Горан Петрович - Различия
В отличие от него Вейка только лизнул и поднял вверх указательный палец и еще больше съежился:
— Я вам говорю, откуда-то тянет сквозняком. Да успокойтесь вы, люди!
Драган, несмотря ни на что, продолжал «читать» для Гаги. Когда есть что пересказать, это плевое дело. А вот с такой ситуацией справится не каждый:
— Сейчас он признается ей в любви. А она ответит ему тем же.
— Ну знаете, это уж слишком! До каких пор вы собираетесь обманывать неграмотных людей? А вы, почему вы позволяете себя морочить? Неужели не видите, что нет не только изображения, но даже и звука?! — Господин Джурдже Джорджевич решил, что наконец пробил его час, пусть даже продолжительностью в пять минут, что сейчас он прольет свет на эту бессовестную ложь, которую был вынужден терпеть с самого момента ее зарождения.
Гаги остановил Драгана:
— Браток, обожди чуток, запомни, где остановился...
А потом обернулся и высказался:
— Профессор, ну что вы за гнида такая!
Эракович, без сомнения, поддержал бы господина Джорджевича, но был слишком увлечен тем, что объяснял своей супруге:
— Великолепно! Вот это я называю художественной провокацией высшей пробы. Браво! Какой кадр! Мои искренние поздравления режиссеру! Ты только пойми, пустой экран — это же символ исчерпанного значения, это страшная картина мира, образ уставшей цивилизации, которой нечего больше сказать!
Госпожа Эракович растерянно пробормотала:
— Серьезно? Как же я все пропустила? Хотя должна сказать, что заплаты действительно пристрочены довольно небрежно.
Ж. и 3. самым учтивым тоном, на какой только были способны, попросили:
— Дяденька, вы не могли бы сесть чуть-чуть пониже, нам из-за вас ничего не видно...
Оглянувшись, Эракович в бешенстве завопил:
— Брысь, сопляки! Перестаньте мешать! Вот вызову милицию, узнаете!
Крле Рубанок процедил:
— Эх, жаль, инструмента со мной нет... Мать моя, клянусь, Швабич был бы уже без руки...
Лазарь Л. Момировац обвинил во всем власть:
— Ничего удивительного! Они всегда вырезают то, что естественно!
Негомир, сидя на месте, притоптывал. Будто отбивал басы. Время от времени приподнимаясь, словно ударяя в медные тарелки. Он сильно вспотел. Ему было жалко, что Невайда Элодия ушла и не может услышать этот новый сумасшедший ритм.
Отто еще больше испугался и по-прежнему сидел, закрыв лицо руками. Он даже не подсматривал сквозь пальцы.
Тршутка, как настоящий парень, свистела громче, чем Бодо. И завывала:
— Уууу!
Парочки сначала было смутились, словно их застигли за чем-то неприличным, но тут же и сами присоединились к протестующим крикам.
Возмущались все, кроме Чеканяца. Он оцепенел, он переживал нечеловеческие муки, делая вид, что продолжает следить за фильмом на тот случай, если придется его пересказывать. Но глаза оставались глазами, они стреляли по сторонам сами собой. У Чеканяца заболела голова. Не выдержав, он оглянулся: Чиричева неохотно застегивала блузку. И говорила Ускоковичу:
— Ну что это такое? Я только-только выплыла...
Фазан предложил Христине:
— Пошли отсюда куда-нибудь...
Цаца Капитанка, кивнув в сторону Чиричевой, шепнула Джиджану:
— Обратите внимание, девушка из приличной семьи, семьи медиков, а так опустилась, на самое дно!
Все это длилось удивительно долго. Зрители топали ногами и все слаженнее выкрикивали:
— Шваба, крути кино! Жулье, верните деньги! Сапожник! Кино! Кино! Крути кино!
Один только товарищ Абрамович из первого ряда с блаженным выражением лица ничего не замечал. Он был уверен, что все идет своим заведенным порядком, и жмурился.
Зажглось боковое освещение
И кто знает, как долго все это могло продолжаться, но тут зажглось боковое освещение, кто-то запутался в тяжелой занавеске на входной двери, потом с трудом из нее выпутался, и в зал, кашляя от пыли, вошла тетка, уборщица.
Именно так, тетка. Не старик Симонович, который отвечал за проверку билетов, места и действия в случае «чрезвычайной ситуации». Не киномеханик Швабич. Не директор «Сутьески». А просто тетка. Безымянная, вечно простуженная женщина в синем вылинявшем халате и матерчатых сношенных тапках. Она попыталась что-то сказать, но не смогла.
— Товарищи... — начала она несколько секунд спустя.
— Товарищи, успокойтесь, не надо так, я должна... — снова заговорила она.
А потом сжала кулаки, собралась с силами и, едва сдерживая слезы, наконец выговорила:
— Перестаньте, не надо, товарищ Тито умер!
То самое молчание, которое называют гробовым
Повисло молчание. То самое, которое называют гробовым. В тишине стало слышно, как потрескивает известковая побелка на лепном потолке... В снопе света из кинопроектора и раньше можно было заметить, что сверху, со стилизованных Солнца и Луны, с планет и созвездий, осыпается мельчайшая молочно-белая пыль, белее и нежнее пудры... Конечно же, она продолжала парить в воздухе и тогда, когда неожиданно прервался фильм... Словно для того, чтобы все на свете примирить, запорошить следы, смягчить складки морщин вокруг глаз и возле рта, убелить наши лица...
А потом раздалось хлопанье сидений: всякий раз, как кто-нибудь вставал, слышался хлопок. И хотя это считается плохим литературным приемом, попробую передать звук: «Клап-клап, клап-клап...» То ритмично, словно аплодисменты, сначала одиночные, а потом дружные. То очередью, как будто вымуштрованный взвод построенных шеренгой солдат зловеще щелкает затворами винтовок.
Встал даже Абрамович. Не вполне сознавая, где находится, он как в тумане вспомнил, что пришел в кино, но сейчас все вокруг напоминало неожиданно прерванное партийное собрание. Он озабоченно обращался ко всем с вопросом:
— Товарищи, куда вы? Что, продолжение заседания завтра?
Встал Бодо, правда пошатываясь. Его солнечные очки куда-то запропастились, он хватался за карманы, чтобы посмотреть на своем плане, где расположена ближайшая «база», ближайший тайник со «средствами для корректировки действительности».
Встал и Вейка. Он держался осторожно, боялся, как бы его не унесло сквозняком.
Встали Гаги и Драган, профессор Джурдже Джорджевич, Эракович и Эраковичка, встали все, каждый в своем ряду, даже Лазарь Л. Момировац, хотя, что касается его, правильнее было бы сказать, что от радости он не встал, а подскочил.
Несмотря на то что кое-кто потом во всеуслышание заявлял, что в знак протеста остался сидеть, на самом деле не сдвинулся со своего места в тринадцатом ряду один только перепуганный Отто, по-прежнему прикрывавший лицо ладонями. Он так и не отважился бы выйти, если бы в этой толчее кто-то не вывел его из зала, прибегнув к грубому обману:
— Пойдем, Отто, пойдем, добрый наш Отто... Пойдем, самое страшное закончилось.
Все повставали, все покинули кинотеатр, хотя мрачный билетер Симонович так и не появился, чтобы в соответствии с инструкцией «О мерах и действиях в случае чрезвычайных ситуаций» отдернуть темно-синюю занавеску и настежь распахнуть двустворчатую дверь. Так что все беспомощно запутывались, а потом выпутывались из пыльных складок темно-синего плюша, жмурились от резкой перемены освещения, а многим некоторое время было не вполне ясно, действительно ли они вышли из зала или просто снова куда-то вошли.
Снаружи, на улице, не было ни одного спокойно идущего человека. Все куда-то бежали. Но при этом казалось, что никто толком не знает куда.
Ответственность
Как я уже говорил, мне не удается вспомнить названия той картины. Более того, сколько я ни напрягаю память, не могу до конца разобраться, что из описанного мною было фильмом, что историей, а что попыткой о чем-то рассказать.
Знаю только, что кто-то, в оправдание всех остальных, должен был быть объявлен виновным. Было проведено собрание объединенного трудового коллектива городского кинопроката. Состоялось обсуждение, высказывались соображения относительно того, кто как повел себя в решающий момент. Работники кинотеатра «Ибар» сразу же выступили с заявлением, что у них все прошло как положено. А вот с «Сутьеской» дело дошло почти до реконструкции событий. Но чтобы не заходить так далеко, было принято решение призвать к дисциплинарной ответственности не кого иного, как Симоновича.
Во-первых, никто не стал бы его защищать, за исключением Момироваца. Кроме того, налицо были и факты. Его не оказалось на рабочем месте, то есть у двери. Он поставил под угрозу безопасность зрителей. Могла возникнуть паника... К тому же, как сказал кто-то под самый конец, по вине Симоновича все запутывались и выпутывались из темно-синей пыльной занавески, что выглядело совершенно недостойно в столь серьезный исторический момент.
