Юрий Трещев - Избавитель
— Ну, что ты молчишь?.. — Жанна потянула его за рукав плаща.
— Увы, мне нечего тебе сказать, мы вполне могли заблудиться, могли свернуть не туда, как это бывает…
— Может быть, мы не туда приехали?..
— Ну, конечно… — Моисей снял очки, устало улыбнулся.
— Мне холодно… — Жанна рывком оправила платье и придвинулась к нему, теснимая темнотой, в которой деревья мерещились зловещими призраками, а кусты напоминали маленьких калек…
Из переулка выполз полутемный трамвай. Призраки шарахнулись в разные стороны, напуганные светом фар. Трамвай медленно сполз в набухшую сыростью темноту, и призраки вернулись на свои места. Жанна зевнула с содроганием, придвинулась еще ближе. Стайка ночных мотыльков закружила над ней. Она уже спала…
Что-то хрустнуло, осыпалось, вспыхнуло. В просвете веток обрисовался силуэт незнакомца. Спичка погасла и снова вспыхнула.
— Что-то потеряли?.. — спросил Моисей.
— Очки… — Серафим привстал, близоруко щурясь. Спичка погасла, но он успел увидеть лицо спящей Жанны. — Пожалуй, я пойду, не буду вам мешать…
— Серафим… — окликнул его Моисей, но он уже свернул на боковую аллею и не отозвался. — Похоже, что я обознался…
— Что ты сделал?.. — сонно пробормотала Жанна.
— Я обознался, спи…
Моисей родился в этом городе и в детстве прятался от отца в нишах этой кирпичной стены. Мать он почти не помнил. Она уехала с концертом в небольшой провинциальный городок на юге и не вернулась, оставив лишь смутную тоску по себе и несколько тусклых снимков с необрезанными, завивающимися краями. На одном из снимков можно было разглядеть изящно очерченную фигуру в тесном темном платье на фоне цветущих бегоний. Она была похожа на стершуюся тень, но стоило засмотреться на нее, и ее лицо точно вспыхивало, расцветало, черты приобретали рельефность, а потом снова становились размытыми…
Моисею было 5 лет, когда он задумал бежать к матери. Было уже за полночь. В берете, надвинутом на глаза, и в куртке, из-под которой выглядывали голые ноги (эти вещи принадлежали его матери и еще сломанный зонтик с длинной костяной ручкой), он спустился во двор и пошел к станции, нелепо взмахивая руками, точно собирался взлететь.
Отец Моисея, Роман, нашел его в зале ожидания. Он спал, притиснувшись к мальчику с родимым пятном на лбу…
В 7 лет Моисей написал матери первое письмо. Целая пачка истрепанных и пожелтевших писем лежала в потайном месте, среди черепашек, слоников и увеличительных стекол…
Как-то Моисей сидел у окна и писал очередное письмо матери. Покусывая кончик ручки, он пытался представить себе, какой она стала. На медальоне ей было чуть больше 13 лет. Столько же лет было и ему.
Звякнуло ботало в прихожей. От неожиданности он опрокинул чернильницу, и лилово-черная лужа залила письмо.
Дверь была не заперта, и в комнату вошла незнакомка, худая, стриженная. Как завороженный, Моисей смотрел на нее.
— Как я понимаю, Роман еще не появился, вечно он опаздывает… можно я подожду его… здесь у меня рисунки к «Гамлету»… есть такая история о призраках… если хочешь, я покажу… — Она расстегнула плащ, бросила шляпку на стул, на мгновение замерла с выжидательной улыбкой на губах.
«Очень мило, как у себя дома…» — подумал Моисей. Какое-то время он молча рассматривал рисунки, которые она разбросала по полу. Он постепенно приходил в себя.
— Пожалуй, Романа я уже не дождусь… — Она сложила рисунки в папку. — Дома я их прикалываю к стене английскими булавками, как ты бабочек… это твои бабочки?.. какие они странные… и зеркало у вас странное… холодно, можно я закрою окно… — Неожиданно она обняла его. — Ах, прости, голова закружилась… как на качелях в темноте, я как будто зависла в воздухе и полетела вниз… выключи свет, не выношу свет, темнота как-то успокаивает меня… а вот и полковник возвращается со своей сукой… как здесь все изменилось… чья это коляска, вон там, у фонарного столба?.. совсем заржавела… у моего отца точно такая же была с надувными шинами… фонарь мигает, как будто кому-то подмигивает… — Она провела рукой по лицу, взъерошила волосы. — Я смотрю, у вас ничего не растет, все вянет… цикламены, азалии, а это… даже не знаю что, лепестки, как крылья бабочки-сфинкса, хромовые венчики…
Моисей не расслышал звяканья ботала и был неприятно удивлен, увидев перед собой отца.
— Какой-то сумасшедший день… — Роман снял очки. — Это Лиза, а это… да, конечно, вы уже познакомились… — В голосе Романа чувствовалась неуверенность. — Убери халат и задерни занавески…
Моисей как-то странно хихикнул и на негнущихся ногах ушел в свою комнату. Какое-то время он прислушивался к морочливому бормотанию за стеной…
Прошло несколько дней, прежде чем Лиза снова появилась. В шляпке из рисовой соломки и в узком черном платье она летала по комнате туда и сюда. Ее смех безумно волновал, как будто в ней что-то плескалось и переливалось через край. Час или два она провела у них, рассматривая картины. Отца было не узнать. Он ходил за ней, как будто не своими ногами, и все опрокидывал, и говорил с какими-то фальшивыми интонациями и замираниями в голосе, вдруг переходя на вкрадчивый шепот.
— Я, смотрю, у тебя все пейзажи, пейзажи… какие-то они странные… а это кто?..
— Это… блудница вавилонская… все не решаюсь закончить…
— У меня тоже родинка на груди, вот здесь, справа, впрочем, не важно, к сожалению, мне пора…
— Ты уже уходишь?..
— Завтра увидимся в студии…
— Не уверен, что я смогу придти…
— Ну, тогда до пятницы… поцелуй меня…
Лиза была натурщицей отца. Моисей попытался представить себе ее. Стриженная, нагая она стояла посреди студии на подиуме в позе купальщицы. Он подсматривал за ней и осторожно, на цыпочках, подкрадывался, обходя чащу пустых стульев, доски, как зеркала, с наколотыми ее отражениями. На одном из стульев кто-то дремал. Еще ближе. Еще шаг. Неловко, вскользь он коснулся ее руки. Вырвавшийся сдавленный смешок и шепот: «Глупо и подло подглядывать…» — оттолкнул его и он очнулся…
И снова он следил за ней. Она отдыхала, кутаясь в переливчато-матовую белизну простыни. В студии был перерыв. По стеклу косо плыли капли, сбиваясь в угол окна. Уже который день шел дождь. В складках и отражениях проснулось желанное движение. С улыбкой удивления, она снова оцепенела в позе купальщицы. Неожиданно все поплыло, закружилось…
Всю ночь Моисей бредил, звал Лизу. Она пришла под утро, кутаясь в пелерину, и присела на край кровати. Лицо осунувшееся, на впалых щеках шелушился тонкий слой пудры.
Он поцеловал ей руку.
— Ты с ума сошел… — прошептала она, посматривая на дверь, — дальше некуда, веди себя хорошо… — движением руки она откинула штору и вышла на террасу.
— Куда ты?.. не уходи…
— Я еще приду…
— Нет, нет, не уходи… — Он встал и побрел за ней. На террасе ее не было. Он позвал ее по имени почти шепотом, потом закричал.
— Тише, тише… что ты кричишь… — Как водяные знаки, в зыби бликов и отсветов проявилось ее лицо, шея, грудь и вся она. Он увидел даже родинку на верхней губе и застрявшую в волосах бабочку. Ее плечи укрывала пелерина, которая вздувалась ветром и опадала, словно крылышки, похожие на стрекозьи. Было что-то завораживающее в ее хрупкой трепетности, в ее глазах, в ее голосе. Словно случайно она коснулась его, ногу ногой задела, отстранилась. — У тебя щеки горят и глаза сумасшедшие… слегка наклони голову, вот так, а теперь закрой глаза…
— Я тебя люблю… — прошептал он.
— С кем это ты разговариваешь?.. — В комнату вошел отец, как-то неловко сел на край кровати, слегка придавив ему ногу. — Да что с тобой?.. на тебе же лица нет…
— Не знаю, мне что-то не по себе… — Моисей попытался улыбнуться. Его тряс озноб…
Весь следующий день Моисей бродил по комнате, точно лунатик, или сидел у окна и ждал Лизу.
Лиза пришла вместе с вечером. Горевшие в ее ушах платиновые серьги, как светляки, порхали от одного зеркала к другому. Выражение ее лица менялось. Вот загорелся румянец на щеках, она улыбнулась, тут же и нахмурилась, заскучала. Румянец погас. Едва заметно зевнув, она похлопала себя по губам, укусила нижнюю губу. Слегка выступил подбородок. Неожиданно с неким драматизмом она откинула голову назад.
— Эта тишина сведет меня с ума… я заведу патефон?..
— У него пружина лопнула… — отозвался отец. Он лежал на кушетке за ширмой и слушал радио. Передавали концерт Рахманинова.
Лиза подкрасила выпученные губы, повела плечами, слегка присела, чтобы поместиться в зеркале. Она знала, что Моисей следит за ней. Волнообразное покачивание бедер. Легкий, грациозный и мимолетный взмах рук. Она потянулась, открывая тонкие, танцующие в сумерках складок щиколотки…
По радио начали передавать последние известия. Отец выключил радио.
![Альфонс Доде - Малыш[рис. В.С. Саксона]](/uploads/posts/books/138467/138467.jpg)
