Хавьер Сьерра - Хозяин музея Прадо и пророческие картины
Однако урок Делевра не был и безвозмездным даром. Жаку пришлось пройти ряд испытаний, в частности, доказать, что он действительно достоин наставничества. Еще он принял обязательство употребить полученные знания на благие цели, то есть нести миру свет, а не сеять новые семена смуты. Неужели Фовел подверг меня аналогичной проверке? А может, это я, оглушенный потоком информации, который излился на меня в последние дни, утратил связь с действительностью? И мне стали мерещиться призраки, когда самый обычный человек просто пожелал перемолвиться парой слов с молодым человеком, увлекавшимся живописью?
Прежде всего следовало успокоиться. И обуздать буйное воображение. Проявить терпение. Если маэстро должен появиться, он придет. Если же нет, наверное, имело смысл заглянуть в музей в другой раз, например, завтра. И выбросить из головы всю эту муть. В конце концов, идея, что меня подвергают своеобразному испытанию, являлась исключительно плодом моей фантазии.
Я приободрился и вернулся в галерею, где висела «Ла Перла». Независимо оттого, появится маэстро или нет, я имел возможность порадоваться, насладившись живописью, о которой узнал много нового. Размышления около любого из шедевров выставки не повредят. Тем более я теперь хорошо понимал, что высшая цель художника — своим творчеством заставить зрителя пережить душевный опыт.
Я выбрал картину «Святое семейство под дубом». Размерами доска походила на картину, которую мы изучали с Фовелом в воскресенье. В центре композиции также находилась Мадонна с двумя младенцами, но в отличие от «Ла Перлы» без Елисаветы. Отсутствие одного персонажа изменило ауру картины, нагнетая напряжение. Я уловил это сразу, с первого взгляда. Беспомощный перед новой загадкой, подавленный напрасным ожиданием, я решил положиться на интуицию. Сначала я не придал большого значения первым впечатлениям. Но постояв пять минут около «Святого семейства», не отрывая от него взгляда, заметил, что первоначальное ощущение смутного беспокойства усугубилось, трансформировавшись в необъяснимую давящую тоску.
В поисках рационального обоснования своей спонтанной реакции я попытался увязать ее с геометрическим построением композиции. На картине «Ла Перла» фигуры образовывали треугольник, подобный тому, который угадывался в произведении Леонардо «Мадонна в скалах». Здесь же персонажи располагались в пространстве по диагонали, отчего казалось, будто они отдалены друг от друга. Неужели именно «разобщенность» стала источником беспокойства, насторожив меня? Нет, решил я. Не может быть. Пейзаж был совершенно буколический, и в атмосфере не ощущалось угрозы. И кроме того, Святой Иосиф, на первой картине почти скрытый в тени, на этой с задумчивым выражением спокойно наблюдал за детьми. Судьба мальчиков, которую он предчувствовал, его будто не волновала. А в глубине пространства картины занимался рассвет, схожий с фоном «Ла Перлы». Предзнаменование зари, которую дети готовились принести человечеству. Картина дышала покоем, наводила меланхолию, пожалуй, источала елей. Почему же я не испытывал умиротворения?
— Что, тревожно?
Я вздрогнул. Негромкий голос доктора Фовела раздался у меня за спиной внезапно, словно маэстро вдруг материализовался из пустоты.
— Рад увидеть тебя вновь, — сердечно добавил он.
Я посмотрел на его ноги. Понимаю, как глупо это звучит. Но однажды я прочитал, что у привидений не бывает ног. Разумеется, ноги Фовела находились на месте. Более того, он даже был в английских туфлях с пряжками. Оставалось только непонятным, почему я не услышал его шаги на плиточном полу. Как и в первый день, выглядел он безукоризненно.
— Естественно, что эта работа вызывает у тебя смутную тревогу, — добавил он, будто почувствовав мое состояние.
Я улыбнулся через силу, пытаясь скрыть неловкость из-за того, что меня застали врасплох. Маэстро появился там, где мы встретились с ним в первый раз, как и обещал. Вероятно, он дожидался, когда опустеют залы, поскольку теперь в музее царила полная тишина.
— Картина несет послание не менее двусмысленное, чем «Мадонна в скалах», обсуждение которой мы намечали в воскресенье. Ты помнишь?
Я кивнул.
— Знаешь, в чем заключена двусмысленность? Посмотри на доску внимательно, пожалуйста.
Я послушался, но от замечаний воздержался.
— Видишь? Представь на мгновение, что тебе ничего не известно о христианской вере. Если ты оставишь в стороне религиозную тему, тогда перед тобой предстанет семейный портрет с двумя детьми. Однако тебе, как и миллионам христиан, хорошо известно, что Иисус был уникальным младенцем, не так ли?
«И в самом деле! — подумал я. — Почему раньше мне это не приходило в голову?»
— Есть еще кое-что. Обрати внимание на детей. И на плетеную колыбель. Эту люльку мы уже видели на картине «Ла Перла». Только здесь каждый мальчик упирается ногами в простыни. Не требуется большого ума, чтобы расшифровать предложенный символ, правда? Рафаэль намекает, что оба произошли из одной колыбели, то есть имеют общую генеалогию.
— Архангела Гавриила, — заметил я, не скрывая иронии.
Фовел положил руку мне на плечо. И меня пробрала дрожь.
— Это не повод для шуток. В начале столетия в Австрийской империи жил философ Рудольф Штейнер. Он считал, что нашел объяснение, почему очень многие художники эпохи Возрождения упорно изображали Мадонну с двумя младенцами, похожими как две капли воды. Причем речь идет не только об образах, созданных Рафаэлем и Леонардо. Мадонну с двумя детьми писали также Тьеполо, Яньес де ла Альмедина, Хуан де Хуанес, Луини, Кранах, Берругете. Десятки живописцев! Изображать вместе двух похожих мальчиков с одной матерью превратилось в негласную традицию. Будто на художников вдруг снизошло озарение. Словно они стали обладателями знания, дотоле скрытого, и пожелали поделиться им с меценатами, заказчиками работ. В общих чертах так и было.
«Рудольф Штейнер». Я прилежно записал имя в блокнот, который держал наготове.
— Речь идет о каком-то ином знании, помимо «Apocalipsis nova»? — уточнил я.
— Разумеется. По мнению Штейнера, эти картины подтверждали, что в действительности существовало два младенца Иисуса, два мессии. Они родились примерно в одно время в Галилее, в разных, хотя и родственных семьях. Но сей факт предпочитали скрывать от мира. Как Штейнер объяснял на конференциях, первые христианские общины решили молчать о двух мессиях, желая избежать ненужных разногласий между собой. Спустя столетия люди, которые сумели проникнуть в тайну, попытались намеками донести истину, используя иконографию. Правда, им приходилось выдавать одного из младенцев за Иоанна Крестителя, чтобы избежать скандала. Или даже худшей участи.
— Два младенца Иисуса? Я встречал версию, что Святой Фома мог быть братом Иисуса, поскольку его имя на арамейском означает «близнец». Но ваши гипотезы еще невероятнее.
— Не спеши с выводами, — строго произнес он. — Избавься от слепоты. Смотри на вещи непредвзято. Всегда обращайся к первоисточникам и после самостоятельно решай, где находится истина. Я предлагаю тебе ступить на достойный путь.
В тот момент я не предполагал, как далеко заведет меня его напутствие. Честно говоря, в то время я знал о Штейнере мало. Только то, что он был известным философом, последователем Гёте, писателем и художником. Но главное, он стоял у истоков биодинамики и являлся основателем клинических центров, считавших, что для лечения болезни необходимо исцелять и тело, и душу, иными словами, Вальдорфских школ. Штейнер, своего рода Леонардо начала XX века, писал картины, ваял скульптуры, писал и даже проектировал архитектурные ансамбли. Кроме того, он разработал систему обучения, которая не только укрепляла традиционную школу, но развивала интуитивное восприятие и эмоциональный подход к искусству. То, что его имя прозвучало из уст Фовела, имело большое значение. Я подчеркнул его в блокноте. И сбоку приписал имя консультанта, который мог бы рассказать мне о Штейнере больше: «Лючия».
Взяв этот пункт мысленно на заметку, я поспешил выложить доктору то, о чем мечтал рассказать ему весь день.
— Доктор, я рад, что вы упомянули о необходимости обращаться к источникам. Ибо именно так я и сделал.
— Неужели?
— Да. Ездил в библиотеку Эскориала и держал в руках «Apocalipsis nova». Теперь я знаю истоки вдохновения Леонардо и Рафаэля, а также могу доказать, что по крайней мере у Леонардо один экземпляр манускрипта хранился в личной библиотеке.
Мое открытие поразило старого маэстро как удар грома. Я понял это по его глазам. Он переменился в лице, и зрачки медленно расширились.
— Надо же, — пробормотал Фовел. — Вот так сюрприз.
— Да, конечно. — Почувствовав почву под ногами, я рискнул приступить к расспросам: — Это вы приходили на прошлой неделе в монастырь, чтобы познакомиться с трудом блаженного?