Анатолий Тоболяк - Денежная история
— Да, да!.. Он уже в морге! Ужас какой! — несется крик из глубины трубки, и трубка брошена.
Я кладу свою и опускаюсь на стул. Слепо шарю рукой по столу в поисках сигарет. Радунская испуганно смотрит на меня.
— Что такое? Кого убили, Андрей? — спрашивает она.
Не отвечая, я закуриваю и глубоко затягиваюсь дымом. Чтобы она не видела моего лица, встаю и подхожу к окну. Но Радунская тут как тут, трясет за плечо — такая настойчивая.
— Ну скажи, Андрей! Кого убили?
— Подожди… дай опомниться, — убираю я ее руку.
— Твой знакомый?
— Школьный приятель. Ты его не знаешь. Коммерсант, президент одной фирмы. Игорь Яхнин.
— Молодой?
(Это первое, конечно, что должна спросить женщина.)
— Сказал же, однокашник. Мой ровесник.
— Господи! За что же его? Наверно, деньги? Богатый, наверно?
— Не бедный, видимо, — выдавливаю я из себя слова, — фирма процветающая. И мой кредитор, кстати.
— Вот твари! — кричит Радунская. — Совсем распоясались, гады! Стрелять их всех надо без разбора, подонков! У него семья?
— Нет, холостой.
— И как убили?
— Не знаю. Говорят, в квартире.
— Вот пожалуйста: мой дом — моя крепость! Эта наша долбаная милиция…
Я ее плохо слышу. Так, долетают какие-то слова… «страшно жить…», «никто не застрахован…», «ходим под ножом…». Я вновь вижу лицо Яхнина-Молвы, каким запомнил: голубоглазое, в обрамлении светлой бородки, яркогубое… вновь слышу его смешок, его обращение «Андрюха, старичок…», «Андрюха, старичок, ты уж постарайся отдать…», и внезапным давним зрением вижу юного Молву, нагловатого красавчика, на школьном крыльце с сигаретой во рту… Я думаю, что теперь делать с долгом? Деньги вот они, в кармане, пачка, перетянутая резинкой. Я собрал все-таки необходимую сумму. Теперь, когда кредитора уже нет, кому они принадлежат?
И еще страшная, неуместная мысль мелькает: в какой газете появится некролог о смерти Яхнина? Неужели в нашей?
* * *Некролог публикуется на следующий день в газете «Деловые люди». Верней, два некролога. «Группа товарищей» из фирмы «Пента» выражает глубокое соболезнование в связи с трагической смертью генерального директора Яхнина Игоря Ивановича. Общество ветеранов выражает глубокое соболезнование Яхнину Ивану Петровичу в связи со смертью его сына Игоря.
Я узнаю адрес фирмы и еду на автобусе туда. Солидный особнячок с несколькими вывесками на фасаде. Среди них — «Пента». Я поднимаюсь на второй этаж и открываю обитую кожей дверь приемной. Здесь накурено и пусто. А в распахнутом кабинете — наверное, Яхнина — стоит ко мне спиной, перебирая бумаги на столе, рослая девица в светлом костюме. Я негромко кашляю, и она порывисто оборачивается.
Молодое, смазливое, сильно накрашенное лицо. Это несомненно она, моя телефонная собеседница.
— Вам кого? — отрывисто спрашивает проплаканным, прокуренным голосом.
— Вас. Вы ведь Юля?
— Да. А вы?..
— Да, тот самый Кумиров. Я вам звонил.
— А! я сейчас… одну минуточку… подождите.
Я закуриваю и мельком бросаю взгляд на себя в большое зеркало. Выгляжу страшновато, как после перепоя и недосыпа.
Секретарша выходит из кабинета с какими-то бумагами. Она тоже выглядит страшновато. Недавние слезы не удалось скрыть усиленным макияжем.
— Вот видите, как… — беспомощно говорит она, останавливаясь напротив. — Нет уже Игоря Ивановича.
— Когда похороны, Юля?
— Завтра. В два часа.
— А откуда будут выносить?
— У него же здесь отец. Вот из отцовской квартиры.
— Это, по-моему, Спортивная улица? Раньше они там жили.
— Да, там. А вы с ним хорошо были знакомы?
— Мы вместе учились в школе, в одном классе.
— Даже так? Ну вот, видите… нет теперь у вас одноклассника, — глубоко вздыхает она. (Не ее ли утренний зов «Игорек! Игорек!» слышал я в то утро, когда занимал деньги на кухне у Яхнина?)
Я протягиваю ей сигареты, но она качает темноволосой головой: «Нет, спасибо. Накурилась до одури». Крупная, рослая, зрелая девица… «сучка такая». Прикрывает на миг глаза.
— А какие подробности, Юля? — угрюмо спрашиваю я.
В ответ глубокий вздох, словно она пробуждается ото сна.
— Как его убили? — переспрашивает. — Его застрелили. Из его же собственного пистолета. В спальне. Нет, в кабинете, кажется.
— Деньги, конечно?
— Что?
— Из-за денег, конечно, убили?
— Да, конечно. У него дома был сейф. Когда наши вошли, сейф был открыт и там ничего не было, кроме бумаг.
— А он хранил дома большие суммы?
— Ну, я не знаю точно… Вероятно. Дайте мне все-таки закурить, — она берет сигарету из пачки и прикуривает от моей спички.
— Ну и что говорит милиция?
— Что милиция! Не знаете вы нашу милицию, что ли? Суется, расспрашивает всех, а что толку теперь?
— Стрельба в доме. Неужели никто из соседей не слышал?
— А вы бывали у него в квартире?
— Бывал однажды.
— Ну вот, вы видели. Квартира огромная. Четыре комнаты. Ковры на всех стенах. Могли и не слышать. А может, их дома не было.
— Да, вполне возможно. А у него было много недругов?
— А как вы думаете?
— Я не знаю. Я к коммерции не причастен.
— Много, конечно, — жадно затягивается она дымом. — И предупреждали, и угрожали. Он же как-никак был миллионером.
— Миллионером?
— Ну, разумеется, — подтверждает она с внезапной горячностью. И вдруг трезво спрашивает: — А вы ему много должны?
— Как сказать… На мой взгляд, много. Сто тысяч плюс проценты. Я отправлял семью на материк, и понадобились деньги. Игорь не отказал.
— Он вообще редко кому отказывал. У чего должников, я знаю, полгорода. И что теперь думаете делать с этими деньгами? — Впервые внимательно разглядывает она меня, сразу оценивая, конечно, мою затрепанную одежку.
— А что вы мне посоветуете, Юля? Я так понял, он мне давал из личных денег, а не из казенных.
— Наверняка из личных. Казенных у него не хранилось.
— Ну вот. Значит, надо, видимо, вернуть его родственникам… как вы думаете? — устало ищу я совета.
— Да, конечно.
— Так я и сделаю. Я знаком с его отцом.
— На похороны придете?
— Приду.
— Ох, ужас! Что же такое творится? — стонет она, гася сигарету в пепельнице.
— Да, Юля, в плохой час мы с вами познакомились.
— И не говорите!
Из коридора в приемную протискиваются два парня в кожаных куртках. Они несут огромные венки. Я пропускаю их и выхожу на волю.
* * *По сути, все мои школьные связи растеряны, но я вспоминаю, что где-то в городе учительствует Зина Морозова. Через гороно навожу справку, звоню в школу номер 20. И по счастливой случайности застаю бывшую однокашницу в учительской. «Пискля» — так мы ее раньше звали, и голос ее за эти годы не изменился. — Кто? кто? — кричит она, будто не верит своим ушам. — Боже мой! Неужели это ты, Кумирчик?
А затем в трубке наступает тишина, а затем раздается сильный вскрик учителки, которая, конечно же, ничего не слышала о смерти Яхнина.
— Сегодня в два, — информирую я ее. — Знаю, знаю, что между вами дружбы не было. Но это дела давно минувших дней, Зина. Надо пойти, Зина. Кто из наших еще в городе?
— Люда Иванова, Витя Баранов.
— Ты с ними общаешься?
— Очень редко. Случайно.
— Свяжись с Ивановой, сообщи ей. А где Баранов сейчас?
— По-моему, он программист в Южморгео. Он что-то такое говорил…
— Ладно, я постараюсь найти. А ты запиши адрес Яхниных. Придешь?
Учителка тоненько всхлипывает. Или мне это только кажется? Причитает: «Боже мой, боже мой…» Да, она придет. Все-таки вместе учились… боже мой!
После серии звонков мне удается найти Витю Баранова, а через него еще одного нашего однокашника — Саню Добровольского, единственного медалиста в классе, ныне переводчика «Интуриста». Ни тот ни другой не питали дружеских чувств к Яхнину-Молве. «Всегда знал, что он плохо кончит», — сухо комментирует Добровольский. «Жаль Молву», — негромко, но без горечи откликается программист Баранов. И оба спрашивают: — А ты-то как живешь, Кумир? — на что я отвечаю: — Существую.
Сомнительно, что они придут.
* * *…сомнительно. А хотелось бы, чтобы я не один представлял на похоронах наш класс.
* * *…но они появляются. Под мелким дождем встречаю их около подъезда, чтобы вместе войти в квартиру, где стоит гроб. Учителка Зина все такая же, какой я ее помню, — худая, с девчоночьим обликом. Зато Люда Иванова безобразно раздобрела — она домохозяйка, мать двоих детей. С трудом узнаю я Витю Баранова — большая окладистая борода и преждевременная лысина сильно изменили его. Добровольский в форме — сухой и поджарый, но на висках уже пробивается ранняя седина. Ну а Кумиров?.. Почему однокашники смотрят на меня с каким-то испугом? Неужели я так сильно сдал за последнее время?
