданы для того, чтобы иметь несколько сексуальных партнеров. Одна женщина всех не заменит. Я спасаю свой брак. Выпускаю пар, иначе относился бы к этому более серьезно. Нет, я правда спасаю свой брак. И потом, это будет только один раз. Вошел, вышел. Мерси, мадам. На что она, собственно, рассчитывает? Только раз. Честное слово. Один раз».
Дэниел поставил стакан и склонился над Тиной. Он сжал ладонями ее крепкий зад и почувствовал приятное возбуждение. Потом скользнул рукой вдоль тонкой талии к тяжелым грудям, большим, восхитительным и твердым.
Карим заглянула в пластиковое ведерко для охлаждения бутылок. Там сидела маленькая серая мышка. Карим улыбнулась и легонько погладила ее пальцем, потом подняла за хвостик. Лежавшая в клетке Медея шевельнулась и с интересом поглядела на пищащего зверька. Карим положила мышку на песок, рядом с хвостом Медеи. Хвост дернулся, обвил несчастного грызуна и начал его душить. Карим, всегда такая невозмутимая, отвела взгляд.
Она поймала выражение своего лица в овальном зеркале напротив, подошла к зеркалу. Широко раздула ноздри. Перекинула волосы с затылка на лицо и смотрела сквозь них, как через занавеску. Она себе нравилась. Точно в стиле журнала «Вог». Карим широко открыла рот – получилась беззвучно вопящая пленница в волосяной клетке. Могла бы стать неплохим модельером, подумала она о себе. У нее есть идеи.
Вдруг она рывком отбросила волосы назад, надула тонкие губы, выпятила грудь и покрутила тощими бедрами.
– Эй, ты, – промурлыкала она. – Эй, тебе нравится? – Она приспустила шорты. – Хочешь этого? Или этого? – Она задрала майку. Обнаружилась костлявая грудь. Карим нахмурилась. Снова спустила шорты. – Вот та-а-ак. Вот та-а-к, – нежным голоском ворковала она зеркалу, все ниже спуская шорты и трусики. Потом повернулась и выставила зад.
Она отшвырнула шорты, нагнулась, коснулась руками пальцев ног и, повернув голову назад, посмотрела на себя в зеркало. Потом распрямилась, скакнула к кровати и упала на нее, как распростерший крылья коршун на добычу. Выпятила зад, закрыла глаза и погрузилась в свою любимую фантазию – она лежит в мерно крутящейся массе масляно-помадного соуса, а сверху незнакомый мужчина посыпает ее толченым миндалем. Потом он берет в руки огромную чашу со взбитыми сливками. «Хочешь этого? – завывает он. – Этого хочешь?»
– Карим? – послышался из-за двери голос матери.
Карим ойкнула, перевернулась и с грохотом свалилась с кровати.
– Карим, можно войти?
Карим схватила шорты, висевшие на голове ее плюшевого медведя. Натягивая их, запрыгала к двери, но по дороге ударилась голенью об угол кровати.
