Горан Петрович - Различия
Как и любому мужчине, Ускоковичу это было приятно, но ему и в голову не могло прийти пожертвовать ради Чиричевой категорией «В», позволяющей управлять «моторными транспортными средствами, за исключением мотоциклов, с максимальной массой не более трех с половиной тонн и числом мест, не считая водительского, не более восьми».
Кто кого поддерживает
Фазан и Христина были парочкой из последнего класса восьмилетки. Фазан считался настоящим антихристом, а Христина, она была дочерью весьма набожного человека, который, в частности, вел все финансовые книги тогдашней епархии Жича. Можно сказать, земля и небо. Чей союз окутан туманной дымкой. Где-то вдалеке, у самой кромки повседневного горизонта. Именно как земля и небо — невозможно определить, кто кого поддерживает.
Сухопутные войска — это сила
Что касается Цаци Капитанки, то она была «профессионально ориентирована» на армию. За вознаграждение. Со скидкой для новобранцев. По полной стоимости для двух взводных и трех прапорщиков. Но один раз — и «в подарок» для одного ненормального капитана, которому и была обязана чем-то между своим званием и прозвищем.
Цаца Капитанка крайне ревниво относилась к Чиричевой из семьи медиков. Считала, что та отбивает у нее клиента. И умела изложить свое собственное видение военной доктрины: «Ха, военно-морской флот! Ничего особенного. Им белая форма важнее стоящей женщины. Боятся брюки на коленях испачкать. Сухопутные войска залегают в окопах, ползут по земле в любую погоду, проникают за линию фронта, занимают доты и дзоты, прицеливаются в мгновение ока и без промаха попадают в живое мясо... Уж я-то знаю! Сухопутные войска — это огромная масса! Они — ударная сила армии! А морячки — так, модели с подиума... Настоящий солдат — это покрытый пылью пехотинец!»
Джиджан, тот, что сидел рядом с ней, был кем-то вроде сводника, посредника между Цацей и «пользователями». Называя его на «вы», она игриво говорила: «Вы у меня хоть и гражданский, а все равно служите в Югославской народной армии».
Джиджан в этом качестве получал и все «бонусы», включая «отчисления» после каждого «тактического учения». Надо сказать, что он любил выглядеть «красиво», то есть уделял большое внимание своему костюму и целыми днями прогуливался по городу, следя за тем, какое впечатление производит на прохожих.
Еще один человек
Восемнадцатый ряд был последним. И тем не менее за ним находился еще один человек, которого с некоторой натяжкой тоже можно было бы отнести к публике. Швабич. Киномеханик. В нерабочее время холостяк. Он, как и остальные, «следил» за фильмом, правда, через одно из окошек своей комнатенки. Говорили, что Швабич с восемнадцати лет, то есть последние тридцать два года, выглядел так, словно собирался на пенсию. Был он невероятно медлителен. Казалось, что он давно уже куда-то пошел, а на самом деле еще и с места не стронулся. За исключением тех случаев, когда отправлялся посидеть со Славицей, кассиршей «Сутьески». Большую часть сеанса он именно у нее и проводил. Заигрывая с ней, попивая переслащенный кофе и переворачивая пустые чашечки. Фильмы он смотрел как придется. Тридцать метров из первой части, пятьдесят из второй, ну а если увлечется, то и все сто из третьей...
И даже несмотря на кофе Швабич знал об этом виде искусства почти всё. Мог назвать все до последнего имена, написанные самыми мелкими буквами, из тысяч заключительных титров. Утверждал, что в процессе создания фильма режиссер участвует меньше других. А для большей убедительности добавлял: «Монтаж гораздо важнее!»
За это, а еще и за то, что он нередко путал последовательность частей, его прозвали Швабомонтаж Он не сердился. Еще говорили, что он раздобыл на студии «Авала-фильм» списанный монтажный стол. И что у себя дома, для души (пользуясь ножницами и пинцетом, ацетоном и прессом для склеивания, складной лупой и тряпочкой для вытирания пленки, канцелярскими нарукавниками и хлопчатобумажными перчатками, а также специальными стойками, к которым крепятся кадры), крутясь на передвижном стуле на колесиках, целыми днями и ночами отрезая и соединяя отдельные кадры и даже беспощадно ампутированные куски самых разных фильмов, он создавал собственное, полнометражное, восьмичасовое творение, каких еще мир не видел. Во всяком случае, так говорили, а официально именно из-за Швабомонтажа хранящиеся в «Сутьеске» журналы с перечнем «списанных материальных средств» зафиксировали, что здесь пришло в негодность больше копий, чем во всей сети кинопроката целой Сербии. Прокатчики были в отчаянии. Каждая коробка с пленкой, попавшая в руки Швабича, становилась короче по крайней мере на пять-шесть метров.
«И? Что вы этим хотите сказать? Я безответственный?! Нет! Это естественная потеря! Предсказуемый ущерб! Если такое понятие существует в других профессиях, если это нормально для мясников, так почему в моем деле, в моем ремесле мне предъявляются претензии?» — защищался он.
Следует иметь в виду, что страсть Швабича требовала от него огромного терпения. Но, как уже говорилось, он никуда не спешил. Рассчитывал, что успеет все закончить до пенсии. А это означало, что над минутой кинофильма он мог работать приблизительно месяц. То есть целый день уходил на две секунды показа. А в других категориях, за один день он должен был в среднем смонтировать сорок восемь кадров.
Ни много ни мало. Но дело ведь не только в том, чтобы резать и клеить. Нужно было толково скомпоновать кадры из самых разных фильмов. А для этого требовалась система. Под свои задачи Швабич приспособил родительский дом. Сначала свою мансарду, а когда умерли отец и мать, до последнего вздоха не устававшие изумляться главному делу жизни их сына, он занял не только их спальню, но и гостиную и даже кухню. Он должен был точно знать, где и что у него лежит. Возможно, именно поэтому он так и не попросил руки кассирши Славицы.
Какая женщина смогла бы жить среди сотен больших и маленьких стеклянных банок от консервированных овощей и фруктов, каждая со своей наклейкой, причем цвет наклейки зависит от жанра фильма, частью которого когда-то являлось содержимое той или иной банки: черная означала исторический фильм, цвета хаки — военный, зеленая — комедию, красная — фильм о любви, желтая — мягкое порно и так далее.
Какая женщина смогла бы всю жизнь перешагивать и перепрыгивать через сотни и сотни стеклянных банок с разноцветными наклейками, на каждой из которых можно было прочитать еще и описание сцены, запечатленной на находившихся внутри кадрах: «Восход и заход солнца», «Верховая езда», «Листва», «Вода», «Облака», «Короткие поцелуи», «Продолжительные поцелуи», «Непринужденные улыбки», «Лица, крупный план», «Опоры мостов», «Герой смотрит на часы», «Панорамы городов», «Тени на стенах», «Прибытие судна», «Отплытие судна» и так далее.
Какая женщина смогла бы вытерпеть, что всю жизнь ей приходится путаться в чужих, разбросанных повсюду целлулоидных локонах, даже в целых косах из пленок самых разных фильмов?
В конце концов и Швабич не потерпел бы женщину, которая наверняка захотела бы все это привести в порядок и, конечно бы, все перепутала. А так он знал, что и где у него лежит. И при первой же необходимости безошибочно определял, какую банку открыть.
Не считая тех, кто заходил минут на десять
Вот, пожалуй, и всё. Около тридцати зрителей. В общей сложности. Не считая тех, кто заглядывал минут на десять.
Вроде Цале, он в нашем городе занимался перевозкой громоздких предметов на ручной тележке и иногда заходил в «Сутьеску» укрыться от дождя или дать отдых отекшим ногам.
Или поварих из ближайшей кухни довоенной гостиницы «Югославия», первый этаж которой был превращен в ресторан самообслуживания. Они обычно появлялись под покровом сумерек, устроив себе перерыв во время приготовления блюд из вечернего меню, пока у них там что-то варилось, тушилось и кипело в масле. Заходили они парами или тройками, прямо в белых фартуках, головы повязаны белыми косынками, в полумраке зала их можно было принять за медицинских сестер, которые явились сюда прямо с показательных учений по оказанию первой медицинской помощи в случае «авиаудара со стороны агрессора». В сущности, я только так и воспринимал бы их, если бы от этих вечно усталых женщин не пахло фасолью со свиными ножками, великолепной тушеной капустой с говядиной, луком, который для рагу по-сербски жарят до янтарного цвета, курицей в чесночном соусе, рагу по-деревенски, да кто теперь помнит все эти яства...
Но они не счет, они не были завсегдатаями «Сутьески». Они проводили перед экраном не больше четверти часа, обливаясь слезами над какой-нибудь особо трогательной любовной сценой... Поговаривали, что Швабич сообщал им, когда начнется тот или иной «коронный» эпизод, иначе невозможно объяснить, как им удавалось с точностью до минуты угадать нужный момент. Кроме того, подозревали, что механик оповещал поварих о «лучших» местах фильма с целью обмена материальными ценностями, потому что, как только на кухне освобождались стеклянные банки от маринованных огурцов и свеклы, от компотов, повидла и прочего, они тащили их Швабичу, для которого эта стеклотара была необходимой технической базой тщательной классификации кадров для создания произведения всей его жизни. Как бы там ни было, поварихи оставались в зале не дольше четверти часа, рыдая над чужой любовью, а потом одна из них, утерев белой кухонной тряпкой напрасные слезы, озабоченно шептала: «Девоньки, хватит носами хлюпать. Пора за работу. Нам не до развлечений. За работу, за работу. Не дай бог подгорит! Кто потом это есть будет... Ну, пошли!»
