Анатолий Кузнецов - Продолжение легенды
— А что, батя, — спрашивает Петька, — вы «форды» водили?
— Водил. Я еще старые водил, драндулеты такие — может, видел на картинках?
— Ага. А «студебеккеры»?
— По Ладожскому. Я их три сменил.
— А «виллисы»?
— Водил. Это в Германии. Я генерала возил.
— Вы бы, батя, женились, а? Вон Кубышкин женится.
— Да нет, Петро, куда мне… Я старик. Уж как-нибудь доживем…
КРЕЩЕНИЕ
В новеньком черном комбинезоне, новеньких резиновых сапогах я явился к прорабке четвертого участка. На бревнах и камушках сидели, лежали, грызли семечки девчата в таких же комбинезонах, курили и хохотали несколько мужчин. Я несмело подошел и спросил у одного из них, не это ли бригада Анны Москаленко. Он был рыжий-рыжий, как солнышко, и вдобавок заикался.
— Буду у вас работать.
— Н-ну и л-ладно, — равнодушно сказал рыжий и отвернулся, скручивая цигарку.
Я протянул «Беломор». Это его несколько озадачило, и он миг колебался, брать или нет.
— Б-будешь всем «Беломор» совать — б-без штанов останешься! — недовольно прорычал он и взял. — А моя жена н-не разрешает папиросы, ш-шипит, стерва.
После этого он окончательно и бесповоротно повернулся ко мне спиной.
Правду говоря, я ожидал всего, но только не такого приема.
Загудело четыре часа. Стали кучками собираться рабочие, уходили домой. А мы все сидели, никто и не думал двигаться; почесывались, хихикали. Я подумал: «Вот это работа! И это называется лучшая бригада? Странно».
Наконец явился бригадир — маленькая, смуглая, курносая женщина. Она была такая щупленькая, миниатюрная, что мне захотелось протереть глаза: неужели это бригадир бетонщиков на такой стройке? Она потерялась среди всех, вылезла на камушек, чтобы ее видели, и, кончая доругиваться с мастером («А мне дела нет до ваших плотников! Разогнать вас всех!»), принялась распределять:
— Сегодня все по местам, как вчера! Машка — на большой блок, Дашка — на водослив…
— О-ох, о-пя-ать водослив! В печенках он уже, ваш водослив!
— Вставай, Дашка! Хватит вылеживаться… корова!
Поднимались нехотя, брали лопаты, брели в разные стороны. И вдруг стало так скучно, так тоскливо!
— Я новенький, — сказал я, не утерпев, думая, что меня не замечают.
— Вижу. Дашка-а! Ты скажи Ефремовичу, пусть он…
Какие они все безразличные, грубые! Бригадира почти не слушаются, машут рукой: ладно, мол! А Москаленко ничего, как будто так и надо. Она разогнала с бранью, раздраженно почти всех, слезла с камушка.
— Тебя звать Анатолий?.. Николай! Поведи его под первый кран на приемку.
— П-пошли, — буркнул Николай, не глядя на меня.
Он лениво побрел по брусьям, по камням, совершенно не интересуясь, иду ли я за ним. Перебрели по колено в воде лужу, покарабкались вверх по лестнице. Выше, выше… Мелькали серые стены, сплетения железных балок, помосты; мы нагибались, скользили, лезли, лезли… Я старался не смотреть на землю; она осталась далеко внизу, а мы запутались среди сплетений железа и дерева, и обратно не было возврата. И вдруг… открылось небо!
Ух, какая это была высота! Мы выбрались из отверстия, оказывается, на самой верхотуре эстакады, широкой, как мост. Прямо перед нами стоял, раскорячившись, грандиознейший портальный кранище, и его стрела, казалось, цепляла тучи, а на самом конце ее трепетал красный флаг.
На эстакаде было пусто, только лежала бадья для бетона — огромный железный ящик на салазках, зацепленный за крюк крана.
— Б-бадью видишь? — сказал Николай.
— Да.
— Как машина вывалит в бадью, так ты п-почисти лопатой к-кузов и ори крановщику «вира-а». Понял?
— Понял.
— Вот и все. Номера машин запиши и, сколько кто сделал ходок, доложишь бригадиру. На лопату, а я пошел, — заключил он свой инструктаж.
Он исчез в той же дыре, откуда мы появились, а я в недоумении, держа лопату, осматривался; подошел к бадье, потрогал. Черт возьми! Это не во сне? Ткнули: почисти и ори «вира»… Кран-страшилище передо мной, как динозавр, и я перед ним — муравей. А вдруг я сделаю что-то не так? Да и сумею ли? Мне стало страшновато. А вот бревна лежат, косые. Зачем бревна? Ага, это чтоб машина въезжала на них колесами… Проклятый рыжий, не сказал. Чем я ему не понравился?
Куда же кран понесет бадью? Ага, вон наши девчата, среди досок и железа, как в клетке; возятся в блоке, тянут кабели… Сердце у меня замерло. Тоня! Тоня с соколиными бровями. Ей-богу, она! Неужели в нашей бригаде? Точно, вон и рыжий Николай там ползает, помахивает руками… Сверху мне все это видно как на ладони.
Рыжий Николай дал мне лопату тяжелую, с налипшим цементом и сучковатой ручкой. Как хорошо, что я в свое время научился работать этим орудием производства! Каждую осень мы всей школой сажали сады. Витька всегда удирал, «болел», а мне нравилось рыть ямы, рыть до испарины на спине. Эх, думал ли я тогда, что буду загребать лопатой бетон на Иркутской ГЭС? А вот когда пригодилось…
Издавая гул, как на мосту, прямо на меня по эстакаде мчалась первая машина с бетоном. Ну, держись, Толька!
ВЫДЕРЖУ ИЛИ НЕТ?
И началась работа! Я вспотел в первые же минуты Это оказалось и просто и невероятно трудно. Машина подлетела, расплескивая серый, грязный раствор, задним ходом взлетала на бревна, опрокидывала кузов, я бросался в самую грязь, в кузов, скреб лопатой налипший на углах бетон — тяжелый, вязкий, как замешанная глина, — скатывался вместе с ним в бадью, барахтался там, утопая в бетоне, выпрыгивал, неся пуды на сапогах, орал:
— Ви-ра-а! Давай!
Кран лязгал, дергал, бадья вставала дыбом и взлетала в небо. Из нее сыпались камни, ляпал раствор; я отбегал к самому барьеру; там, где-то внизу, рыжий Николай направлял бадью, открывал, но я не смотрел — лихорадочно записывал номер машины, ставил крестик, оттаскивал бревна, чтоб не придавило бадьей, а она летит, пустая. С размаху грохнуло и поволокло по эстакаде. Я бросаюсь к ней, упираюсь в нее изо всех сил, веду на место. «Ту-ту, ту-ту!» — сигналит крановщик. Дальше, дальше! Прочь! Я отскакиваю, а бадья тяжело валится на салазки.
Прямо перед нами стоял портальный кранище, и его стрела, казалось, цепляла тучи.
— Дав-вай!
Машина подлетает; тащу бревна.
— Задний ход! Вали!
Я набил себе мозоли на ладонях уже в первые минуты. Руки разбиты черенком лопаты до крови. Обливался потом на жаре, хотел пить, стал задыхаться… А машины шли, шли… Я бросался, кричал «вира», тащил…
Нет, до чего же он тяжелый, бетон! Липкая серая, перемешанная с камнями масса. Полную лопату почти невозможно поднять. Хоть бы минуту передышки. Нельзя: очередь, очередь машин.
…Уже я не мог поднимать лопату, с ужасом думал: а вдруг не выдержу до конца смены? А вдруг попаду под бадью? Похолодело сердце. Надо выдержать, надо справиться! Шоферы были разные: одни веселые, бесшабашные — они с лету открывали кузов так, что вылетало почти все; другие медленно пристраивались, у них бетон нехотя полз и половина оставалась в кузове. Я махал, махал, чуть не выворачивая руки. Ух-х!.. Работка!
Надо выдержать, надо выдержать! Выдержать!
Вытирал кровь с рук о штаны, боли не чувствовал; соленый пот заливал глаза и больно ел их — нечем вытереть: все мокрое от раствора и пота. Волосы перепутались, лезут в глаза. Выдержать, выдержать!
Так шел час, так шел второй, третий… Я уже лез под бадью, забыв об опасности. Крановщик недовольно сигналил и тормозил. Когда же перерыв? Когда же хоть чуть убавится машин? А они шли, а они шли… Неужели не выдержу?
ЛИВЕНЬ
И в этот момент грянула гроза. Налетели низкие, пепельно-тревожные облака, захватили все небо, солнце мигнуло и погасло, красное, насовсем, и наступила ночь. Молния брызнула над самыми стрелами кранов, хлестнул ливень, забарабанил по голове, пронизал насквозь холодком. Здесь, на поднебесной эстакаде, я был как на открытой сцене.
Я осмотрелся: все заволокло сизой пеленой дождя, хлещут и пляшут по эстакаде тысячи капель, молнии сверкают, и, кажется, пахнет серой. Машины зажгли фары. Идут, идут…
Мокрый до костей, одуревший, вода течет, глаза заливает! Дождь освежил меня, и я вдруг понял, что выдержу. Выдержу!
Шоферы, казалось, пришли тоже в азарт. Взглянул наверх — крановщик в будке скалит зубы, одобрительно кивает: давай, давай!
Вот он какой, этот колосс-кран! Я до сих пор его видел только на картинках. Даже не верится, что это он и я! Он подчиняется взмаху моей руки, поднимает бадью, как пушинку, когда я кричу «вира», и кладет ее осторожно, легкими рывками, когда я приказываю «майна». Машина слушается меня! Я не боюсь ее!
Вспомнилось, как на беговой дорожке на длинную дистанцию бежишь и на середине пути чувствуешь, что все, сейчас упадешь. И, если пересилишь себя, приходит второе дыхание. Дождь принес мне второе дыхание!
