Чарльз Буковски - Хеб с ветчиной
Я скосил, выстриг и выровнял газон перед домом. Я полил цветочные клумбы и, включив воду, чтобы разбрызгиватель орошал подстриженный газон, двинулся на задний двор. По пути я выровнял края газона вдоль дорожки, ведущей задом. Не знаю, чувствовал ли я себя более несчастным, я ведь и так был слишком запуган и жалок. Для меня весь мир обратился в этот газон, и я должен был просто толкать вперед косилку и все. И я косил, стриг, резал и… Вдруг остановился. Я испугался, мне показалось, что так будет всегда: пройдет время, ребята закончат игру и пойдут по домам ужинать, пройдет суббота, а я все буду косить и косить…
Когда я снова приступил к работе, то заметил, что с заднего крыльца за мной наблюдают мать с отцом. Они стояли молча, без движений. Я толкал косилку, как мне было ведено, и вдруг мать сказала отцу:
— Посмотри, а он, когда косит, не потеет, как ты. Посмотри, как он спокоен и непринужден.
— СПОКОЕН? ОН НЕ СПОКОЕН, ОН МЕРТВ!
Когда я в очередной раз проходил мимо них, то услышал окрик:
— ТОЛКАЙ БЫСТРЕЕ! ЧТО ПОЛЗЕШЬ, КАК УЛИТКА!
Я стал толкать быстрее. Хотя это было тяжело, но мне нравилось. Я толкал все быстрее и быстрее, я почти бежал за косилкой. Скошенная трава летела с такой силой и скоростью, что большая ее часть вылетала из бункера. Я знал, что это разозлит отца.
— АХ ТЫ, УБЛЮДОК! — заорал он, сбежал с крыльца и заскочил в гараж.
Обратно он выскочил с поленом в руке, небольшим, примерно в фут длиной. Краем глаза я увидел, как он швырнул его в меня. Я даже не попытался увернуться. Полено угодило в правую ногу. Боль была ужасная. Нога отнялась, и мне пришлось силой заставить себя продолжить работу. Я толкал косилку вперед и старался не хромать. На обратном пути я наткнулся на это полено, подобрал его, отбросил в сторону и продолжил косьбу. Боль не стихала.
— СТОЙ! — приказал отец.
Я остановился.
— Я хочу, чтобы ты вернулся и еще раз прошел то место, где ты косил с переполненным бункером. Ты понял меня?
— Да.
Отец повернулся и пошел к заднему крыльцу. Я вновь взялся за работу. А они стояли на крыльце и смотрели на меня.
По окончании работы мне нужно было вымести всю траву с дорожки и вымыть ее. Я уже практически все закончил, оставалось лишь полить газон за домом по пятнадцать минут на каждую сторону. Я протянул шланг за дом, установил разбрызгиватель, когда отец снова вышел из дома.
— Перед поливкой я хочу проверить, как выстрижен газон.
Он вышел на середину газона, опустился на четвереньки и низко склонил голову, почти прижавшись щекой к траве, чтобы видеть оставшиеся травинки. Он прижимался то одной щекой, то другой. Я ждал.
— АГА! — воскликнул отец, подскочил и бросился к дому. — МАМА! МАМА! — вбежал на крыльцо.
— Что такое?
— Я нашел волосок! — завопил он и скрылся в доме.
— Нашел?
— Да! Пошли, я тебе покажу!
Отец снова появился на крыльце, за ним поспешала мать.
— Вот здесь! Здесь! Сейчас я покажу тебе! — тараторил отец, брякнувшись на четвереньки.
— Вот, я вижу! О, я вижу два волоска! Мать опустилась рядом с ним. Я стоял и дивился на двух сумасшедших.
— Видишь? — спросил он ее. — Два волоска. Ты видишь их?
— Да, папочка, вижу…
Наконец они поднялись. Мать пошла в дом, а отец посмотрел на меня:
— Иди в дом… — приказал он.
Я пошел, отец последовал за мной.
— В ванную.
И вот он закрыл за нами дверь.
— Спусти штаны.
Я слышал, как он снимает с крючка ремень для правки бритв. Правая нога все еще болела. Но для меня, перенесшего столько жоподралок, это уже не имело никакого значения. Весь мир за дверью ванной ровным счетом ничего не значил. Миллионы людей, собак, кошек, сусликов, зданий, улиц — все померкло. Только отец с ремнем в руке и я. По утрам он точил свою бритву об этот ремень, и я с ненавистью наблюдал, как он стоит перед зеркалом с намыленной физиономией и бреется.
И вот я получил первый удар. Раздался плоский и громкий звук. Этот звук для меня был почти так же невыносим, как и боль. Еще удар. Отец махал своим ремнем, как заведенная машина. У меня было такое чувство, что я в могиле. Еще удар, и я подумал, что, наверное, это последний. Но я ошибся. Он бил и бил. У меня уже не было ненависти к нему. Он просто перестал существовать для меня, мне хотелось лишь поскорее убраться из его дома. Я даже не мог плакать. Мне было слишком больно. Больно и противно. Он ударил еще пару раз и остановился. Я ждал и слушал, как он вешает ремень на место.
— Следующий раз я не хочу видеть ни одного волоска, — сказал он и вышел.
Я осмотрелся — стены были прекрасными, ванна была прекрасна, тазик и занавеска были превосходны, и даже унитаз стал восхитительным — мой отец ушел.
17
Из всех парней, живших в нашем квартале, Фрэнк был лучшим. Мы подружились и всегда гуляли вместе, больше нам никто не был нужен. С общей компанией у Фрэнка тоже не ладилось, так или иначе его выживали из шайки, и он стал водиться со мной. Фрэнк был не такой, как Дэвид, с которым мы возвращались из школы домой. С ним было намного интересней. Я даже стал посещать католическую церковь, потому что туда ходил Фрэнк, к тому же это нравилось моим родителям. Воскресная месса навевала тоску. И еще мы должны были изучать катехизис — скучные вопросы и скучные ответы.
Однажды днем мы сидели на моей веранде, и я читал Фрэнку катехизис:
— Бог имеет телесные глаза и все видит.
— Телесные глаза? — переспросил Фрэнк.
— Да.
— Это вот такие, что ли? — снова спросил он, сжал кулаки и приложил их к своим глазам. — У него вместо глаз бутылки с молоком, — сказал Фрэнк, поворачиваясь ко мне и вдавливая кулаки в глазницы.
Я засмеялся. Фрэнк тоже. Мы долго хохотали. Потом Фрэнк остановился и спросил:
— Как ты думаешь, Он слышал нас?
— Я думаю — да. Раз Он может видеть все, значит, может и слышать все.
— Я боюсь, — зашептал Фрэнк. — Вдруг Он захочет убить нас. Как ты думаешь, он убьет нас?
— Не знаю, — ответил я.
— Лучше мы посидим и подождем. Только не шевелись. Сиди тихо.
Мы сели на ступеньки и стали ждать. Мы прождали долго.
— Наверное, Он не собирается убивать нас прямо сейчас, — наконец сказал я.
— Да, решил не торопиться, — отозвался Фрэнк.
Мы подождали еще с часик и пошли к Фрэнку. Он строил модель аэроплана, и мне хотелось посмотреть…
Наступил день нашей первой исповеди, и мы пошли в церковь. Как-то в кафе-мороженое мы познакомились со священником и разговорились. Мы даже заходили к нему домой. Он жил в доме за церковью со своей старой женой. Мы просидели у него довольно долго и завалили его всевозможными вопросами о Боге: а какого Он роста? И что же. Он целый день сидит в своем кресле? А Он посещает ванную комнату, как все это делают? Священник никогда не давал нам точных ответов на наши конкретные вопросы, но все равно он казался отличным мужиком, у него была приятная улыбка.
По дороге в церковь мы думали о том, как пройдет наша первая исповедь. Мы уже подходили к церкви, когда за нами увязалась бездомная собака. Она была очень худая и голодная. Мы остановились и поласкали ее, почесали спину.
— Жаль, что собаки не могут попадать в рай, — сказал Фрэнк.
— Почему это?
— Для этого нужно быть крещеным.
— Давай мы окрестим ее.
— Ты думаешь?
— Она заслужила свой шанс попасть в рай.
Я взял собаку на руки, и мы вошли в церковь. Подтащили псину к чаше со святой водой. Я держал ее за шею, пока Фрэнк брызгал водой ей на лоб, приговаривая:
— При сем крещу тебя.
Потом мы вытащили собаку обратно на улицу и отпустили.
— Смотри-ка, она даже выглядит как-то по-другому, — сказал я.
Собака потеряла к нам всякий интерес и потрусила дальше по тротуару, а мы вернулись в церковь. Снова подойдя к чаше, мы помакали пальцы в святую воду и потом перекрестились. Дальше мы оба встали на колени на низкую скамеечку рядом с исповедальней, вход в которую был закрыт занавеской. Вскоре из-за занавески вышла толстая тетка. Когда она проходила мимо, я учуял крепкую вонь ее тела. Это была смесь запаха церкви и еще чего-то наподобие мочи. Каждое воскресенье люди приходили на мессу и нюхали эту смесь, но никто ничего не говорил. Я собирался поговорить об этом со священником, но не смог. Возможно, подумал я, этот запах источают свечи.
— Я пошел, — сообщил Фрэнк, поднялся и скрылся за занавеской.
Он пробыл там довольно долго, а когда снова появился, на его лице сияла улыбка.
— Здорово! Это было здорово! Сейчас твоя очередь!
Я встал, отвел занавеску и вошел. Было темно. Я снова опустился на колени. Все, что я смог разглядеть, — это ширму прямо передо мной. Фрэнк говорил, что за ней прятался Бог. Я стоял на коленях и пытался думать о чем-нибудь плохом, что я натворил, но на ум ничего не шло. Сколько я ни пытался, ничего не получалось. Я словно отупел. Я не знал, что мне делать.
