Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2010)
Петька с интересом разглядывает лейтенанта.
— Вижу, правда: чтобы выжить в одном с вами мире, лейтенант, надо освободиться от последних цепей. От обыденного сознания.
— Чего ты все изображаешь, не пойму, — йогу своего? Тьфу! — снова выдыхает сигаретный дым Петьке прямо в лицо лейтенант. — Сознание… Сознание я тебе быстро вправлю. А цепи — не тронь. Вашему брату они необходимы, да и всем остальным… История это доказала. И чем дальше — тем необходимее. Как раз для сознания…
— А вы опасный человек, лейтенант.
— Такие, как ты, опаснее…
Открывает наручники, чтобы защелкнуть на запястьях Богданова, но в одном что-то заело ключ, он не открывается.
Голос Богданова:
— Опаснее?
— Конечно! — Лейтенанту удается наконец открыть второй наручник, но он для верности еще раз проверяет его. — Вот я — служу. А ты что? Медитируешь. И только поэтому, гаденыш, считаешь себя выше . Так ведь?
С открытыми наручниками в руках смотрит туда, где сидел Богданов; того нет. Смотрит кругом — нет.
— Твою мать! Куда он делся?
С изумлением еще раз осматривает свой рабочий кабинет — унылую, крашенную зеленой краской комнату для допросов. Бросается к коричневой, говнистого цвета двери, открывает ее. Унылый коридор — и никого.
— Черт! Дежурный! На пост, на пост!
Бросается к столу и набирает номер дежурного поста:
— Перов! Ну, не Перов — какая, хрен, разница?! Слышь — никого не выпускать! Всех вали на пол — по-любому! И ко мне!
Голос Богданова:
— Я здесь, лейтенант…
Лейтенант хватается за пистолет и орет в трубку:
— Он здесь, здесь! Сюда!
Беспомощно оглядывается. От несчастья и непонимания у него все лицо мокрое.
Он держит пистолет вытянутыми руками и переводит его то на стену, то на дверь.
Голос Богданова:
— Да положите вы пистолет, а то еще выстрелите…
— Кто тебя научил этим штучкам?
— Один калмыцкий лама.
— Что они могут знать, эти вонючие пастухи?!
— Да, выходит, кое-что могут... Успокойтесь, успокойтесь… Я дам себя задержать… Уф! Устал…
Темный силуэт Богданова прорисовывается на потолке; как он там держится — неясно. Как геккон, что ли? Потом он отлепляется от потолка и, шлепнувшись на стул, оказывается в той же позе, в которой сидел во время допроса…
Вбегает дежурный.
— Момент, проводишь гада в камеру…
Лейтенант, зло глядя на лицо, на руки Богданова, произносит:
— Не шути с этими цепочками, понял? Иначе я прикую тебя ими к стенке, стоя, дня на три. И это будет очень неудобно… Очень… И статью тебе пришью: «Сопротивление властям». Как надгробную плиту всю жизнь за собой таскать ее будешь…
— Вы же прекрасно знаете, что я уйду от вас, когда захочу, лейтенант…
— Еще слово — и ты пожалеешь…
Когда Богданова уводят, лейтенант утирает рукавом рубахи потное лицо.
— Вот сука, тварь какая… Все мбозги заговнил…
sub XIII /sub
Самосделка. Большая, неряшливо рассыпавшаяся по волжскому берегу деревня. Неподалеку от воды — сарай вроде гаража. Две железные дверцы открыты, и там, внутри видна лодка.
— Цела, — говорит Федька, любовно похлопывая рукой по корпусу лодки — прогонистой, метров семь-восемь длиной. — Цела, голубушка.
— А я ее, как ты на козлы-т поставил, так и не трогал, — говорит тут же случившийся мужичок, хозяин гаража — немного вертлявый, все щупающий себя за подбородок тип с бледно-голубыми глазками и почему-то, несмотря на теплую погоду, в камуфляжном ХБ и такой же кепке.
— А мотор?
— А мотор — что? Тоже здесь. Я — ни-ни. Лежит, как был положен.
— Перебрать бы надо, — говорит Федька без особого энтузиазма. — Или так оставить?
— Солидолом его тогда обмазали, так он и лежит. Чё с ним сделается?
— Да?
— И спробовать можно. Масло, бензин зальем, послушаем, как он ходит.
— И то, — говорит Федька. — А чё ты губу закусил, старый черт?
— А я б на твоем месте все ж перебрал бы… Черт иё знает, а ты понадеялся, плюнул — а случись что — пфук!
— Ладно, пфук! Пособи-ка!
Федька и дядя Игнат, как зовут «старого черта», поднимают лодку на плечи и, слегка спотыкаясь на заросшем полынью замусоренном берегу, несут ее к воде. Ставят на песок. Сталкивают в воду. Красавица лодка — легкая, прогонистая.
— Так… — Федька разбегается, прыгает в лодку и, как на серфинге, скользит по воде… — Ну, теперь мотор. Потом снасть. Цела ли?
— Ты новую-то снасть не купил, а дурак. Ты куды ваще сорвался? Старье твое теперь во дворе развесить можно, — с какой-то радостью служения говорит дядя Игнат. — Если мыши где проели, заштопаем, челнок, нитки есть. Ты торопиться не должон, проверь все, чтоб, знаешь, чики-пики. Такое дело… Ты что!
— А у тебя-то… — вслух думает Федька. — Твоя-то снасть — где?
— Э-э, Федя, — ласково поет дядя Игнат. — Все брат, отневодбился… Мне после образцово-показательной моей отсидки старуха запретила. Не такие, грит, твои года, чтоб их по тюрьмам мотать. Не мальчик. Давай, грит, по-человечески — уж помри в своем доме. А я думаю — и то…
— Нужно новую снасть, дядя Игнат. Скоро.
— Скоро только кошки родятся.
— Да мы тут по-любому до вечера провозимся, — говорит Федька.
— Ты проверь мотор, дура, от мотора все зависит… — говорит дядя Игнат. — Тогда про снасть думать будем.
— Дак сколько мы провозимся?! В день не управимся!
— А сколь надо, столь и будем возиться, — неожиданно твердо говорит дядя Игнат. — Знаешь, как бывало? Всякое, брат, бывало. Бывало, мотор-батюшка только и выносил: эти-то все прохиндеи, у них что лодки — на износ, что моторы — без ухода. А ты на риске рубль зарабатываешь. У тебя все должно — чики-пики. Все должон предусмотреть. Воровское дело — серьезное.
— Ладно, пошли мотор доставать. Хорэ нотации читать…
— Федь, — вдруг говорит Сашка, который до этого безучастно стоял в стороне. — Вы тут возиться будете весь день. Свези меня на тот
берег.
— Да ты чего? — сразу взбычел Федька. — Толку от тебя и так нет, так тебе еще на тот берег…
— Там деревня наша, — трогательно говорит Саша. — Где мы с Валей родились, выросли. Детство наше.
— Что за деревня?
— Дак во-он дома.
— Дома вижу. Называется как?
— Деревня.
— Но названье-то есть у нее?
— А так деревней и называется, — подтверждает дядя Игнат. — Это он верно говорит. Сами себя так и зовут: деревня.
— А у тебя там родня, что ль? — спрашивает Федька.
— Сестра там, Надя, братья двоюродные…
— Давно не видал?
— Да уж лет десять… Как мама умерла…
— Ну ты даешь — говорит Федька. — Все с птичками перекликаешься. А родню — десять лет не видал… Хотя — ты ж не пьешь…
— Свези, Федь…
— Да чего парня томить, давай я свезу, на своей, — встревает дядя Игнат. — Понадобится — крикнем. Или я мигом подскочу. Тут — близко.
— Да хрен с ним, вези. Я его в магазин хотел послать, да он все равно все напутает.
— Я вон лучше свою старуху пошлю. А без него мы быстрей управимся, — по-мужицки рассуждает дядя Игнат.
— Поезжайте!
— Пошли! — командует Игнат Саше.
Идут по берегу к старой «казанке», Игнат отталкивается веслом, дергает стартер мотора — и через полминуты они уж на том берегу.
— Ты только не уходи далёко, — говорит дядя Игнат Саше, уезжая. — Чтоб не искать тебя, такое дело….
sub XIV /sub
Саша выходит на берег, и первое, что он застает: «час шепота ив». Прекрасные, могучие ивы полнятся ветром. Тень. Он садится сначала в тень. Обнимает худые колени, слушает птиц в шуме листвы… Именно здесь, в «деревне» на острове, с ним начинают происходить странные вещи: он то проваливается в прошлое, то выныривает в настоящем; иногда об этих разрывах времени можно судить по характерному звуку — то ли «короткого замыкания» в мозгах, то ли рвущейся пленки, после которого все, что он видит, выглядит как старые, потрескавшиеся черно-белые фото прошлых лет; потом его опять «перемыкает» — и он выныривает в цвет, в настоящее; а иногда вообще время смешивается, особенно когда речь идет о каких-то общих местах, которые он и в прошлом, и сейчас мог/может видеть, — тропинке, прудике, траве, и нельзя сказать, кто это видит: он — мальчик или он — взрослый человек.
И так он сидит-сидит в траве под ивами, глядит на дом матери.
И здесь впервые — «тр-рррр» — как будто короткое замыкание у него в голове — и то же пространство — «деревня» (три избы с постройками), ивы, берег — все это черно-белое. Тот же «час шепота ив». Он слушает звуки многоптичья и шумного прибоя листьев в этот час дня. Возле дома показывается женщина с мальчиком — и он будто видит себя маленького с мамой. Заходят в калитку. Где-то трактор захлебывается рокотом. На рыболовецкой тоне улов: мужики тянут сеть, полную осетров… Как в кинохронике: вроде те же, наши лица-то, но все равно — другие. Сильнее, веселее. «Тр-ррр!». И все обратно — в цвет. Ни трактора не слышно, ни рыбаков не видать. Пусто кругом. Лист ивы. По листу ползет сбитая ветром пчела.
