Василий Белов - Час шестый
В сенях Евграф отыскал глазами железный заступ, взятый взаймы у Петруши Клюшина. Была бы печь с трубой, да если бы стекла в рамах, можно бы и осень прожить, и зиму перебороть в бобыльской избенке! Не простудить бы Марютку — вот что самое главное. И харчей пока никаких, кроме корзины прошлогодней репы из погреба Самоварихи.
Евграф не глядел больше в бабскую сторону. Вышел искать место, где копать глину. Палашка напрасно ждала отцовского слова, с плачем свернула фату, завязала ее в бумажный старый платок, схватила холсты под мышку и вон из избы. Побежала в деревню.
И тут не вытерпел Евграф Миронов, окликнул дочку:
— Стой, Палагия! Стой, кому сказано. Оставь кашемировку-то… А холсты неси…
— Ой, тятенька!
— Авось, с голоду не умрем… Вон попрошусь в пастухи заместо Гури. Гурю народ не станет держать. Говорят, на коров-то медвидь опеть выходил… Положь кашемировку в сундук, а уж с холстами-то и беги с Богом…
Много ли девке надо? Палашка отнесла фату обратно в избу и полетела с холстами как на крыльях. Кованый клюшинский заступ с хрустом разрезал дерн.
* * *Палашка прилетела сначала в лавку к Зойке Сопроновой. На дверях лавки висячий замок. На хлебный мякиш приклеена бумажка. «Принимаетца сухое корье ива обращатца в Ольховское сельпо», — по складам прочитала Палашка и побежала в Поповку.
В доме по-блажному ревел Игнахин отрок. Он и не дал толком поговорить насчет холстов. Зойка вроде и купила бы, но она вновь была вся в синяках. На сенокос от стыда не хаживала. Видать, дорого обходилось ей то утро с деверем Селькой. Да и сам Селька еле остался жив. Спасло его то, что убежал он от Игнахи и ночевал у Лыткина. Чем питался, пока не уехал в Вологду учиться на ветеринара? Никто не знает. На курсы пристраивал Сельку тогдашний завсельхозотделом Микулин, и брат Игнаха не стал этому возражать.
На всю эту сопроновскую историю Палашке было наплевать да и только. Ей требовалось продать два стана холста, и она сбивчиво объясняла Зое свою просьбу. Рев уже подросшего сопроновского мальчишки глушил слова и все остальные звуки тоже глушил. Поняла Палашка только то, что спрашивать надо самого хозяина, что искать Игнатья лучше всего в читальне. Либо в церкви, куда переводят нынче эту читальню.
Палашка с холстами под мышкой побежала искать Игнаху…
В ядреной лошкаревской домине, где размещалась изба-читальня, которую топили, по словам Судейкина, «крашеными дровами», одной лестничной ступеньки по-прежнему не хватало. Придется Палашке поднимать сарафан и задирать ногу, перешагивая прогалызину. От Сельки Сопронова научились подростки подглядывать из-под лестницы, как девки и бабы перешагивают выбитую ступень. Палашка знала об этом и проверила, нет ли кого под лестницей. Подростков не было. Она поднялась вверх, но за дверями стоял такой мужской крик, пожалуй, что и с матюгами. Открывать двери она струсила…
Не одна она отступила сегодня назад от этих дверей! Никто не осмеливался зайти в читальню, по которой из угла в угол при всех ремнях грозно ходил Скачков. Председатель районного исполкома Николай Николаевич Микулин молча сидел на венском стуле. Одет Микулин был точь-в-точь как Скачков, то есть в суконную гимнастерку и галифе, но без нагана. Он изредка вставлял реплики в скачковскую говорю, вернее, в ругню.
— Подписку на заем вы тут провалили в Шибанихе, это бесспорно, товарищи!
— А шесть сталинских условий? — вставил Микулин.
Скачков, пахнущий кожаными ремнями и папиросами, метнул на Микулина злобный, хотя и мимолетный взгляд, не любил он, когда его перебивали. Игнаха в открытую усмехнулся. Скрипя хромовыми сапогами, Скачков ходил из угла в угол и отчитывал Митьку:
— Товарищ Куземкин, ваша «Первая пятилетка» позорно отстала по плану силосования! Вы палец о палец не стукнули, чтобы засилосовать план! Вы саботируете постановления партии!
— И правительства, — не к месту добавил Микулин.
— Никто мне не давал такого распоряжения, товарищ Скочков, — робко оправдывался Куземкин, ерзая на сосновой скамье. Он говорил Скочков, а не Скачков. Митькино ерзанье и такое произношение больше всего и злило уполномоченного Скачкова.
— Как это никто не давал? Как это распоряжения не было? Силосует вся Вологодская область!
— Телеграмма была послана всем сельсоветам, — теперь уже резонно добавил Микулин и вдруг вспомнил, как давно когда-то Петька Гирин, нарядившись покойником, уснул на этой самой скамье и напугал отца Николая. Микулин не мог спрятать улыбку при этом воспоминании, что в свою очередь не ускользнуло от бдительного Скачкова. Но следовательский гнев обрушился не на Микулина, а на Куземкина и Сопронова. Микуленок почувствовал неправоту и тоже заерзал.
— Будете отвечать на бюро! — крикнул следователь, но включился Игнаха:
— Телеграмм нам сюда не было! — Злой на Скачкова и на председателя сельсовета Веричева, Сопронов поддержал сейчас Митьку Куземкина.
— А вас, товарищ Сопронов, я в данный момент не спрашивал! С вами у меня разговор по отдельности! — У Скачкова дернулись то ли ворошиловские, то ли папанинские усы.
Сопронов презрительно ухмыльнулся, но смолчал, и Скачков продолжал «распеканцию». (Так в местном кругу счетовод Зырин окрестил ругань уполномоченных. Володе, кстати, с самого начала велено было выйти в коридор, он сперва разобиделся, но позже, пусть и не сразу, остался доволен. Ушел домой.)
Силосом и займом скачковская распеканция не закончилась, перешла на «повсеместное разведение кроликов», затем на взимание страховки, потом на мельницу и на гарнцевый сбор, а завершилась шестью сталинскими условиями и опять же Самоварихой:
— Под вашу личную ответственность, товарищ Куземкин и особо, товарищ Сопронов! Имейте в виду…
Игнаха, конечно, знал, что надо «иметь в виду». Веричев, бывший лесник и теперешний предсельсовета, отнюдь не спешил ставить Игнаху в председатели сельпо. Ольховицу надо было завоевывать хитростью и терпением. Игнаха, сжав челюсти, промолчал, а Митька облегченно вздохнул. Все-таки не ему одному придется теперь отбрехиваться за упрямую бабу.
— Предлагаю в бесспорном порядке завтра же собрать общее собрание по всем этим вопросам! — Скачков перестал ходить. — А тебе, товарищ Сопронов, есть еще задание отдельно. Срочно выявить, что известно про кулацкое хозяйство Ивана Рогова. Пришла телеграмма из области, Павел Рогов сбежал с высылки… Не исключено, что вооружен и опасен. В каком состоянии твое оружие?
— Наган у меня давно сдан! — не выдержал наконец Игнаха. — И вам, товарищ Скачков, это давно известно. В тюрьму с наганом не садят…
Скачков как ни в чем не бывало проглотил сопроновскую пилюлю. Он уже и забыл, что сам оформлял дело на Сопронова за троцкистский уклон. Скачков подзабыл, а вот Сопронов-то помнил. Нет, не мог он забыть такой скачковской несправедливости и сейчас. Испытывая нарастающую боль в темени, почуял приближение припадка.
— Хорошо, хорошо! — как бы примиряюще сказал Скачков и уселся за стол. — Ружья охотничьи есть в Шибанихе? Нет? Есть в Ольховице! Если потребуется, обойдемся и ружьями. А пока… Вызвать сюда этого вашего поэта… Как его? Шумейкин, Бадейкин…
— Судейкин! — подсказал Митя. — Акиндин Ливодорович.
— Вот, вот, Судейкин. Одна нога здесь, другая там.
— Счас!
— А ты, товарищ Сопронов, тоже можешь идти! Готовь доклад к завтрашнему собранью.
Скачков с Микуленком остались на какое-то время одни. Когда Киндя Судейкин в сенокосных портках, сопровождаемый перепуганным Митькой, явился в читальню, поздоровался и встал посреди пола по стойке «смирно», следователь по-собачьи почуял издевку. Он подошел к Судейкину лоб в лоб, достал из кармана какой-то листок и сунул мужику в руки:
— Ну-к, прочитай, чего там написано! А ты, Куземкин, слушай!
— Я без очков-то не вижу, таварищ Скочков! — засуетился Киндя.
— Тогда я сам тебе прочитаю! — Следователь выхватил у Кинди листок. — Слушай!
Мы по берегу, по берегу,
Милиция за нам,
Оторвали… яйца,
Положили в карман.
— Ну? — гаркнул Скачков. — Показывай, где эти милицейские яйца? Выворачивай все карманы!
Киндя хихикнул:
— Так, таварищ Скочков, они у меня это… карманы-то с дырами. Ежели и были, дак давно выкатились…
Это совсем взбесило начальника.
— Ты сочинил?
— Что ты, таварищ Скочков! — перепугался Киндя. — Я такой частушки не слыхивал.
— А кто пел, когда в дороге плясали? Играл счетовод Зырин, а ты выпевал!
— Не знаю, таварищ Скочков, ничего не помню. — Киндя от страха начал заикаться. — Откуды мне чево знать? Частушки-ти поют у нас все поголовно, и робята, и девки. Большие и маленькие…
Плясал ты в день Петра и Павла? Когда Рогова на суд вызвали? — Скачков назвал деревню. — Гляди у меня, допляшешься! Вон, петух пел, пел да попал в суп!
