Кристофер Бакли - Флоренс Аравийская
Первым появился Бобби Тибодо – парень из ЦРУ. Он позвонил в дверь без пяти восемь. Люди из ЦРУ всегда приходят пораньше – они любят контролировать ситуацию. Джордж прибыл ровно в восемь. Рик Ренард опоздал на двадцать минут, объяснив, что его задержал один конгрессмен, «который никак не мог заткнуться».
Флоренс предложила своим гостям холодное как лед «Прозекко» в узких бокалах. Мужчины настороженно присматривались друг к другу, а Флоренс поглядывала на Бобби Тибодо, наблюдая за тем, как он изучает Рика и Джорджа.
Бобби было под сорок. Он обладал крепким телосложением, коротко подстриженными светлыми волосами и скептическим взглядом из-под тяжелых век, который придавал ему выражение легкой враждебности. Он мало двигался, как будто не желая расходовать силы. Обратившись к Флоренс, он немедленно назвал ее «мэм». Она поприветствовала его на арабском и едва сдержала улыбку, когда на ее «салям» он ответил с крепким акцентом жителя Алабамы.
Он заметил, что она поглядывает в его сторону. Бобби был не из тех, кто упускает хоть что-нибудь. Флоренс почувствовала, что краснеет.
– Ну что же, – сказала она, подняв свой бокал «Прозекко» и чокаясь со всеми присутствующими, – за Акабу.
– За Акабу? – недоуменно переспросил Ренард.
Двое других мужчин с интересом посмотрели на него, и Бобби сказал:
– А ты, значит, тот самый пиарщик?
– Специалист по стратегическим коммуникациям, – сказал Рик.
По лицу Бобби скользнуло подобие улыбки. Он повернулся к Джорджу:
– Ну а ты, значит, из Госдепа?
Люди из ЦРУ с опытом работы за границей между собой называли персонал Госдепартамента «посольской блевотиной».
Флоренс решила, что ей пора вмешаться:
– Я бывала в Акабе. Там весьма мило. Король Иордании содержит там небольшой дворец.
– Где служил? – спросил Бобби у Джорджа.
– Вообще-то, нигде. Только в Вашингтоне.
Бобби слегка поднял брови:
– А сколько ты уже в Госдепе?
– Шестнадцать лет.
– Шестнадцать лет проторчал в Вашингтоне?
– Даже шестнадцать с половиной.
Бобби повернулся к Ренарду:
– А ты сколько уже стратегически коммуникируешь?
– Я руковожу собственной фирмой уже четыре года, – ответил Рик.
– На Ближнем Востоке часто бываешь?
– Регулярно посещаю Дубай.
– Ну и как тебе ихний новый аэропорт?
Джордж попытался перехватить взгляд Рика.
– Ну… ничего. Вполне симпатичный.
Бобби усмехнулся.
– А что тут смешного?
– В Дубай нет нового аэропорта, – вздохнул Джордж.
– А может, сядем за стол? – предложила Флоренс.
«Бароло» и ризотто из раков слегка сгладили возникшую напряженность. Джордж помог Флоренс убрать со стола тарелки. На кухне он прошептал:
– Где ты его нашла? В фирме «Киллер напрокат»? Это же просто горилла.
– Он нам нужен.
– Между прочим, это именно он спровоцировал тот самый ракетный удар.
– И правильно сделал.
– Я ничего не имею против бомбардировок иностранных посольств, но это не значит, что всякая деревенщина имеет право…
– Джордж, удар наносился по секретному заводу Аль-Каиды.
– Да мне без разницы. Думаю, лучше открыть новую бутылку вина.
– Вернись к ним и прикрой Ренарда.
– Да, этот парень как нельзя к месту. Отличную команду ты собрала. Громила из спецслужб, продажный пиарщик и недоделанный чиновник МИДа. Про нас будут сочинять баллады, но, слава богу, меня к тому времени не будет в живых.
Когда Флоренс вернулась с новой бутылкой «Бароло» в комнату к гостям, Бобби рассказывал Рику о том, что, очевидно, по-настоящему его волновало:
– «Морские котики» во Вьетнаме, когда убивали кого-нибудь из Вьетконга, вырезали у него печень, откусывали от нее чуть-чуть и бросали рядом с трупом. Согласно буддийской теологии, если у тебя чего-нибудь не хватает, на небеса тебе вход закрыт. А этого они очень сильно не любят.
Рик побледнел и опустил свой нож и вилку.
– Ты доедать будешь? – спросил Бобби.
– Э-э… Нет.
– Ну тогда я. Можно? – Бобби придвинул к себе тарелку Рика и посмотрел на Флоренс. – Мэм, замечательное блюдо, я вам скажу. Никогда не ел ризотто с жуками.
– С жуками?
– У нас так раков зовут. Там, откуда я родом.
– А почему вы не называете меня Флоренс?
– Флоренс? Хорошо… Флоренс Аравийская.
– Лучше просто Флоренс, – она подняла свой бокал. – Ну так что, за Акабу?
Бобби поднял свой бокал:
– А-а, фиг с ней! За Акабу так за Акабу.
– Это метафора, – объяснил наконец Джордж Рику. – Она означает, что мы умрем раньше, чем туда доберемся.
– «Если умрут верблюды – умрем и мы», – процитировал Бобби. – А верблюды начнут дохнуть через двадцать дней.
Глава шестая
Эмират Матар (название которого по неясным причинам произносится как «Матерь») представляет собой полоску песка шириной в десять и длиной в триста пятьдесят миль, протянувшуюся вдоль западного побережья залива Дария. На севере он берет свое начало в комариных болотах Ум-Катуша, далее на несколько сотен миль простирается в основном на юго-восток вплоть до пролива Ксеркса, где слегка поворачивает к западу и заканчивается у Альфатуша, на лучезарном побережье Индийского океана.
Если вы будете рассматривать Матар на крупномасштабной карте, вы скорее всего сочтете это государство весьма нелепым политическим образованием. Глядя на его кривые очертания, можно предположить, что границы этого эмирата были специально прочерчены таким образом, чтобы отрезать его гораздо более крупного западного соседа, королевство Васабия, от выхода к морю. И это предположение будет абсолютно верным.
Отчет об образовании Матара можно найти в историческом труде Дэвида Времкина, который называется «Ирак у нас будет здесь, а Ливан вот здесь: как создавался современный Ближний Восток»:
Черчилль был страшно зол на французов, и на этот раз не без оснований, поскольку они вели сепаратные переговоры с [королем Васабии] Таллулой касательно морских портов. К моменту созыва конференции он окончательно потерял всякое желание церемониться с французским министром иностранных дел Делаваль-Путрийером. В ту ночь Черчилль до пяти часов просидел с полковником Лоренсом, Глэндсбери и Тафф-Блиджетом, а также с Джереми Питтом, который сильно страдал от жары и очередного приступа подагры. Наутро, когда все, наконец, собрались на переговоры, Боске и Гастон Тази заметили, что пальцы Тафф-Блиджета перепачканы зеленой, голубой, желтой и малиновой краской, о чем они лихорадочно стали сигнализировать остальным французским делегатам. Однако было слишком поздно. К тому времени, когда все пятьдесят участников уселись вокруг обитого зеленым сукном стола в Большом зале Салах-аль-Дина во дворце Маджма, у британцев уже были готовы собственные карты. И чернила на них, как заметил Шомондели, уже «совершенно просохли».
Сигго, который служил мажордомом у Сайкса (и два года спустя погиб от несчастного случая во время странного чаепития в присутствии королевы Александры в Кенсингтонском дворце), описывал этот момент следующим образом: «Уинни раскатал свою карту по всему столу, и она хлопнула как брамсель, надувающийся на мачте, когда вы в сильном прибрежном течении проходите на скорости в двадцать узлов недалеко от порта Каус». Такое вот яркое сравнение. Прекрасно понимая, что происходит, Делаваль-Путрийер попытался возражать, ссылаясь на протокол, но Черчилль ткнул в сторону француза своей сигарой, «похожей на обкусанную сосиску», и пригрозил расширить зону действия Бальфуровской декларации,[8] определявшей Палестину в качестве новой родины для евреев, на Ливан и Сирию, которые находились во французской сфере влияния.
Как сообщил Флег-Райт в своей телеграмме Артуру Гленвуди тем же утром, меньше всего на свете французы хотели, чтобы «арабский мир захлестнули волны прибывавших со всего мира строителей кибуцев». Подобный поворот привел бы также к неизбежному конфликту британской ветви семьи Ротшильдов с представителями ее французской ветви, которые уже довольно долгое время присматривались к западным склонам долин Бекаа и Нуш, планируя разбить там виноградники для экспериментальных сортов черного совиньона. Делаваль-Путрийер не мог ничего поделать. Его явно переиграли.
Король Таллула пришел в ярость, увидев, как обещанное ему побережье исчезло при помощи нескольких штрихов, сделанных карандашом британского картографа. Он громогласно объявил конференцию «сборищем жаб и шакалов» («джамаа мин этхеаб в эддафадэх»), шумно покинул зал и умчался из Дамаска в сопровождении двухсот бедуинов, служивших его личными телохранителями. Господин Пико заметил на это господину Гастен-Пике буквально следующее: «Только его и видели».
