Кристофер Мур - Агнец
Я перевел на испанский:
— Добрый день, Хесус. Как ты сегодня поживаешь?
— Я поживаю хорошо, сэр, а вы?
— Лучше некуда, особенно если учесть, что вот этот человек держит меня тут заложником.
— Вели ему поторопиться, — сказал Разиил.
— Он что — по-испански не понимает? — спросил Хесус.
— Ни бельмеса, но если ты вдруг заговоришь на иврите, мне каюк.
— Вы в самом деле заложник? А я все думаю, почему вы из номера никуда не выходите. Может, полицию вызвать?
— Это не обязательно, но прошу тебя: покачай головой, как будто извиняешься.
— Чего так долго? — спросил Разиил. — Дай ему денег и пусть идет.
— Он говорит, что ему не позволено покупать для тебя печатные издания, но он может показать тебе дорогу туда, где ты их сам сможешь приобрести.
— Это курам на смех. Он слуга или кто? Пусть делает, как я сказал.
— Господи, Хесус, теперь он спрашивает, не желаешь ли ты испытать на себе всю мощь его мужской наготы.
— Он что, спятил? У меня жена и двое детей.
— К сожалению, спятил. Покажи ему, пожалуйста, что тебя его предложение оскорбило до глубины души, и в знак этого плюнь в него и выскочи из комнаты.
— Ну, я не знаю, сэр, все-таки плеваться в гостей…
Я протянул ему пачку банкнот: он уже научил меня, каким должен быть размер чистосердечной благодарности в этой стране.
— Прошу тебя — ему это лишь пойдет на пользу.
— Будет исполнено, мистер Шмяк. — И Хесус запустил впечатляющий харчок, который приземлился на грудь ангельского халата, где разлетелся брызгами и потек струйками.
Разиил вскочил на ноги.
— Хорошая работа, Хесус, теперь выругайся.
— Хуедрочка!
— По-испански, пожалуйста.
— Извините, я хвастался своим английским. Я знаю много неприличных слов.
— Молодец, но все равно будь добр — по-испански.
— Pendejo![1]
— Великолепно, теперь выскакивай из комнаты.
Хесус развернулся и с неистовым топотом вылетел за дверь, которой громко за собою хлопнул.
— Он в меня плюнул? — Разиил никак не мог поверить своим глазам. — В Ангела Божия? И он в меня плюнул?
— Да, потому что ты его оскорбил.
— Он назвал меня хуедрочкой. Я слышал.
— В его культуре, Разиил, смертельное оскорбление — просить кого-то купить тебе «Дайджест мыльных опер». Нам еще повезет, если он в следующий раз согласится принести нам пиццу.
— Но я хочу «Дайджест мыльных опер».
— Он сказал, что его можно купить в киоске на улице. Хочешь, я схожу?
— Придержи коней, апостол, знаю я твои штучки. Сам куплю. Ты сиди тут.
— Тебе же, наверно, деньги понадобятся? — И я протянул ему несколько купюр.
— Если выйдешь из номера, я отыщу тебя в тот же миг. Тебе это известно?
— Абсолютно.
— От меня не скроешься.
— Даже не мечтаю. Давай быстрей. Он как-то боком прошаркал к двери.
— И не пытайся от меня запираться, я возьму с собой ключ. Не то чтобы он мне требовался — я же все-таки Ангел Божий.
— А также хуедрочка.
— Я даже не знаю, что это такое.
— Иди, иди, иди, — вытолкал его я. — Бог в помощь, Разиил.
— Пока меня не будет, пиши евангелие.
— Будь спок. — Я захлопнул дверь у него перед носом и накинул на нее крючок.
К тому моменту Разиил отсмотрел несколько сотен часов американского телевидения. Мог бы и заметить, что, выходя на улицу, люди надевают обувь.
Как я и подозревал, книга — Писание, однако на этаком цветистом английском, языке, коим я пользуюсь теперь. Перевод Торы и Пророков с иврита иногда кривоват, но первая часть все равно похожа на нашу Книгу. Поразительный все-таки язык — английский. Столько слов. В наше время их было гораздо меньше — от силы сотня, мы пользовались ими все время, и тридцать служили синонимами «вины». А в этом языке можно богохульствовать часами и ни разу не повториться. Целые стаи, косяки и стада слов. Потому я и должен рассказывать историю Джошуа на этом языке.
Я спрятал книгу в ванной, чтобы можно было запираться там и читать, пока ангел сидит в комнате. У меня мало времени на чтение той части, которая называется «Новый Завет», но совершенно очевидно — это история жизни Джошуа. Или какие-то эпизоды.
Изучу ее позже, а пока — продолжаем истинную повесть.
Наверное, стоило хорошенько прикинуть, что именно мы собираемся натворить, а уж потом приглашать Мэгги. То есть имеется же, наверное, какая-то разница, кому делать обрезание — младенцу восьми дней от роду (такое она уже видела) или десятифутовой статуе греческого бога.
— Мама родная, какой, э-э… внушительный, — вымолвила Мэгги, разглядывая снизу мраморный член.
— Кумир, кумир, — прошептал Джошуа. Даже в темноте я видел, что он покраснел.
— Начали, — скомандовал я и вытащил из узелка зубило.
Джошуа обернул молоток в мягкую кожу, чтоб глуше стучало. Вокруг нас спал Сефорис, и тишину время от времени пронзало лишь овечье блеянье. Огонь вечерних очагов давно распался на уголья, туча пыли, что обволакивала весь город днем, улеглась, и ночь стояла ясная и тихая. То и дело я втягивал в себя аромат сандала, витавший вокруг Мэгги, и мысли мои путались. Смешно, какие вещи помнишь до сих пор.
Мы нашли лохань и перевернули ее, чтобы Джошуа залез повыше. Он подвел лезвие зубила к крайней плоти Аполлона и слегка пристукнул молотком. Отскочила чешуйка мрамора.
— Шарахни получше, — посоветовал я.
— Не могу, громко будет.
— Не будет, кожа все приглушит.
— Но тогда весь конец отвалится.
— Ему и так слишком много, — сказала Мэгги, и мы обернулись к ней, раскрыв рты. — Наверное, — быстро добавила она. — Мне кажется. Что я в этом понимаю? Я всего лишь девочка. Чуете запах, парни?
Римлянина мы унюхали, не успев услышать, а услышали, не успев увидеть. Этот народ перед омовением мазался оливковым маслом, поэтому с попутным ветром и в жаркий день от римлянина несло за тридцать шагов. От оливкового масла, которым они мылись, и чеснока с сухой анчоусной пастой, которую лопали с ячменными лепешками, легионы на марше воняли, как целый десант из пиццерии. Если б у них в то время, конечно, были пиццы — но пиццу еще не изобрели.
Джошуа поспешно взмахнул молотком, зубило скользнуло, и аккуратно отчиканный агрегат Аполлона с глухим стуком рухнул в пыль.
— Ой, блин, — сказал Спаситель.
— Ш-ш-ш, — зашипел я.
Мы услышали, как по камням шкрябают римские сапоги. Джош соскочил с лохани и панически заозирался, куда бы спрятаться. Стены греческой бани вокруг статуи уже почти достроили, поэтому спасаться оставалось только через выход, но его уже перегораживал римский солдат.
— Эй, а вы тут что делаете?
Мы окаменели, как сам Аполлон. Но в солдате я узнал того легионера, что подходил к Юстусу в наш первый день на работе в Сефорисе.
— Господин, это мы — Шмяк и Джошуа, помнишь? Парнишка с лепешек?
Солдат вгляделся в темноту, сжимая рукоять короткого меча, уже наполовину вынутого из ножен. Узнав Джошуа, он несколько расслабился:
— Что вы здесь делаете в такую рань? Тут пока никому быть не полагается.
Вдруг солдат резко дернулся назад, упал, и на него навалилась темная фигура. Лезвие блеснуло, вонзаясь в римскую грудь. Мэгги завопила, и фигура повернулась к нам. Я ринулся к выходу.
— Стоять, — прошипел убийца.
Я замер. Мэгги обхватила меня руками и уткнулась лицом в мою рубаху. Я весь затрепетал. Солдат немного побулькал, но остался лежать неподвижно. Джошуа шагнул было к убийце, но я рукой преградил ему путь.
— Это неправильно. — Джошуа едва не плакал. — Ты не прав, что убил этого человека.
Убийца поднес окровавленный клинок к своему лицу и ухмыльнулся.
— Разве не сказано, что Моисей стал пророком, лишь убив египетского надсмотрщика? Нет господина, кроме Господа!
— Сикарии, — догадался я.
— Правильно, мальчик, сикарии. Мессия явится освободить нас, лишь когда вымрут все римляне. Прикончив этого тирана, я служу Господу.
— Ты служишь злу, — сказал Джошуа. — Мессия не требовал крови этого римлянина.
Нацелившись клинком, фанатик двинулся к Джошу. Мы с Мэгги отскочили, но Джошуа не отступил ни на пядь. Убийца схватил его за рубаху и притянул к себе:
— Что ты в этом понимаешь, сопляк?
Под луной высветилось лицо убийцы, и Мэгги ахнула:
— Иеремия!
Глаза ее расширились — даже не знаю, от страха или признания. Убийца отпустил Джошуа и потянулся к Мэгги. Я отдернул ее подальше.
— Мария? — Из голоса его исчезла злоба. — Малышка Мария?
Мэгги ничего не ответила, но плечи ее дрогнули, и я услышал всхлип.
— Не говори никому, — вымолвил убийца. Голос его звучал так, будто он в трансе. Он попятился и остановился над мертвым солдатом. — Нет господина, кроме Господа. — Он повернулся и выскочил в ночную темь.
Джошуа возложил руку на голову Мэгги, и та немедленно успокоилась.
— Иеремия — брат моего отца, — сказала она.
