Автор неизвестен - Азюль
— Любить ближнего, понимать другого… Да, я согласен. Я люблю свою семью, родителей, друзей. Но как быть с врагами? Их любить сложно, как минимум на взаимность рассчитывать не приходится.
— Врагами не рождаются, ими становытся. Воевать — это великое искусство. Но гораздо более великое искусство остановить войну. У вас есть своя гордость и вы считаете, что боретесь за правое дело, но ваш враг считает так же. Остановитесь, задумайтесь! Так ли уж неправ ваш противник? В любой войне нужны, как минимум, две стороны. Остановитесь, и вашему вчерашнему ненавистнику завтра будет не с кем воевать. Подайте ему руку дружбы первым и поверьте: ее пожмут. Ведь ваш враг — тоже человек, такой же, как и вы. Конечно, — продолжил он. — Бывает по разному. Бывают такие, которые творят зло ради зла. Они могут убивать людей физически, могут убивать их морально. Таких надо уничтожать, без жалости, — он взглянул опять куда-то вдаль и неожиданно произнес. — Вы знаете, у меня жена там осталась, в Душанбе. Сейчас город блокирован, выпускают по несколько семей в день. Я не знаю, выпустят ли ее? Когда?..
Его лицо опять посерело.
Объявили посадку на автобусы. Наш путь лежал обратно в лагеря. Андрей крепко пожал мне руку и сказал:
— Я вижу, что вы — очень добрый человек, но в глазах у вас усталость. Вы тоже, наверное, много видели. Каждый идет своим путем, но помните, всегда есть еще один, не очень простой, но самый верный: протяните руку первым.
Он повернулся и пошел. В его облике было что-то доброе и спокойное, но еще на нем лежала печать печали…
Автобус вез нас назад к нашему временному жилищу через пейзаж сменяющих друг друга деревень, полей и перелесков. Я молчал, думая об услышанном.
Нет, не первый раз слышал я эти идеи, они уже не новы давно. Я думал о том, что еще полгода назад, просто посмеялся бы над ним. Все, чему я научился за последнее время — это лишь способы ставить подножку другим. Победил соперника, и ты — король, нет — оказался в грязи. Нет жалости и человек человеку — волк. Таковы правила игры. Даже от тех, кто тебе совершенно не нужен и не мешает, ждешь каждую минуту подвоха. Перестаешь доверять всем, кроме себя. И в один прекрасный момент понимаешь, что заработал себе полк врагов, а друзья становятся просто знакомыми. Наконец, начинаешь ощущать себя в трясине, из которой вырваться нельзя. Нервы работают на пределе, вокруг замечаешь лишь озлобленные лица. Под конец дня подавляешь в себе желание найти на помойке автомат и пострелять по живым мишеням. И выхода отсюда нет.
Но сейчас мне показалось вдруг, что все могло пойти и иначе. Что принесла мне некогда столь желанная жизнь? Азарт хождения по краю пропатси? Богатую жизнь? Да, но это не принесло мне согласия с самим собой. Раз за разом я задавал себе вопрос: «А что дальше?» Жизнь ли это человеческая, весь результат которой, — запись на свой счет все большего и большего количества врагов. Может нужно было давно протянуть им руку, а может и, вообще, начать жить по-новому? Может быть… Но что прийдет за этим?
На следующее утро, первый раз за все время, что мы в лагере, нас никуда не повезли. Все официальные мытарства были закончены. Можно было приступать к свободной программе и на этот раз тянуть нудоту по своему разумению. Теперь не нужно просыпаться в семь утра. Позволив себе подрыхнуть, встал ближе к полудню. Хотя мы и познакомились с жизнью местного общества в какой-то степени, но теперь появилась вынужденная возможность рассмотреть все с утра до вечера в подробностях.
Чувствуя себя хорошо выспавшимся, бодрой походкой я направился в ватерклозет и умыться. Это место не зря считается особой достопримечательностью лагеря. Разделение на мужской и женский, если и существовало когда-то, то до наших времен воспоминания об этом факте история не донесла. Для людей с определенными комплексами поход в туалет превращался втрагедию жизни. Я благодарил Бога, что он воспитал меня разгильдяем и, вложив в душу кучу других недостатков, про этот забыл.
После утренних процедур неисповедимые пути завернули меня в 33-ий номер, находившийся в непосредствевнной близости. Постучавшись, повернул ручку и зашел. Мерное посапывание трех спящих людей стало единственным приветствием. Юра, Леня и Борис спали. Леня занимал нижнюю кровать, а двое его «сокамерников» расположились на верхнем этаже. Я нарочно с шумом сел на стул. Сверху, резко поднявшись, посмотрел расплывчато-ошарашенными глазами Боря. Сообразив, что происходит, он обегченно откинулся на подушку.
— Ну надоели! — с противоположного верха сонно простонал Юра. Сколько время?
— Вот-вот двенадцать, — укоризненно пояснил я.
— Ну вот! Можно еще полчаса спать! — он недовольно открыл глаза. Такая рань! Кто сейчас встает!
— Когда еда? — поинтересовался я, игнорируя его выступление.
— Ну, только двенадцать! — он скрипел недовольно со своего верха. Еда с полдня, но раньше полпервого там делать нечего: толпа!
— Ладно. Я пошел вниз, очередь занимать, а вам напоследок мудрость: «Лень губит человека и отдаляет от него немецкий паспорт!»
— Чья мудрость?
— Моя мудрость!
В азюле, как мы называли наш лагерь, жизнь только начиналась. Люди, потрепанные долгим сном, вылезали из своих нор — комнат и двигались, как зомби, держа в руках подносы к столовой, находившейся на превом этаже. Я прихватил свой тоже и тронулся за пайком. «Столовая» — это, конечно, никакая не столовая, а просто небольшой зал, в котором находится окно раздачи. Здесь выдают полагающуюся порцию, а кушать изволь отправиться домой. Выдача еды производится раз в день. В традиционное меню входит одно горячее блюдо, по их мнению, призванное составить наш обед и насытить. Кроме того есть еще и сухой паек, типа того, что мы получили в первый день. Вся эта еда может и не эталон для моих наклонностей к полноценной пище. Но, если путь к этой чертовой зеленой бумажке должен быть вымощен сухими пайками, то пусть будет так.
Сейчас в столовой собралась большая толпа. Всего в лагере человек двести, и в обеденное время большая часть концентрируется именно здесь. Живая масса формировала более или менее упорядоченную очередь. Если какой-нибудь шустрый пытался пролезть вперед, его почти наверняка отгоняли. Люди выглядели весело. Они радовались наступающему очередному беззаботному дню, радовались тому, что им сейчас дадут еду, радовались просто всему. В зале стоит громкий шум тарабарщины, на которой изьясняются присутствующие.
Наконец, окно открылось. К нему с этой стороны продошел Наиф — турок, работающий в администрации лагеря. Его обязанности как администратора заключаются в первую очередь, естественно, в администрировании. Но конкретная задача выражается в контроле за раздачей пищи, точнее, за тем, кто и сколько ее получит. Всем известно, что, если вдруг какой-нибудь шустрый азюлянт умудрится ухватить лишний кусок мяса, то обороноспособности и благосостоянию Германии будет нанесен серьезный урон. Неупотребленные остатки пищи и ряд других материальных средств помощи беженцам по окончании рабочего дня смогут взять себе честные труженики местные служащие, ибо в этом случае ограбление государства иметьместа не будет. Ведь работники — немцы, и самих себя, как известно, ограбить невозможно.
Каждый же из нас — людей пятого сорта, имел магнитную карточку, служившую пропуском и талоном на еду. Наиф, вне зависимости от личных симпатий брал эту карточку у стоящего по очереди и проверял ее подлинность на специальном автомате: предусмотрительное правительство учло возможность, что хитрый на выдумку азюлянт придумает способ их тиражирования. После проверки он кивал головой: «Можно!» Счастливый обладатель долгожданного обеда получал причитающееся и отправлялся восвояси. Очередь медленно двигалась.
Еду раздавали двое. Одна — молодая девушка лет двадцати восьми типичный кухонный работник. Она не просто толстушка, а откровенно говоря толстая. Лицо ее светится благодушием. Она явно очень довольна тем, что может сделать счастливыми стольких людей, оделяя их порциями рыбы с рисом. Второй работник — высокий, седой мужчина, лет пятьдесяти. Этот только помогает и делает это нехотя. В его взгляде горит злоба и ненависть. Он прожил здесь, в своей стране всю жизнь и тяжело работал, но не смог даже скопить себе денег на старость, так как надо было кормить семью. А теперь стоит и раздает еду бездельникам, которые ничего не делают, а только воруют…
Получив причитающееся рыбное филе с гарниром в виде кучи полусырого отварного риса я, лавируя между толпами разноцветных детей, с громким криком носящимися по коридору, и пробрался мало-помалу к нам на второй этаж.
Еда принесла одни огорчения. Рис оказался ко всему прочему еще и пресным до безобразия. Моя щепитильность в еде усиливается по мере увеличения часов безделия. Здесь, в лагере, у меня возникли заочные разногласия с местным поваром. Сейчас, мрачно ковыряя вилкой в импровизированной тарелке, я оживлял в памяти свои познания по разделу «Приготовление рыбного филе», чтобы поделиться ими с поваром. Вдруг мои глубокие и несомненно ценные для общества размышления были прерваны появлением двух молодых людей.
