Кадзии Мотодзиро - ЛИМОН
Поля и сады, равнина, улицы, рынки, театры. Пристань и море. Вот бы эта огромная картина с вкрапленными в неё фигурками людей, повозками, кораблями, растениями, животными возникла в темноте. Кажется, она вот-вот появится. Гул уже доносится до его ушей.
Когда он писал ту шутливую открытку, у него было такое же странное ощущение, от которого по коже бегали мурашки.
6. Дождь
Август подошёл к концу.
Завтра Нобуко возвращается в город, где будет жить в школьном пансионе. Ранка на её пальце зажила, поэтому по наставлению матери вместе с одним из соседей она отправилась поклониться божеству Тэнри. Этот человек во всей округе слыл самым ревностным верующим.
— А где бирка? — спросил зять, связывая вещи Нобуко в узел.
— Что же ты ворон считаешь? — поддразнил он Нобуко сердитым голосом, а Нобуко рассмеялась и пошла на поиски.
— Нигде нет, — сказала она вернувшись.
— Может, сделать из старых манжет… — предложил Такаси.
— Нет, где-то их было полным-полно. Ты смотрела в выдвижных ящиках? — спросил зять. Нобуко сказала, что смотрела.
— Скорее всего, Кацуко их вновь туда припрятала. Пойди, взгляни, — сказал он, рассмеявшись. Кацуко то и дело подбирала какой-нибудь хлам и прятала в своём ящике.
— Бирка здесь, — сказала бабушка и, улыбаясь, подала бирку, показывая, как надо искать.
— Что бы мы делали, если бы не было бабушки, — с нежностью сказал зять.
Вечером бабушка готовила бобы.
— Такаси-сан, не попробуете ли? — спросила она, пододвигая к нему печеные бобы.
— Нобуко возьмет бобы с собой. Сколько бы ни взяла, всё сразу же съест дочиста…
Слушая её, Такаси жевал бобы, как вдруг снаружи послышались шаги, и вошла Нобуко.
— Ну что, взяла?
— Да, стоит возле задних дверей.
— Дождь может пойти, лучше внести в дом.
— В доме и оставила.
— А тётушка Ёсиминэ-сан интересовалась, уеду я завтра или нет, — сказала Нобуко и запнулась на полуслове.
— Уедешь? — переспросила её мать.
Тётушка Ёсиминэ-сан сказала: «И когда изволите уехать? Завтра?» и Нобуко, сразу не сообразив, что ответить, ответила: «Да, завтра изволю уехать». Мать и Такаси рассмеялись, а Нобуко слегка покраснела.
Она взяла напрокат детскую коляску.
— Завтра встанем пораньше, погрузим багаж на коляску и отвезём на станцию, — объяснила мать Нобуко.
«Не очень удобно», — подумал Такаси.
— А Кацуко тоже пойдёт с нами? — спросила Нобуко.
— Говорит, что пойдёт, поэтому сегодня уже легла спать, — ответила ей мать.
Он подумал, что везти багаж в такую рань неудобно: ведь было бы гораздо лучше купить билет сегодня вечером и заранее отвезти багаж.
— Может быть, я отвезу прямо сейчас? — предложил он.
Во-первых, так подсказывало ему воспитание, а во-вторых, ему хотелось произвести впечатление на юную Нобуко. Однако и мать, и Нобуко в один голос сказали: «Нет, нет, не беспокойтесь», — и он не стал настаивать.
Летним утром, чуть свет мать и дочь с племянницей выходят из дому и отправляются на станцию: одна толкает коляску, другая, одетая с особой тщательностью по случаю поездки, ведёт за руку девочку… Он попытался нарисовать в своём воображении такую картину, получилось красиво.
«Каждая из них в душе предвкушает радость предстоящей прогулки», — подумал он и ощутил, как хорошо у него стало на сердце.
Той ночью он опять никак не мог уснуть.
Дождь зарядил в полночь, но затем прекратился. В ожидании следующего дождя он задремал.
Через некоторое время он услышал, как издалека вновь приближается дождь.
Стрекот насекомых сменился шумом дождя. Через некоторое время он вновь стал двигаться в сторону города.
Такаси отдёрнул москитную сетку, поднялся с постели и отодвинул одну ставню.
На замковых развалинах горел фонарь. Листва, отполированная дождём, при свете фонаря искрилась, словно рыбья чешуя на солнце.
Вновь пошёл дождь. Он сел на порог и подставил ноги под холодные струи.
В одном из домов напротив открылась дверь, и молодая женщина в ночном кимоно вышла откачивать воду насосом.
Дождь усилился, водосточная труба, булькая, поглощала воду.
Он увидел, как белая кошка бежит под навесом соседнего дома.
Кимоно Нобуко так и висело под дождём на шесте для сушки белья. Это было будничное кимоно с узкими рукавами, в котором он привык видеть ее дома. Оттого, наверное, ему и казалось, что силуэт висящей одежды похож на фигурку Нобуко.
Ещё одна дождевая туча ушла в сторону города. Вдалеке раздались звуки.
«Тин, тин».
«Тин, тин».
Стрекот каких-то насекомых, напоминавший удар твердого металла о яшму, смешался с пеньем сверчков.
Он чувствовал, что у него ещё горит лоб, и ждал приближение дождя, уже миновавшего замок.
СЛЯКОТЬ
1
В этот день из дома пришел денежный перевод. Я решил отправиться в Хонго[43] и обменять чек на деньги.
При мысли о том, чтобы выйти из дома, когда в моем пригороде после снегопада такая слякоть на дорогах, становилось тоскливо, но этих денег я ждал, поэтому выйти пришлось.
Всё, что я так старательно пытался написать в последнее время, никуда не годилось. Но не столько сама неудача, сколько странный болезненный характер этой неудачи дурно повлиял на все последующие дни. Мне было необходимо хоть как-то изменить настроение, но с тех пор, как закончились деньги, я даже не выходил на улицу. Наконец из дома прислали деньги. Что-то мне не понравилось в том переводе, и я отослал его обратно (на душе стало еще противнее), а потом опять стал ждать. Прошло дня четыре. И вот пришел второй перевод.
С того дня, как я отложил рукопись в сторону, должно быть, прошло уже больше недели. За это время я лишился жизненных сил и потерял равновесие. Как я уже говорил, неудача была пропитана чем-то болезненным. Мне вроде бы и хотелось писать, я продумывал фразы в голове, но стоило мне только сесть за работу, как я не мог вспомнить ни слова. Я не мог даже перечитывать и редактировать уже написанное. Я спрашивал себя, как лучше написать, но никак не мог вспомнить, в каком настроении я придумывал тот или иной фрагмент. Я смутно чувствовал, что продолжать в таком духе дальше нельзя, но не мог решительно остановиться. Не мог и не останавливался.
Как и следовало ожидать, мне стало совсем плохо после того, как я бросил писать. Я сидел без дела. Эта бездеятельность была еще более странной, чем мое обычное состояние. Когда увядает цветок, вода в вазе начинает тухнуть, и это очень противно, но охватывает такое нежелание с этим возиться, что оставляешь все как есть. Чем больше смотришь на вазу, тем противнее становится. Но это ощущение никак не превращается в желание устранить его причину. Такое настроение сложно назвать меланхолией, потому что в нем есть нечто, что тебе нравится. И тебе остается лишь вдыхать запах собственной бездеятельности.
За что бы я ни брался, все бросал на полпути. Стоило мне опомниться и вернуться к тому месту, на котором я остановился, как моя натура, уже вкусившая бездеятельности, вновь начинала явно стремиться к ней. За что бы я ни брался, ничего не доводил до конца. И чем дальше, тем больше линия моей жизни превращалась в череду недоделок. Я никак не мог выбраться из болотной мути, движение в которой было невозможно. На дне болота словно бурлил какой-то газ. До чего же противная фантазия. Она захватила меня неожиданно, будто горе случилось у моих родных или меня предали друзья.
В ту пору было много пожаров. Я частенько гулял в поле по соседству с домом. Однажды увидел, как начали строительство нового дома. Повсюду на земле валялась стружка. Я машинально стряхнул пепел от сигареты на стружку, а заметив это, испугался. Одна мысль прочно засела у меня в голове. Неподалеку произошло два пожара, и меня вдруг стало охватывать сильное, связывающее по рукам и ногам беспокойство. А вдруг мне скажут: «А, это ведь ты гулял там!», «Это ведь был пепел твоей сигареты», и я не смогу сказать ни слова в свое оправдание. Всякий раз, когда я видел почтальона с телеграммами, на душе скребли кошки. Я обессилел от своих фантазий и чувствовал себя несчастным. Из-за таких пустяков так ослабеть и пасть духом! От подобных мыслей было не избавиться.
У меня не было желания браться за что-либо, и я проводил время, рассеянно наблюдая за отражением в зеркале и кувшине с рисунком в виде роз. Не могу сказать, что это было безотказным лекарством, но порой мне удавалось поймать момент, когда от такого занятия на душе становилось спокойно. Прежде подобное ощущение часто возникало у меня во время прогулок по полям. Это было лишь смутное ощущение, но наблюдая за травой, колыхавшейся на ветру, я чувствовал, что глубоко во мне что-то колышется вместе с этой травой. Ничего определенного. Я чувствовал неясный отклик, и было так удивительно, когда волнение травы на осеннем ветру воспринималось как волнение собственного сердца. Это ощущение пьянило, а после на душе становилось светло.
