Павел Кочурин - Затылоглазие демиургынизма
Марфа Ручейная тоже высказала опасение о намерении дедушки посеќлиться хутором за Шелекшей. Как и Яков Филиппович повторила, что время еще для этого не настало. Ворогов много, на коих отмщение леќжит, а покаянных мало. Матрена гадалка тоже вещала не добрые новосќти. На камне Шадровике недосчиталась после минувшего половодья пяќти серых голышей. И предсказывало о выбытии из Мохова доброго люда не по воле своей. Прошел слух об иконе Божьей Матери в храме Всех Святых, коя источала слезу.
И вот будто запахи по ветру от чего-то смрадного, разнеслись слуќхи о карах, падающих на мирской люд. Пошли доносы, наговоры друг на друга. Вселились страхи за себя и за близких. Вроде порча нашла на всех, опасались м мирного соседа. Брал азарт верховодства соседа над соседом. И черная птица стала вольно кружиться над Татаровым бугром и Лягушечьим озерцом. С особым карканьем пролетала над Нижним полем и полосой Кориных. Вороны с сосен на бугре тревожно взлетали при появлении человека, словно бы вещая ему беду.
Яков Филиппович сказал дедушке, что настала пора большой скорби для всего нашего люда и великого испытания. И надо вот без строптивости перетерпеть эту скорбь, чтобы так изжить ее.
Доморощенные грамотеи толковали о разных новостях, гадая, что они сулят мужику. И дивились лозунгам, кои произносились как заклинания: "Как это жить, унижая прижимом середняка и равняться на бедноту, голопупиков, зимогоров непутевых?.." Но все тут же и замирало под страхом, что и за тобой могут придти.
По праздникам, под хмельком, вдавались и в рассуждения посмелее: "На ком же тогда державе-то крепнуть-целеть?.. Кто этих умников коќрмить будет, коли они всех мужиков старательных подравняют под зимогоров-бедняков?"
В Мохове гнев смелых на слово мужиков гасили степенные старики, укрощая таких грамотеев усмешливым шуточным высказом: "Суќдьба-повитуха, что кривая старуха, проку нет на нее жалобу свою нести. Она то справа, то слева чего-нибудь да натворит. Коли велить-
ся что, выслушать да и помочиться. А после умыться, помолиться да и спать ложиться, утро вечера мудренее". Но где было удержаться, коќли гнев обуревал. Доходили вести, что больно ретивых говорунов увоќзили по ночам в казенный дом. И больше их уже не видели. В Большом селе пропали без вести четыре мужика. Небогатые, но пытавшиеся исќкать для себя у властей правды, суленой им вождями пролетариата. Избяной люд, словно волчий вой за околицей тревожили худые слухи. Не находя в миру ответа на свои страхи, тянулись к Божьему Писанию. В Библии вычитали предсказания о приходе антихриста. Он вот и сошел на землю и соблазнил люд на лютую злобу. И все впали в безрассудство. Где-то, кого-то навещали видения во снах и наяву. Но как унять беду, павшую на олукавленный люд, коли она принята им. Раз она началась, так и пойдет до изжития тебя своим чередом.
По воскресениям зимними вечерами, как было исстари заведено, моховские девки собирали беседы. Однажды кто-то вбежал с улицы в избу, где было беседа, и окрикнул: "Огоньки за деревней в поле!" До этого об "огоньках" только слухи ходили, что они где-то появляются. А тут вот они, наяву. Вся беседа вывалилась на улицу смотреть. Дивились, как среди поля, где нет ни дороги, ни тропинки, по белу снегу катиќтся огненный шарик. Матрена гадалка тут же назвала это видение веќщим. "Грядут перемены и не к добру".
Всю Рождественскую неделю бродили эти огоньки в ясной ночи по заснеженному полю. То вздымались ввысь, то кружились на месте. Затем улетали, оставляя за собой хвост. Парни посмелее пытались настичь их на лыжах. Но они не подпускали к себе, исчезали, сгущая вокруг тьму. Богомольные старухи, вслед за Матреной гадалкой, остерегали смельчаков: "Не отгоняйте вестников, пущую кару на всех накличете". Где-то уже и случилось несчастье с теми, кто больно любопытствовал. Прошел и такой слух, что один редыкинский парень бегает в Большое село к вдовой бабе, распутной Иришке. И озорничает, возвращаясь ноќчью домой с" летучей мышью". Наберет в рот керосину и фыркнет на зажженную спичку. Пламя и взлетает вверх, в небо. Но мужика или паќрня такого в Редюкине не было. И Иришка открещивалась. Да и чего и кому бы пало так богохульствовать, народ смущать.
Дмитрий с Андрюшкой Поляковым пытались на лыжах походить по полю, поискать следы, где по ночам виделись "огоньки". Но никаких следов на снегу не было. И все поверили разговорам, неизвестно откуда и взявшимся, что это нечистый дух Татарова бугра радуется несчастной вести, кою накликали на себя сами же люди.
Дома у Кориных особого разговору об "огоньках" не было. Яков Фиќлиппович сказал, что лучше будет, если об этом не только не говорить, но и не думать. Тем и не вызывать еще большую напасть, не допускать до себя темные силы. Отгонять их вот и молчанием о них.
4
Нельзя сказать, чтобы дедушка и Яков Филиппович сильно встревожиќлись вестям о сплошной коллективизации. Пытались рассуждать о том по-своему: "Как вот думать, что для худа всей державы хотят нас, муќжиков, в общее стадо ввести принужденно. Взять ту же монастырќскую коммуну в Вознесении. Живут монахини сообща в ладу. Саќми и землю пашут трактором, кирпич обжигают, два ветряка поставили, электричество от них провели, скотные дворы ладные. Экскурсии вот к ним ходят. Отвеку мужик русский в общине состоял. И тут бы из этого исходить, самим все решать, быть хозяевами, если уж не избежать, колхозов. Но и сомнения не оставляли: так ли все будет-то?
Осознавая, что в колхоз их так или этак, но загонит, Яков Филипќпович и отец втолковывали это и своим мужикам: лучше уж самим, чем под нажимом насильственным.
Но таких рассуждений моховцы не могли в толк взять. Как это со своќей полоской и всей живностью расстаться. Да и у самого дедушки вера сникала в то, что по мужикову слову дело устройства деревни пойдет. Доходили вести, что в колхозы "загоняли". Все твое сгребали в общую кучу, а там оно в негодность приходило без своего глаза хозяйского. Выселяют зажиточных мужиков не то что из своих ладных домов, но и из сел и деревень, увозят в неизвестность.
Через ближайшую к Мохову станцию один за другим тянулись эшелоны под стражей с живым людом в телячьих вагонах. Называли этих людей лишенцами, многие не выдерживали и умирали дорогой. Их выволакивали из телятников и ночью зарывали в лесу. Слухи шли о страшном голоде в южных хлебных краях, измором деревни берут. Страшное твориться, такого и при Мамае не было. Старухи рекли: "Конец света приходит". У ладных мужиков падала вера в свою жизнь. И их, как вот и тех, разорят и увезут в телятниках. В гражданскую войну тлела еще надежда, кончится все и усмирится разбойный люд и жизнь пойдет по-прежнему. А тут как понять — откуда беда?.. Моховский Шадровик терял силу схода. О несогласии с властями как вслух, слово на миру сказать, в коем уже не может быть согласия. Деревня замерла, все в ней затопорщилось, пошло на излом, затрещало, как зимний лед при внеќзапной большой воде.
Дядя Дмитрия, старый брат отца, размышлял обо всем по-своему. Хоќдил в сарайчик-мастерскую к младшему брату, слушал молча робкие жаќлобы на жизнь мужиков. И однажды наедине сказал брату своему:
— Я решил, Данюха, все свое хозяйство порушить. Отряжу сыновей в город, а там и сам с маткой и дочерьми… Меня так и так к рукам приберут. Так лучше уж самому. Со дня на день и жду, вот-вот подкатятся. И то боюсь, успею ли?..
Отец отговаривать старшего брата не стал. Понимал — правда за ним. Но сам во что-то верил. В судьбу вот что ли. Может и не так все выќйдет, как где-то там, откуда в телятниках людей увозили?.. Советоќвался со Стариком Соколовым Яковом Филипповичем. И тот, ссылаясь на какие-то свои предчувствия, взывал отца к претерпению, сказал:
— Федору-то и велено так поступить, а для тебя нет того знака.
У дяди Федора была семья из восьми человек. Две лошади, стриќгун, три коровы. Сам старательный, мастеровой. Зимой катал с сыноќвьями валенки в отдельной избе-мастерской на задах. Старший сын заќнимался извозом. Все в то время на мужицкой лошадке держалось. Друќгой сын ходил с Глебом Федосеичем плотничать. Летом, в сенокос, в жатву — споро со своим хозяйством управлялись. Маломощным помогали. Казенные покосы кортомили, вдоволь запасались сеном и кормами для своей скотины. Излишки продавали.
И вот разогнал дядя Федор взрослых сыновей и дочерей по городам. Все, что можно было — распродал. И сам уехал к сыновьям в Ленингќрад. Дома оставил тетю Арину с младшей дочкой. Но вскоре и их заќбрал. Дом продал. То, что обернется жизнь деревни к лучшему, не веќрил.
Так появилась первая дыра, казалось бы в нерушимом Мохове. Другие, уезжая, дома оставляли за собой, думая вернуться. Я дядя Федор решил и корни порвать.
Ровно в подтверждение догадок дяди Федора, заявились агитаторы, "антихристовы вестники", как нарекли их старухи богомолки. Сначала заехали в Большое село, потом пошли по маленьким деревням. И вслед за ними началось раскулачивание.
