Павел Минайлов - PR-проект «Пророк»
— Лев Семенович, а что вы думаете по поводу инквизиции?
Лев Семенович улыбнулся. Сейчас он почти шутил.
— Ну, будем считать, что это — в перспективе.
Снова воцарилось молчание. Шустер что-то строчил, а Антонович потягивал пиво. Потом он добавил:
— А вот об индульгенциях подумать стоит.
Вечером того же дня они решили выбраться в город. Идею подали девушки, которым было скучно торчать на вилле. Антонович не возражал, Шустер тоже был не прочь развеяться. Возвращаться сильно трезвыми не предполагалось, поэтому поехали с водителем на самом большом джипе, который оказался в гараже. Шустер сел рядом с водителем, Антонович — сзади между девчонками. Девчонок, которых они взяли с собой «на дачу», ни тот ни другой раньше не видели. Знали, что, проведя с ними эти пять дней, скорее всего больше никогда и не увидят. Девушки считали их крупными предпринимателями, им же не хотелось вносить ясность в этот вопрос.
В машине работал кондиционер, окна были закрыты. Шустер смотрел на мелькавшие вдоль дороги темно-зеленые кусты и деревья, на открывавшуюся кое-где мертвую каменистую почву, иногда оживляемую оранжевыми лучами заката. Пейзаж казался безжизненным, полным скрытого напряжения или ожидания, и одновременно красивым этой мертвенной красотой. «Как оставленные руины, в которых даже смерть давно уже не живет», — думал Шустер.
— Куда поедем, Лев Семенович? — нарушил молчание водитель.
Сзади послышалось шушуканье. Шустер краем глаза увидел на заднем сиденье какое-то движение и не стал оборачиваться.
— А ты сам куда едешь? — спросил Антонович водителя.
— Все равно — сначала в город.
— Понимаешь, — резюмировал Антонович. — Саша, куда поедем? — спросил он Шустера.
— Я — гость.
— Туда, где танцуют, — предложила одна из девчонок.
— Женщины, как мороженое, — зачем-то сказал Антонович, — сначала холодны, потом тают, потом липнут. Хотя… не тот случай.
Девушки дружно засмеялись шутке.
— Что ж, поедем туда, куда хотят наши дорогие, но тем не менее горячо любимые подруги. Поехали в «Форталесу», — сказал Антонович шоферу. — Это по-испански «Крепость», — пояснил он для всех.
«Форталесой» оказался ресторан на самом верху средневековой башни. По крайней мере, так это выглядело. Судя по тому, что их поднял туда зеркальный лифт, в котором девушки не упустили возможности поправить прически и юбочки, башня была построена все-таки недавно.
Антоновича здесь знали. Подскочивший распорядитель проводил их за уютный столик, отделенный декоративными пальмами от основной части ресторана. Отсюда открывался великолепный вид на море, в которое погружался красный солнечный шар.
Перед каждым лежало открытое меню. Тщетно попытавшись в нем что-либо разобрать, все обратились наконец к Антоновичу. Тот, выслушав пожелания, заказал все на свой вкус.
Девчонки в разговор особо не встревали, лишь с готовностью смеялись над всеми шутками Антоновича и Шустера. Выпив вдвоем не менее полутора бутылок вина, они отпросились потанцевать и оставили «мальчиков» одних.
— Я вижу, ты чем-то недоволен, — глядя на Шустера еще трезвыми глазами, сказал Антонович.
— Да так, что-то о жене подумал, хоть и живем мы отдельно, но не разведены, блюдем, так сказать, формальность.
— Нашел, о чем думать. Если от тебя уйдет жена, запомни, как ты этого достиг.
— Мне кажется, она меня подозревает.
— Ей не все равно? Чем она недовольна?
— Может быть, и все равно, но ей хочется поскандалить.
— Наверное, засиделась дома.
— Наверное.
— Не работает?
— Нет.
— Устрой ее куда-нибудь. Чьим-нибудь помощником в Думу.
— Надо подумать…
— А знаешь, могу посоветовать тебе — в смысле ей — психотерапевта. Это сейчас модно. И, говорят, помогает.
— Может, и стоит попробовать.
— Да. А потом, может, и самому пригодится. Приедем на виллу — напомни.
Они еще выпили. Покурили. Девчонки затанцевались — их что-то долго не было.
— Как тебе наши девочки? — спросил Антонович.
— Очень даже ничего.
— Женщине всегда надо говорить, что она не такая, как другие, если хочешь получить от нее то же, что и от других.
— Где таких берут?
— А-а-а… места знать надо. — Антонович пьянел и уже слюняво улыбался. — Помнишь Марину?
— Какую Марину?
— Мы с ней вместе обедали в «Королевской охоте». Ну, за неделю до отъезда. Ты тоже там был. Светленькая такая.
— Не помню.
— Да помнишь точно.
— Ну, возможно, не заметил…
— Да заметил точно.
— Ладно, так что она?
— Кто — она?
— Марина.
— A-а, роскошная баба… Да, кстати, если нужен женский пол — звони ей.
— У нее что — санэпид… контроль?
— Ну, не знаю, какой у нее контроль, а качество гарантировано. Ведь тебе нравятся наши бабы?
— Ничего.
— Может, поменяемся?
Пару часов спустя Шустер помог Антоновичу и одной из девушек дойти до машины. В этот вечер ничьих телефонов он у Антоновича не брал, решив взять утром.
В машине Антонович громко храпел, но когда они доехали до виллы, пришел в себя и проявил желание посидеть на улице.
Шустер пошел к себе в комнату. Через несколько минут к нему присоединилась более трезвая из девушек и сказала, что она принесла пиво. Еще через полчаса Шустер встал с постели, принял душ и, накинув халат, вышел подышать воздухом и заодно посмотреть, что там со Львом Семеновичем.
В халате и шлепанцах он прошел по душным после знойного дня аллеям, зажатым с двух сторон плотными стенами высоких подстриженных кустов или низких деревьев. В свете частых фонарей эти живые изгороди казались изумрудными, а дальше сливались с чернильной ночью.
Антонович сидел на стуле у бассейна, но смотрел не в воду, а на лужайку. Рядом с ним на холодильнике стояла почти полная бутылка пива. Антонович медленно повернул голову, посмотрел на Шустера и молча отвернулся.
— Не спится, Лев Семенович?
— Ты знаешь, Лева, — начал Антонович, и было непонятно, к кому он обращается, не к самому ли себе? — я помню, кажется, из детства эту картину. — Он говорил медленно, но четко. — Зеленая густая листва каштанов. Ночью она кажется черной и только внизу стволы и дорога освещены желтым светом фонарей. Иногда набегает ветер, листья бесшумно колышутся, кажется, вот-вот повеет прохладой, но ты только слегка чувствуешь ее кожей, как она тает. И снова тепло южной ночи. Вот мы здесь стоим, вот когда-то давно была та первая южная ночь, которую я помню. А между ними снова было лето, другое лето, еще лето, и так много-много раз. Даже не верится как много. Хочется, чтобы всегда было так, а эти лета текут сквозь пальцы, как короткие летние ночи, и кажется, такого никогда не будет, а оно снова возвращается. И только ты уже не тот. Ты незаметно стареешь. И в ту летнюю ночь не вернуться. А она — вот она, абсолютно такая же. Это ты уже не тот. Лева, мы иногда почему-то стыдимся самых глубоких чувств и называем их романтизмом. А ведь это — всего лишь искренние чувства. То, о чем мы думаем. Так же, как думаем о процентах и прибылях, проектах, переговорах, только те нам кажутся более естественными, нормальными, Лева. А ведь и то и другое — части жизни. Нас самих. Почему мы так редко это видим. И ту искренность уже не купишь…
— Да вы, батенька мой, нахрюкались. Ладно, пойдем спать, или я тебя оставлю здесь? — спросил Александр Яковлевич.
— Да, пойдем… Грех предаваться унынию, когда есть другие грехи! — сказал Антонович и, покачиваясь, поплелся за Шустером.
VIII. Кастинг (октябрь)
Квартира первого секретаря Московского городского комитета по идеологии была похожа на музей или антикварный магазин. Виктор Иванович любил старые редкие вещи. Он не гнался за новинками, да и не разбирался в них. Хотя их присутствие создавало некоторые удобства, как, например, огромный телевизор с плоским экраном, перед которым он вечерами просматривал газеты и по которому смотрел программы новостей.
Рядом с ним сидел сын Илья, который в последние месяцы редко появлялся дома, тем более два дня подряд. Правда, о новостях в своей жизни Илья исправно сообщал по телефону.
— Да, такая сейчас жизнь. Что поделаешь. — Виктор Иванович тяжело вздохнул. — Илья, хочу вернуться к нашему вчерашнему разговору. У меня появилась возможность, которую, думаю, ты должен использовать.
Илья с интересом посмотрел на отца.
— В нашем ведомстве проводится закрытый конкурс. Нужен человек… Человек с твоими данными, который мог бы… ну, сыграть, или как там, роль Иисуса Христа.
— В рок-опере, что ли?
— Перестань, я говорю серьезно.
— В театре?
— Да нет. Хотя в каком-то смысле да. По телевизору и со сцены в том числе. Но нужно играть такую роль и в жизни.
Отец помолчал, подбирая слова, и продолжил:
