Агата Кристи - Роза и тис
– Все это дьявольски глупо, верно? – хмыкнул он. – Я хочу сказать, люди дьявольски глупы. На мою долю выпадет больше славы за то, что я бросился в воду, не умея плавать, чем если бы я умел плавать и сделал все, как полагается настоящему спасателю. Сейчас многие говорят, до чего это было смело! Если бы у них было хоть немного смысла, они бы сказали, что это просто-напросто чертовски глупо! Ну а парню, который бросился в воду вслед за мной и на самом деле спас и ребенка и меня, ему не достанется и вполовину столько славы, как мне. Ведь он первоклассный пловец! Испортил бедняга свой костюм... Мое барахтанье в воде ему только мешало и уж конечно ничуть не помогало тонущему ребенку. А ведь никому в голову не придет взглянуть на все с этой стороны! Разве что такому человеку, как ваша невестка. Но таких немного. Это и хорошо! Кому хочется, чтобы в выборах участвовали люди, которые могут думать и вообще шевелят мозгами.
– И вы не испытывали ни страха, ни колебаний, перед тем как прыгнуть в воду? И под ложечкой не сосало?
– На это у меня просто не было времени. Я прямо-таки ликовал от блаженства, что такой случай представился. Мне его, как говорится, преподнесли на тарелочке!
– Я не уверен, что понимаю, почему вы считаете, что такой... такой спектакль был необходим.
Выражение лица Гэбриэла изменилось. Оно стало жестким и решительным.
– Неужели вы не понимаете, что у меня есть только .одно преимущество, Только одно ценное качество? Внешность у меня такая, что и говорить не стоит. Я не первоклассный оратор. У меня нет никакой поддержки, и за мной никто не стоит. Никаких связей... никакого влияния! Денег у меня тоже нет. У меня есть только один талант, данный мне от природы, – мужество. Гэбриэл доверительно положил руку на мое колено. – Не будь у меня Креста Виктории, думаете, меня сделали бы здешним кандидатом от консерваторов?
– Но, дорогой мой, вам что, – мало Креста?
– Вы не понимаете их психологии, Норрис. Глупейший трюк вроде сегодняшнего имеет куда больший эффект, чем Крест Виктории, заработанный где-то в Южной Италии. Италия далеко. Люди не видели, как мне достался этот орден... а мне, к сожалению, нельзя самому об этом рассказывать. Я бы мог так рассказать, что заставил бы их увидеть, как это было, я бы увлек их за собой, и к концу моего рассказа они бы сами завоевали этот орден! Однако условности, существующие в этой стране, не позволяют так поступить. Нет! Я должен выглядеть скромным и бормотать, что все это пустяки... любой парень мог бы сделать то, что сделал я. Только это чепуха! Такое смогли бы очень немногие. Полдюжины на весь полк – не больше! Понимаете, необходим спокойный расчет, рассудительность, никакой спешки. К тому же нужно все делать с душой.
Гэбриэл помолчал минуту-другую.
– Я ведь и рассчитывал получить Крест Виктории, когда пошел в армию, сказал он наконец.
– Но, дорогой Гэбриэл!..
Он повернул ко мне некрасивое подвижное лицо с сияющими глазами.
– Вы правы, это нельзя знать наверняка. Нужна удача... Но я твердо решил попытать счастья – я понял, что это и есть мой шанс. Храбрость такая штука, которая меньше всего нужна в повседневной жизни. Необходимость в ней возникает редко, и вряд ли вы с ее помощью чего-нибудь добьетесь. Другое дело война! На войне храбрость занимает подобающее ей место. Я не пытаюсь приукрашивать – тут все дело в нервах... в каких-то там железах... или еще в чем-то таком. В общем все сводится к тому, что просто не боишься смерти, и баста! Понимаете, какое это огромное преимущество перед другими людьми?! Конечно, я не мог быть уверен, что мне подвернется случай...
Можно быть храбрым сколько угодно, да так и пройти всю войну без единой медали. Или выбрать для своего безрассудства неподходящий момент, и тебя разорвет на мелкие куски, и никто и спасибо не скажет.
– Ведь Крестом Виктории большинство награждено посмертно, – заметил я как бы про себя.
– О да! Я знаю. Сам удивляюсь, что не попал в этот список. Как вспомню пули, свистевшие над головой, даже не верится, что остался жив. В меня попало четыре пули, но ни одна не задела серьезно. Странно, правда? Я никогда не забуду адскую боль, когда я полз со сломанной ногой... кровь хлестала из плеча... Я тащил старину Джеймса Спайдера, а он был тяжеленный и ругался не переставая.
Гэбриэл задумался. Потом встал и со словами: «Да-а, счастливые денечки», – наполнил свой бокал.
– Я вам крайне признателен, – сказал я, – за то, что вы развенчали общепринятое мнение, будто храбрецам свойственна скромность.
– Так ведь это черт знает что! – воскликнул Гэбриэл. – Подумать только! Если вы городской магнат и заключили выгодную сделку, можете хвастать сколько вашей душе угодно, это только прибавит вам веса в обществе... Можете громогласно заявить, что нарисовали замечательную картину. А уж что касается гольфа! Если вам удалось с первого удара загнать мяч в лунку – про это узнают решительно все!
А вот герой войны... – Гэбриэл покачал головой. – Тут уж кто-то другой должен раструбить про ваши подвиги. Карслейк для этого совсем не годится. Его прямо-таки гложет комплекс, свойственный тори: все приуменьшать. И вообще, вместо того чтобы расхваливать своего кандидата, они только и знают, что нападают на соперников. – Гэбриэл снова помолчал. – Я попросил своего бывшего командира приехать сюда и выступить на следующей неделе.
Он мог бы хоть немного рассказать, какой я на самом деле замечательный парень... Но я, конечно, не могу сам попросить его об этом. Неловко, черт побери!
– Ну, если учесть все это да еще и сегодняшнее небольшое происшествие в придачу, дела у вас не так плохи, – заметил я.
– Не стоит недооценивать сегодняшнее происшествие, – возразил Гэбриэл. – Вот увидите, все опять заговорят о моем ордене. Дай Бог здоровья этой девчушке!
Надо будет завтра купить ей куклу или что другое. Это тоже сыграет в мою пользу и подогреет положительные высказывания обо мне.
– Скажите, – с моей стороны это, конечно, чистейшее любопытство, если бы в то время не было на пирсе никого... совсем никого... вы бы бросились в воду за девочкой?
– Какой в этом был бы толк? Мы бы оба утонули, и никто ничего не узнал, пока море не выбросило бы нас обоих на берег.
– Значит, вы бы отправились домой, и пусть девочка тонет?
– Нет! Конечно нет. За кого вы меня принимаете? Я же гуманный человек. Я побежал бы как сумасшедший к сходням, схватил лодку и стал бы грести изо всех сил к тому месту, где упала девочка. Если бы повезло, я бы смог выудить ее из воды, и с ней все было бы в порядке. Я сделал бы для нее все, что мог и дал ей шанс! Дети мне нравятся... А как вы думаете, – вдруг спросил он, – не выдаст ли мне Министерство торговли дополнительные талоны на одежду взамен той, что я испортил? Я ведь не смогу носить тот костюм, очень сел. Да все эти чинуши – такие скупые!
На этой сугубо практической ноте наш разговор закончился, и он ушел.
* * *Я немало думал о Джоне Гэбриэле и никак не мог решить, нравится мне этот человек или нет. Его вызывающая беспринципность вызывала во мне отвращение, но искренность привлекала. Что же до точности его расчетов, то я вскоре получил возможность убедиться, что он безошибочно предугадал, как сложится общественное мнение.
Первой, кто высказался по поводу происшествия, оказалась леди Трессилиан, – она принесла для меня несколько книг.
– Знаете, – тяжело выдохнула она, – я всегда чувствовала, что в майоре Гэбриэле есть что-то по-настоящему хорошее. И то, что произошло, подтверждает мое мнение, не правда ли?
– Каким же образом? – спросил я.
– Не думая о себе, он сразу бросился в воду, хотя и не умеет плавать.
– А был ли в этом смысл? Ведь он не смог бы спасти ребенка без посторонней помощи.
– Это верно. Однако он, ни минуты не задумываясь, бросился на помощь. Чем я всегда «восхищаюсь, так это смелым порывом, без всяких расчетов.
Я бы мог возразить, что расчетов было предостаточно...
– Меня восхищает истинная храбрость, – продолжала миссис Трессилиан, и ее крупное дряблое лицо залилось по-девичьи румянцем. «Один – ноль в пользу Джона Гэбриэла», – подумал я.
А миссис Карслейк – дама коварная и экспансивная, очень не понравилась мне – прямо-таки ударилась в сентиментальность.
– Самый смелый поступок, о каком я когда-либо слышала! – заявила она, – Мне, знаете, говорили, что отвага Гэбриэла на войне была просто невероятной: он совершенно не знал страха. Все перед ним прямо-таки преклонялись! Его военная репутация великолепна. В четверг сюда приедет его командир. Уж я не постесняюсь, обязательно все у него выведаю. Если майор Гэбриэл узнает, он очень рассердится. Ведь он такой скромный, не правда ли?
– Майор Гэбриэл, безусловно, производит такое впечатление, – сказал я.
Миссис Карслейк не уловила двусмысленности в моих словах.
– Мне кажется, наши чудесные парни не должны скромничать, – продолжала она. – Все их замечательные дела Должны быть известны. Мужчины так немногословны! По-моему, это просто долг женщин – рассказывать об их подвигах, чтобы все знали. Мистер Уилбрехэм, наш теперешний депутат, знаете ли, всю войну просидел в своем кабинете!
