Пол Скотт - Жемчужина в короне
Мистер и миссис Нарайан жили на втором этаже школы у базара. Их дети, три девочки и два мальчика (не считая грудного младенца, чей пол мисс Крейн не удосужилась уточнить), сидели в классе на передних скамейках и, кроме них, как замечала в последнее время мисс Крейн, больше никто регулярно школу не посещал. По воскресеньям мистер Нарайан и двое его старших детей — мальчик Джон Кришна и девочка Камала Магдалена — залезали в коляску, которой правил велорикша, некий обращенный в христианство Питер Пол Акбар Хуссейн, с опасностью для жизни выбирались из тупика, маневрируя вдоль канавы с водой, и, переехав Мандиргейтский мост, прибывали на утреннюю службу в миссионерскую церковь, где мистер Нарайан между прочим участвовал в сборе доброхотных даяний. Его жене, объяснил он, приходится оставаться дома, присматривать за младшими. Мисс Крейн и к этому его сообщению отнеслась скептически. Интересно было бы, подумалось ей, постоять как-нибудь воскресным утром около храма Тирупати — проверить, не отвлекает ли миссис Нарайан от посещения церкви призывный глас Венкатасвары, бога этого храма, чье изображение раз в год выносили из святилища на берег реки, чтобы он мог благословить всех, от кого получал положенные жертвоприношения.
Но воскресные утра были у мисс Крейн заняты другим. В любую погоду она ездила на велосипеде в церковь св. Марии, ездила по прямым, аккуратным, обсаженным деревьями улицам европейского города, в непогоду держа над головою зонтик. Зонтик мисс Крейн стал притчей во языцех среди прихожан. В дождливый сезон, подкатив к боковой двери церкви и прислонив велосипед к стене, она энергично несколько раз закрывала и открывала его, чтобы стряхнуть воду. Эти звуки, напоминавшие хлопанье крыльев летучей мыши, были слышны на ближайших к двери скамьях, и сидевшие там англичане улыбались, безошибочно догадываясь о прибытии мисс Крейн, как много лет назад, в другой церкви, люди улыбались, когда мистер Дай возносил молитвы.
Забавляла прихожан и склонность мисс Крейн засыпать во время проповеди, что она проделывала очень деликатно, не горбясь, расправив плечи, так что выдавали ее одни глаза, да и закрытые глаза сперва как будто свидетельствовали только о внимании к тем или иным словам пастора, которые ей словно бы требовалось обдумать. Глаза ее закрывались, потом открывались, потом опять закрывались и тут же открывались снова. На третий раз веки слипались крепко, можно сказать — захлопывались, и уже надолго, это означало, что мисс Крейн отсутствует. И лишь по тому, как она вскидывала голову, когда священник заводил свое «А теперь во имя отца и сына…» и у паствы вырывался дружный вздох облегчения, можно было заключить, что она не слышала ни слова и что веки, теперь уже снова распахнутые, до этого были скованы не размышлениями, а сном.
Яростное встряхивание зонта — всплески крыл приземлившихся разгневанных ангелов — и крепкий сон во время проповеди, всем известная прямота суждений и кажущаяся нечувствительность к мелким уколам со стороны тех, кто почитал себя выше ее по положению в обществе, — все это способствовало тому, что у майапурских англичан сложилось о ней мнение как о женщине, чья работа в миссии не сузила, а расширила ее кругозор. Святошей Эдвина Крейн, во всяком случае, не была. Она внушала невольное уважение, между прочим, и тем, как твердо отстаивала свои мнения в женских комитетах, членом которых состояла. Едва началась война, английские дамы поняли, сколь необходимо срочно организовать комитеты: комитеты по вязанию теплых вещей для солдат и по культурному обслуживанию вооруженных сил, комитеты социального благоденствия, комитеты по вербовке в армию, по проведению Военных недель, по руководству добровольной работой в клинической больнице и в городской лечебнице, а также деятельностью дам, озабоченных судьбою детей индийских матерей, работающих на строительстве дороги и аэродрома в Баньягандже или на Британско-Индийском электрическом заводе. Первоначально миссис Уайт, жена окружного комиссара, просто предложила мисс Крейн помочь с вербовкой в армию, теперь же она была членом комитетов по социальному благоденствию, добровольной помощи больницам и помощи индийским матерям; и если между собой дамы говорили о ней в таком тоне, что посторонний человек мог подумать, будто она — всего-навсего учительница миссионерской школы и стоит так низко на общественной лестнице, что ее и за человека едва можно считать, однако все вместе они понимали, что вовсе не хотят ее унизить, а по отдельности уважали ее, закрывая глаза на ее «бзик касательно туземцев».
Не кто иной, как жена окружного комиссара, первой набросала тот портрет мисс Крейн, под которым со временем подписались все местные дамы. «Эдвина Крейн, — заявила однажды миссис Уайт, — явно проглядела свое призвание. Чем попусту тратить силы в этих миссиях и ораторствовать о злодеяниях британского правительства и о невыносимых тяготах людей, которых ее церкви угодно именовать нашими темнокожими братьями, она могла бы стать директрисой первоклассной женской школы в каком-нибудь английском графстве».
До войны мисс Крейн мало вращалась в английском обществе. Изредка обед в пасторском доме (сам пастор и оповестил знакомых о ее склонности спать во время его проповедей), раз в год приглашение к окружному комиссару на праздник в саду и раз в год, в холодные месяцы, на обед в его бунгало — таковы были главные события ее светской жизни, и так оно, в сущности, и осталось, но ее работа в комитетах расширила круг англичанок, готовых остановиться и поболтать с ней при встрече на базаре либо пригласить ее на чашку чая или кофе; а на тот званый обед у комиссара, на который она собиралась сегодня, и вовсе были приглашены только высокопоставленные англичане и широкоизвестные индийцы, например леди Чаттерджи, вдова сэра Нелло Чаттерджи, основателя майапурского Технического колледжа.
Для таких парадных случаев мисс Крейн надевала коричневое шелковое платье, в вырезе которого ниже резко выступающих ключиц видна была мягкая подушечка тела под желтоватой кожей. Украшал это платье букетик искусственных цветов, изготовленных из лилового и малинового бархата. Рукава были короткие, до локтя, и она надевала к нему длинные коричневые шелковые перчатки с прорезами у запястий, позволяющими стянуть перчатку с пальцев, так что оказывались на виду ее костлявые, коричневые же кисти. Седеющие волосы в этих случаях зачесывались надо лбом свободнее, чем обычно, и пучок располагался на затылке чуть пониже. Ногти на худых, но подвижных пальцах без единого перстня были коротко подстрижены. От нее, как знали ее соседи по столу, исходили запахи герани и нафталина, причем первый с течением вечера все слабел, а второй все усиливался, пока и тот и другой не тонули в сладостном аромате вина и виски.
При ней бессменно (на руке до и после обеда или на коленях во время обеда) находилась сшитая своими руками сумочка из коричневого атласа на малиновой подкладке. Коричневый атлас был не совсем в тон платью. В сумочке, которая раздергивалась и сдергивалась на коричневых шелковых шнурах, помещалась серебряная пудреница — источник запаха герани, батистовый носовой платок, ключи от «форда», несколько засаленных бумажных рупий, блокнот для записи предстоящих дел, серебряный карандашик с красной шелковой кисточкой и зеленый пузырек с нюхательной солью. На обедах у окружного комиссара мисс Крейн пила все, что ей предлагали: херес, белое бургундское, кларет, коньяк, — но перед тем, как отбыть домой в машине, всегда нюхала соли, чтобы просвежить голову, достаточно крепкую, как с облегчением убедилась миссис Уайт, чтобы можно было не опасаться, как бы мисс Крейн под влиянием винных паров не забыла плотно захлопнуть дверцу.
Пока она заводила «форд» в гараж из рифленого железа возле своего дома, старый Джозеф выходил ее встречать и журил за опоздание. Войдя в комнаты, она выпивала молоко, которое он, дожидаясь ее, успевал несколько раз подогреть, съедала печенье, выложенное им на тарелку и накрытое салфеточкой, глотала по его настоянию таблетку аспирина и, ответив на его почтительное «Храни вас бог, мэм!» коротким «Спокойной ночи», удалялась в спальню, а там медленно, устало выбиралась из неудобного длинного платья, которое Джозефу наутро предстояло проветрить и убрать в комод, где хранились ее немногочисленные наряды и запасное белье, что он и проделывал с гордостью, потому что его хозяйка была настоящая мемсахиб, несмотря на ее велосипед, пробковый шлем и резиновые сапоги, несмотря на ее работу в зловонных улочках языческого туземного города.
* * *До 1942 года мисс Крейн прожила в Майапуре семь лет, и за это время там перебывало много европейцев. Окружной комиссар мистер Уайт и его жена находились здесь всего около четырех лет, с 1938 года, когда ушел в отставку предыдущий окружной комиссар, сварливый вдовец по фамилии Стэд, разобиженный тем, что не получил ни повышения как комиссар, ни назначения в секретариат. Заместитель окружного комиссара и его жена — мистер и миссис Поулсон — прибыли в Майапур еще немного позже. Поулсоны были давно знакомы с Уайтами. Уайт даже сам попросил, чтобы Поулсона назначили его заместителем. Начальник полиции округа Роналд Меррик был холостяк, молодой человек, порой, как говорили, не в меру ретивый по службе, в клубе — спорщик и забияка, но кумир незамужних молодых женщин. Он проработал здесь всего два года. Один лишь председатель окружного и сессионного суда, который вместе с комиссаром и начальником полиции составлял триумвират гражданской власти округа, пробыл в Майапуре столько же времени, как мисс Крейн, но он был индиец. Звали его Менен, мисс Крейн ни разу с ним толком и не разговаривала. Менен был другом леди Чаттерджи, жившей в том конце кантонмента, что выходил к мосту Бибигхар, в доме Макгрегора, получившем свое название от некоего шотландца, который заново построил его на фундаменте дома, построенного каким-то раджей в те дни, когда Майапур был еще туземным княжеством. Этого раджу свергли в 1814 году, а его земли, аннексированные Ост-Индской компанией, влились в провинцию и составили второй по размерам и по значению из двух десятков ее округов.
