Николай Веревочкин - Зуб мамонта. Летопись мертвого города
Он обошел три могилы, на которых была написана его фамилия, но остановился у Ярыгина. Белобрысый мальчишка, прищурив глаза от летнего солнца, улыбался в заснеженное пространство.
Брошенный любимой женщиной, он спился бы в тот же год, если бы не Ярыгин.
Козлов терялся в догадках: кому нужно совать нос в его почтовый ящик? Вот уже второе письмо от брата в течение месяца было вскрыто.
Возвращаясь с работы, застал с поличным добровольного цензора. Им оказался чумазый соседский мальчишка. На лбу его химическим карандашом было написано: «Ярыгин дурак». Несмотря на такую характеристику, он производил впечатление степенного человека. Из-за пазухи выглядывал одноглазый щенок.
— Послушай, Ярыгин, что ты делаешь в моем почтовом ящике? Это мое письмо. Его прислали мне. Понимаешь?
— Понимаю. А я прочитаю и назад положу.
— Нехорошо читать чужие письма, — строго сказал Козлов. — Вот тебе было бы приятно, если бы твои письма читали чужие люди?
— Мне никто не пишет, — грустно пожаловался Ярыгин.
Со скрипом открылась дверь. Послышался детский плач. Дверь хлопнула, словно выстрелила, и плач стих. Непричесанная женщина в резиновых сапогах на босу ногу, проходя мимо, переложила мусорное ведро из правой в левую руку и залепила Ярыгину затрещину. На всякий случай. Щенок юркнул за пазуху и заворчал из темноты.
Ярыгин не обиделся и не удивился.
— Вы уж извините его, — печально попросила Козлова женщина, отворяя плечом входную дверь, и пояснила, — хулиган он у меня.
Мать-одиночка, женщина нервная, задерганная, была она обременена тремя разноцветными детьми. Старший Ярыгин — любитель чужих писем — беловолос, средний — огненно-рыж, младшая Индира — смуглая, как индианка.
— Ну, прощай, Ярыгин, — Козлов протянул руку за письмом.
Но Ярыгин по-своему расценил этот жест. Держа детскую ладонь в своей руке, Козлов почувствовал слабый удар тока, на долю секунды парализовавший дыхание.
Кто это ему на лбу афишу нарисовал?
Вечером следующего дня у почтовых ящиков случился большой переполох. В подъезде бурно митинговали жильцы. Из ящиков струился густой дым, по подъезду летали черные бабочки — лохмотья сгоревшей бумаги. Румяный пенсионер левой рукой потрясал спичечным коробком, а правой крепко держал за ворот Ярыгина.
— Поджигатель! Бандит! — выкрикивал он зычным командирским голосом.
Полуподвешенный Ярыгин держался с достоинством. Руки по швам. Глаза не бегают, а внимательно смотрят в рот очередному оратору. Одноглазый щенок крутится под ногами и тявкает. Пискляво, но звонко.
— А может быть, это не он? — засомневалась однорукая тетя Зоя.
— А это что? — румяный дед с удвоенной энергией затряс коробком.
Тетя Зоя мыла подъезды, поэтому чаще других общалась с пацанами.
— Валерка, скажи — ты поджег? — спросила она Ярыгина.
Полузадушенный Ярыгин тихо, но очень убедительно отверг обвинения:
— Я не поджигал, я тушил.
— Дайте-ка спички, — попросил Козлов главного обвинителя.
В коробке спал Вася-Вася-Василек, божья коровка. Лежали трупики высохшей пчелы без жала и красивой бабочки с обтрепанными крыльями. Были там еще две бирюзовые бусинки. В смущенной тишине жильцы разглядывали сокровища Ярыгина.
— Что же ты, Петрович, напрасную бочку на Валерку катишь? — воспрянула духом тетя Зоя, выразительно жестикулируя единственной рукой. — Он что, пальцем газеты поджег?
Розовый пенсионер с большой неохотой отпустил ворот ярыгинской фуфайки, но Валерка остался в подъезде — дослушать, чем кончится канитель. Жизнь научила его относиться к подзатыльникам и прочим обидам как к чему-то неизбежному и естественному.
Через неделю позвонили в дверь. Козлов открыл. На пороге стоял Ярыгин.
— Вас вызывает Лариса Васильевна.
— Кто такая? — удивился Козлов.
— Да училка, — протянул Ярыгин с легкой досадой.
— Не понял.
— Да это… Подушечкой окно разбили… Ну, она мокрая была, а Енко нагнулся. А она говорит: приведи отца, — невнятно пояснил Ярыгин.
— А я при чем?
— Да это… Мамка дерется сильно.
— Так, — задумался Козлов, — ну, проходи, поговорим. Два стекла высадил?
— Одно.
— Уже лучше.
Ярыгин подвел Козлова к хрупкой женщине и галантно представил:
— Вот.
— Вы его папа? — удивилась она, разглядывая Козлова через стекло, которое он держал в руках.
— Мама. Куда стекло вставлять?
Учительница смутилась.
— Идемте, — и застучала каблучками по коридору.
На юбочке — ни складки. Идет и вся звенит, как колокольчик. Век бы шел за ней.
Осторожно положил Козлов стекло на преподавательский стол, достал из кармана стеклорез и рулетку.
— Иди, погуляй, Ярыгин, пока мы с Ларисой Васильевной о твоем поведении поговорим.
Ярыгин положил на стекло металлический метр и выпорхнул вон из класса.
— Кем вы ему приходитесь?
— Самый близкий человек — сосед по лестничной площадке.
— Это не разобьют, — сказала она с сомнением. — В два раза толще прежнего.
— Разобьют, — разуверил ее Козлов. — А вы замужем?
— Замужем, — ответила она холодно. — Я, собственно, не о стекле хотела поговорить. Но, как я поняла, вы ему совершенно посторонний человек.
— Все мы братья и сестры. Все от одной мамки. Хороший пацан. Животных любит. А что стекло разбил, с кем не бывает. Ярыгин!
Хмурый Ярыгин тотчас же явился на зов и стал внимательно, с некоторым изумлением изучать наглядное пособие: «Падеж дополнения при переходных глаголах с отрицанием».
— Будешь еще окна колотить? — спросил Козлов, при этом алмаз, царапая стекло, издал препротивный звук, от которого учительница сморщила красивый носик.
— Гадом буду! — поклялся Ярыгин и добавил, подтверждая искренность и серьезность своих намерений. — Продам всех вождей за одну копейку!
— Верю, — сказал Козлов, но не уточнил, чему он верит: то ли тому, что Ярыгин станет гадом, то ли тому, что по крайне низкой цене готов торговать уважаемыми людьми.
— Стекло — ладно. Стекло вставить можно, — печально вздохнула Лариса Васильевна и строго посмотрела на Ярыгина. — С успеваемостью у него плохо. Боюсь, на второй год останется.
— Так ты двоечник? — удивился Козлов.
Ярыгин скосил глаза, пытаясь разглядеть кончик собственного носа.
— Скажи, Ярыгин, о чем ты мечтаешь? Что бы ты больше всего желал в жизни?
Ярыгин думал недолго.
— Подводное ружье, — прошептал он в смущении и глубоком унынии, осознавая всю несбыточность своей мечты.
Козлов прикусил губу, пытаясь скрыть улыбку, и подумал: как легко сделать счастливым человека, не искушенного роскошью.
— Хорошо, — хлопнул Козлов в ладоши, — будет тебе ружье, ласты и маска.
— И еще трубка, — поспешно добавил Ярыгин.
— И трубка. Если закончишь год без троек. Ты, кстати, в каком классе?
— В пятом, — ответила за Ярыгина классная руководительница, изумленная вопросом родителя-самозванца.
— Договорились?
— Договорились, — ответил без особого энтузиазма Ярыгин.
Легко сказать — без троек. Тройку тоже еще заработать надо.
В молчании возвращались они домой. Козлов думал о ножках классной руководительницы. Ярыгин мрачно размышлял о грандиозности поставленной перед ним задачи.
— А ты о чем мечтаешь? — поинтересовался двоечник Ярыгин.
— Я уже ни о чем не мечтаю, — посмотрел сверху вниз на маленького заморыша Козлов. И в этот самый миг понял, что кривит душой. Ему хотелось сына. Пусть даже двоечника. Это внезапное желание удивило его. Рука совершенно самостоятельно опустилась на голову Ярыгина и потрепала соломенные вихры.
За разговорами они не заметили, как за ними увязался щенок. Маленький, чумазый, кривоногий. Он шел с гордым видом существа, находящегося при исполнении важного дела.
— Пошел домой! — строго сказал Козлов и для убедительности топнул ногой.
Иногда, чтобы оставаться в счастливом неведении, хорошо не знать язык. Песик замотал хвостом, засеменил лапками, обрадованный уже тем, что на него обратили внимание. Отбежал и спрятался за березу. Из-за ствола выглядывала лукавая мордашка и торчал подрагивающий в азарте кончик хвостика.
— У него, наверное, дома нет. В прятки играет, — объяснил Ярыгин, знаток собачьих душ, и, в свою очередь, спрятался за березу на другой стороне аллеи.
Песик лохматой торпедой вылетел из укрытия и закружился вокруг Ярыгина, визжа и подпрыгивая. Крепился Козлов, крепился, но не удержался от игры.
— Погоди, я тебе сосиску вынесу, — сказал у подъезда запыхавшийся Козлов псу.
Щенок сидел с сосиской во рту, как Черчилль с сигарой, и проникновенно смотрел в глаза. Сосиска — хорошо, но мне, такое дело, хозяин нужен.
— Ну, иди, гуляй, — сказал Козлов, чувствуя себя отчего-то неловко.
