Юсеф эль-Сибаи - Водонос умер
— Велики деньги!
— Ну, да ладно, что пропало — того не вернешь.
— Не будем больше об этом говорить. Может быть, возьмешь леденец или арбузных семечек?
— Ешь уж сам, надо же чем-то наполнить живот.
— Бабушка, мы же договорились — хватит об этом, не расстраивайся. Дай я тебя поцелую.
Сейид схватил седую, покрытую черным платком голову бабушки и поцеловал ее. Старушка рассмеялась. Парнишка и не ожидал другого. Так бывало всегда, когда бабушка ему за что-нибудь выговаривала. Старушка снова заговорила:
— Подожди набивать желудок безделицей. Поешь сначала.
— Очень мне нужен ужин.
— То есть как не нужен? Ты что же, собираешься спать с пустым животом? Нечего, нечего. Пойди на кухню и принеси похлебку, сыр и арбуз. Да захвати и для меня миску. Поужинаем вместе.
Не успел Сейид двинуться с места, как услышал тяжелые шаги во дворе. Он застыл от неожиданности. Это был, конечно, отец. В чем дело? Так рано он никогда не возвращался из кофейни. Наверное, он хорошо заработал и несет что-то вкусное.
Одетый в полосатую галлябею, в серой войлочной шапочке, обутый в сандалии без задников, которые обычно носят североафриканские арабы, муаллим Шуша вошел в дом. В руках он держал промасленный сверток.
— Добрый вечер, мать, — сказал он скороговоркой.
— Всего тебе доброго, сын мой, — ответила она ласково. — Тебе приготовить поужинать?
— Я поужинал.
Сейид не стал ждать конца разговора. Он взял у отца сверток, сверля его пронзительным взглядом. На толстой оберточной бумаге проступали жирные пятна. Может, куфта? Нет. Что-то не слышно запаха. Если бы была куфта, то ее запах был бы слышен еще в начале переулка. Басбуса. Тоже нет, ибо бумага уж слишком пропитана жиром. Наверняка фатыр!
Сейид оказался прав. Как только он взял у отца сверток, тот сказал:
— Там две порции фатыра. Одна для тебя, другая для бабушки. Одна приготовлена на масле, другая на жире. Сахар завернут отдельно. Осторожней, а то уронишь!
Сев рядом с бабушкой, Сейид начал разворачивать сверток. Его лицо светилось от удовольствия — он обожал фатыр. Да благословит аллах отца! Он всегда приносит вкусные вещи в самое подходящее время! У парнишки даже слюни потекли от предвкушения удовольствия. Он сказал бабушке:
— Я возьму тот фатыр, который на масле.
— Бери какой нравится.
— Отец, который на масле?
— Тот, что сверху.
Сейид взял свой кусок. Под ним оказался еще более аппетитный, приготовленный на жире. Он начал сравнивать. Пытаясь выиграть время для наилучшего выбора, Сейид спросил бабушку:
— Тебе нравится на жире?
— И тот, и другой хороши. Бери любой.
Парнишка заколебался. Но времени было слишком мало для раздумья. Тянуть больше он не мог. Решившись отдать верхний кусок бабушке, он сказал:
— Вот тебе, который на масле. А я возьму другой. Тебе посыпать сахаром?
— Посыпь.
Сейид насыпал немного сахару на фатыр и протянул его бабушке. Но на полпути его рука остановилась.
— Пожалуй, я возьму на масле?
Старушка рассмеялась:
— Да не смутит бог уверенного!
Сейид устыдился своих колебаний и решительно сказал:
— Возьми этот, а я — на жире.
Старушка взяла свой кусок, откусила от него немного и стала медленно жевать. Сейид же, не мешкая, отхватил сразу добрую половину. Когда же осталось совсем немного, он сказал старушке:
— Может быть, ты попробуешь фатыр на жире? Я тебе дам кусочек, а ты мне от своего в обмен?
Бабушка съела совсем немного. Разумеется, ее неспешность в еде была нарочитой. Она заранее знала, что предпримет внук. Протянув свой кусочек бабушке, Сейид забрал у нее почти полную долю фатыра и немедленно начал его уничтожать. Его отец, который собирался лечь спать, с упреком сказал:
— Я ведь ясно объяснил: каждому по одному куску фатыра.
— А я-то при чем? Она сама предложила обменяться.
— Оставь его, сын мой, — сказала со смехом старушка. — Я чувствую большую сытость от того, что он съел.
Старушка была искренна. Самое большое удовольствие было ей видеть, как ест ее внук. Если бы случилось так, что оба ее мужчины страдали от голода, то она готова была бы разрезать себя на части, чтобы только их накормить.
Больше всего на свете она любила внука и сына. Для любви к сыну у нее были все основания. Человек добрый, трудолюбивый, честный, заботливый. Она не находила в нем никаких недостатков. А внука она любила, не задумываясь над тем, за что. Любила его такого, каким он был: шаловливого, веселого. Ей даже нравилось, когда внук злился или капризничал.
Сейид и бабушка покончили со своими сладостями. Шуша пошел к себе творить вечернюю молитву. Сейид начал зевать. Обращаясь к бабушке, он спросил:
— А что, спать мы будем?
— Может быть, ты поешь чего-нибудь из купленного тобой?
— Не, оставлю на завтра.
— Может быть, немножко похлебки, или арбуза, или сыру?
— Не, я сыт.
— Тогда вставай и иди мыть руки.
— Они чистые.
— А масло от фатыра?
— Я вытер его об галлябею.
— Ага, чтоб тебя клопы искусали. Грязным спать не пойдешь. Иди помойся, а я приготовлю тебе чистую галлябею.
— И что ты ко мне пристала? Что, разве каждый день нужно мыться? Эдак и утомиться можно без большой нужды. Уже сколько лет я мою руки и лицо. А польза от этого какая?
— Быстро вставай и иди. Каждый раз с тобой одно и то же. Без разговоров ты умыться не можешь?
Сейиду ничего не оставалось, как встать. Тем более, что слепая бабушка поднялась и без его помощи направилась к уборной. В пределах своего двора она всегда передвигалась словно зрячая. Последовав за ней, Сейид крикнул:
— Подожди, я принесу лампу.
— Не надо, оставь лампу у себя.
— Но я ничего не вижу.
— Зато я все вижу. Иди сюда.
Старушка подобрала полы платья, села на низкую деревянную скамеечку перед тазом с водой. Туалет, несмотря на свои малые размеры, был поделен на две части: в одной помещалась уборная, а в другой — умывальник. Рядом же находилась кухня. В этом помещении был постоянный полумрак, ибо освещалось оно лишь через маленькое окошко, которое находилось под самым потолком, как в тюрьме. Бабушка позвала внука, готовясь к ежедневной процедуре.
— А ну-ка, раздевайся!
— Да ты никак собираешься меня мыть?
— Нет, лишь умою.
— А голову будешь мыть с мылом?
— Как же иначе.
— А зачем? Ведь ты же сама мыла ее позавчера. Голова и теперь еще чистая… Каждый день одно и то же — мыться, мыться… Если бы у меня была и каменная голова, то и она давно бы стерлась.
— Хватит болтать, иди сюда.
— Ладно, но только без мыла.
— А что, мыло тебя щиплет?
— Не, в глаза лезет.
— А ты закрой их, и оно не полезет.
— Я закрываю, а оно все равно лезет.
— Закрывай как следует.
— И то закрываю со всей силой.
— Значит, все в порядке.
— Все равно лезет.
— Да иди ж ты сюда, ради всевышнего. Терпенье лопается.
Притворно заплакав, Сейид продолжал:
— И что я тебе дался? Каждый день с мылом да с мылом. Теперь я знаю, зачем бог создал мыло. Чтобы оно лезло мне в глаза. Так и ослепнуть недолго.
— Без разговоров, дай сюда руки!
Сейид протянул руку. Бабушка с силой притянула его к себе и с досадой сказала:
— Садись здесь и нагни голову над тазом.
Нагибая голову, Сейид пошарил рукой вокруг себя и нащупал мыло, которое лежало рядом со скамейкой. Он быстро схватил его и спрятал за спину.
Набрав воды из таза в кувшин, старушка начала поливать на голову внука. Потом протянула руку, ища мыло, которое она клала всегда в определенное место, но не нашла его. Она стала шарить вокруг себя, но вскоре все поняла. Взяв парнишку за ухо, она с угрозой сказала:
— Сейчас же отдай мыло!
— Какое мыло?
— Отдай, а то хуже будет.
— Да не видел я никакого мыла, — сказал мальчик со злостью.
Бабушка с силой дернула его за ухо.
— А-а-а, — закричал он.
— Отдай, а то позову отца. Он тебе задаст. Ты же знаешь, что он из тебя душу вытрясет.
— На, подавись своим мылом.
Сейид снова начал притворно плакать, не давая ей намыливать голову.
— Да замолчи ты, хватит дурака валять!
Мальчишка сильно зажмурил глаза. Намылив ему голову, старушка стала лить на нее воду, смывая пену.
— Ну что — все? Можно открывать глаза?
— Погоди, еще раз помою. Столько грязи, что не понимаю, как ты ходишь — ногами или на голове.
— Еще раз? И что же это за насилие такое! Твоя мать тоже дважды мыла тебе голову, а?
— Разве я мазалась, как ты?
Затем наступила очередь рук и ног, что было для старушки гораздо легче сделать, ибо мальчишка теперь уж ничего не мог выкинуть. Закончив мытье, Сейид надел чистую галлябею, что здорово облегчило его судьбу — хотя бы временно он избавился от рваной галлябеи. Вслед за бабушкой Сейид пошел спать.
