Д. Томас - Белый отель
Многие уехали, и метрдотель предложил юным влюбленным хороший столик, рассчитанный на несколько человек. Они обедали в компании мадам Коттин и священника. Отец Марек и corsetiere провели целый день на свежем воздухе, под ласковым солнцем, и пребывали в прекрасном настроении. Краснолицый старец снисходительно-одобряюще помахал рукой, когда молодая женщина, рассказывая, как ноют раздувшиеся груди, распахнула одежду. Отец Марек искренне сопереживал ей, потому что его матушка в молодые годы страдала от подобного недомогания. Юноша, стерев следы красного вина с губ салфеткой, наклонился к ней, но прежде чем он успел коснуться соска, брызнуло молоко, попав на скатерть. Она сразу стала пунцовой от стыда и рассыпалась в извинениях, однако их соседи по столику только засмеялись, к ним поспешил улыбающийся официант и тщательно вытер лужицу, так что осталось едва заметное пятнышко. Он предложил переменить скатерть, но все в один голос заявили, что беспокоиться не из-за чего: ведь пролилось всего лишь молоко.
Молодая женщина заметила, с какой тоской наблюдал священник за юношей, припавшим к полной груди. Отец Марек вертел в руке стакан с водой, в душе его не утихало желание отведать более крепкий напиток. Она предложила ему попить молока из второй груди.
«Вы в самом деле не возражаете?» — растроганный и польщенный, произнес старый священник. — «Признаюсь, это очень соблазнительно». Он взглянул на мадам Коттин, та одобрительно улыбнулась: «Вы правы. Да! Мы ведь с вами сегодня провели целый день на ногах». Она осушила бокал, налила себе еще вина: «Молоко пойдет вам на пользу. Разве вода — подходящий напиток для мужчин?» Все же отец Марек, смущаясь, никак не мог решиться.
«Мне будет очень приятно», — сказала молодая женщина, — «Прошу вас». Ее спутник оторвался от раздувшегося соска: «Да, пожалуйста. Тут для меня слишком много, честное слово». Священник не стал дожидаться еще одного приглашения, и скоро с довольным видом сосредоточенно сосал ее. Молодая женщина ощущала не меньшее удовлетворение, она выгнула спину и расслабилась, поглаживая густые блестящие волосы любовника и редкие пряди святого отца. Макушка священника блестела на солнце. Подняв голову, она приветливо улыбнулась семейству пекаря, расположившемуся за соседним столиком. Грузный мужчина несколько лет копил деньги, чтобы приехать сюда с женой и двумя детьми, но все же не мог позволить себе вольности. Он ухмыльнулся в ответ, правда, скорее в адрес двух страждущих, припавших к ней.
«Я не осуждаю их, а вы?» — отметил он, обращаясь к жене и детям. — «Если можешь себе позволить, надо роскошествовать, пока не поздно». Дивный аромат появившейся как раз в тот момент жареной утки развеял завистливую досаду, охватившую было его супругу, и вместо приготовленной едкой фразы она сказала просто: «Что ж, приятно, когда люди вокруг радуются».
Действительно, во всем обширном зале не оказалось ни единого хмурого лица. Как будто все одновременно решили вознаградить себя за мрачные молчаливые обеды прошлых дней, сегодня здесь царила совсем иная атмосфера. Официанты пребывали в праздничном настроении, словно не работали, а отдыхали; проворно скользя между столиками, они пританцовывали под музыку и пытались жонглировать подносами. Даже дородный старший повар оставил свои владения и выглянул, чтобы посмотреть, в чем причина веселья. Его появление вызвало хор приветственных возгласов отдыхающих, и он довольно улыбнулся, вытирая пот с круглого лица. Мадам Коттин поднялась, подошла к нему и подала пустой бокал. Она указала на свою подругу, потянула его за рукав. Почти упирающийся, смущенный здоровяк позволил провести себя через весь зал. Он обнажил зубы в широкой улыбке; одного переднего не хватало. Под одобрительные возгласы и топот мадам Коттин подвела его к столику, где они сидели. Девушка с обнаженной грудью улыбнулась, кивнула застенчиво ухмылявшемуся великану, и тихонько отстранила юношу от соска. Священник, не обращая внимания на веселое оживление вокруг, упоенно пил молоко. Молодой человек, губы которого окружал белый ободок, показал, что не возражает, и повар, осторожно зажав упругий комок ее плоти между большим и указательным пальцами, нацедил полный бокал. Поднял его и торжественно осушил сладкое молоко одним глотком. Под раздающиеся со всех сторон похвалы его поварскому искусству, он, улыбаясь, вперевалку прошагал в свои владения.
Внимание посетителей ресторана разделилось между их столиком и большим, отведенным семье из восьми человек, где кипело буйное веселье. Мгновенно опустошались целые батареи бутылок шампанского; бились на счастье бокалы; гремели праздничные тосты; нестройный хор счастливых голосов подхватывал цыганские песни. Распространился слух, что почти слепой глава семейства, древний датчанин, взобрался на гору за отелем и вернулся с редким цветком, паучником, названным так потому, что он растет только высоко в скалах внутри расщелин, доступных лишь паукам. Старик на закате лет занялся ботаникой, и сегодня воплотил в явь свою самую заветную мечту.
Когда друзья услышали об этом, мадам Коттин шепотом переговорила с молодой женщиной и подозвала официанта. Тот мгновенно появился и встал, — весь внимание, — перед ними, затем так же быстро отправился к датскому семейству, чтобы передать приглашение. Он еще не договорил, а празднующие вскочили и понеслись к их столику, спеша воспользоваться любезностью. После того, как они осушили бокалы или приложились к соску, другие посетители, зараженные всеобщим весельем, улыбаясь, встали со своих мест, чтобы присоединиться к образовавшейся очереди. Музыканты тоже захотели освежиться. Даже Вогель, все с тем же скучающим видом и надменно-презрительным выражением лица, словно говоря: «раз уж я здесь, придется быть вместе со стадом», подошел и немного пососал грудь. Вернувшись к сестре, он с саркастической усмешкой вытер запачканные молоком губы.
Неожиданно быстрый закат облек в масляный покров деревья за двухстворчатыми окнами, и гости угомонились. Удовлетворенный, священник оторвался от соска и поблагодарил ее; сердце болезненно сжалось при мысли о матери, которая по его вине живет так бедно и одиноко на далекой родине, в Польше. К тому же, как ни прискорбно признавать, он нарушил обет. Необходимо было как можно скорее приготовиться к поминальной службе, ибо сегодня хоронили тех, кто погиб в огне и при наводнении. Сейчас так хотелось прилечь немного, но долг есть долг. Он тяжело поднялся и оглянулся по сторонам, ища взглядом пастора. Им придется вместе проводить обряд. Молодая женщина застегнулась.
Она чувствовала, как любовник трогает ее под покровом скатерти. Голова кружилась, потому что они все слишком много выпили. Corsetiere и юноше пришлось поддерживать ее; втроем они медленно покинули ресторан. Молодая женщина протестующе воскликнула, что отлично дойдет сама, и пока они вдвоем поднимутся, мадам Коттин успеет захватить из своего номера пальто, чтобы присутствовать на похоронах. Но та сказала, что не хочет идти. Она просто не выдержит.
В спальне подруга раздела ее и осторожно уложила на кровать. Член юноши вошел в нее, еще когда они поднимались по ступенькам, и теперь, чтобы он мог оставаться в ее лоне, мадам Коттин не стала снимать корсет и чулки. До нее донеслись слабые звуки церковного гимна, — погребальная процессия отправилась в путь на кладбище, — и она распростерлась на простыне, наслаждаясь непрерывным движением глубоко внутри. Она расслабленно прикрыла глаза, но ощутила, как любовник взял ее руку и направил в вагину, туда, где желал почувствовать прикосновение пальцев. Кроме ее ногтя, осторожно ласкающего головку, юноша ощутил твердый холодный металл обручального кольца мадам Коттин. «Оно помогает мне выстоять», — шепнула corsetiere, и юная женщина пробормотала, что все понимает: когда-то кольцо и ей придало сил, она до сих пор не решалась снять его.
Повозки, в которых везли тела, прогромыхали по сосновому лесу, потом наступила тишина. Молодая женщина ощутила пустоту там, где только что была переполнена, и слабым голосом сказала, что хочет еще. С трудом разлепив веки, она наблюдала за тем, как ее любовник и мадам Коттин слились в страстном поцелуе.
Дорога к кладбищу опоясывала озеро и поднималась в гору. Она была очень длинной, а отец Марек утром уже проделал этот путь пешком. Он также чувствовал, что его отягощают обильная пища и питье. Остальные явно испытывали те же проблемы, и вскоре, устав, перестали петь. Они шли молча, слушая, как скрежещут по песку колеса.
Отец Марек осторожно завел беседу с протестантским пастором. Ему раньше не приходилось общаться со священнослужителем, представлявшим другую веру; но, подумал он, несчастье сближает. Разговор оказался интересным, он затронул вопросы догмы. По крайней мере, они сошлись на том, что Господня любовь не предмет для анализа. Она пронизывает все, что Он сотворил. Оба то и дело спотыкались от усталости, — ведь пастор тоже был далеко не молод, — и замолчали, чтобы сберечь силы. Мысли священника вернулись к женской плоти, которую он недавно сосал. Он попытался воскресить в памяти ее теплоту и податливую округлость. Он вспомнил и о мадам Коттин, во время прогулки она дала ему такой хороший совет, как избавиться от чувства вины.
