Мартин Уиндроу - Сова, которой нравилось сидеть на Цезаре
Ожидая, пока я проснусь и выпущу ее на балкон после ночи, проведенной в клетке на кухне, Мамбл развлекалась раздиранием газет на полу клетки. Она разбрасывала крохотные клочки бумаги по всей кухне. Каждое утро мне приходилось подметать пол и застилать клетку новыми газетами. Рвать что-либо сове очень нравилось. Поскольку любознательность этой птицы была неутолимой, я очень быстро научился не оставлять на виду ничего такого, что можно было бы изодрать.
Когда сова свободно перемещалась по квартире и я хотел подозвать ее, я ловил ее взгляд и постукивал пальцем по плечу. Она тут же запрыгивала мне на плечо – или, гораздо чаще, планировала с высоты. Оказавшись в моей квартире, Мамбл сразу же научилась перепрыгивать с мебели на приоткрытые межкомнатные двери. Оттуда она могла видеть всю комнату и окружающий мир через панорамное окно. Естественно, что дверь гостиной стала ее излюбленным местом. По выходным, когда Мамбл могла проводить в квартире весь день, она с удовольствием часами дремала, устроившись на этой двери. Очнувшись от дневной дремы, она часто издавала короткий свист – «снит!» – трясла головой и два-три раза щелкала клювом. Если я брал ее в руки, когда она еще дремала, сова доверчиво перебиралась на мою руку, но при этом походка ее была нетвердой. Как пьяница, преодолевающий лестницу, она сосредотачивалась на каждом движении.
С первого же своего появления в квартире Мамбл вела себя как обычный птенец совы. Она увлеченно обследовала все шкафы, углы и карнизы. Если я оставлял на полу или столе картонную коробку или что-то в этом роде, она тут же залезала внутрь, как любопытный котенок. Иногда она сидела в коробке довольно долго. Порой я случайно обнаруживал ее дремлющей на дне коробки. Она лежала на животе, как курица, высиживающая яйца, откинув голову назад. Если я оставлял двери шкафа-купе в коридоре хоть чуть-чуть приоткрытыми, то очень скоро слышал тихое воркование или – после первых двух недель – тоненький боевой клич, тихое, но настойчивое уханье, доносящееся изнутри. Эти трели всегда напоминали мне детство – подобные звуки издавали мы сами, когда играли в ковбоев и индейцев. Сове явно нравилось в темном шкафу по соседству с пальто и пиджаками. Она всегда старалась забиться в самый дальний угол. Я часто размышлял, является ли уханье Мамбл в шкафу инстинктивным желанием поинтересоваться, не занята ли темная нора кем-то еще? Сова ни от кого не пряталась, но активно изучать свое окружение ей явно нравилось. (Хотя некоторые виды сов живут в норах, я никогда не слышал, чтобы подобное поведение было характерно для неясытей.)
Однажды, когда я долго не мог найти сову ни в одном из ее излюбленных мест и уже начал волноваться, на кухне раздался знакомый приглушенный звук. Я опустился на колени и заглянул под стол, прикрепленный к стене. Я совсем забыл, что за ним есть отверстие в стене, необходимое для доступа к водопроводным трубам. К счастью, отверстие было слишком маленьким – даже для компактной Мамбл. Но она засунула туда голову и монотонно ухала в темное отверстие. Она занималась этим несколько минут, вертя головой и всматриваясь в темноту. Мне показалось, что она ожидает услышать ответ. Я так и не понял, что ее привлекло – то ли она услышала соблазнительное шуршание жучков, то ли это было очередным проявлением ее увлеченности интересными темными уголками.
* * *Дневник
25 июля 1978 года (сове около трех месяцев)
С возрастом привязанность совы к человеку не меняется, хотя при громких звуках Мамбл порой садится мне на плечо. Ее пугают выстрелы по телевизору или громкая музыка, когда я меняю каналы на радио (она любит Томаса Таллиса и Линду Ронстадт, но менее благосклонно относится к Стравинскому и «Rolling Stones»). Она прекрасно ведет себя, когда кто-то приходит посмотреть на нее. Моя подруга Белла привела своих дочерей на чай, и они были ею очарованы. Мамбл позволила им сидеть рядом с собой на диване и гладить себя по грудке. Девочки восторженно ахали, и мне пришлось приложить усилия, чтобы они не принялись ее тискать.
Сова растет с поразительной скоростью, но все еще напоминает плюшевую игрушку – хотя и весьма потрепанную: перья торчат во все стороны, а кое-где появились проплешины (я повсюду нахожу крохотные клочки пуха). Окрас совы стал более ярким, чем пару недель назад. Четко сформировался лицевой диск, окаймленный короткими темно-коричневыми перышками. Между глазами появилась темно-коричневая полоска с белыми перышками, направленными вниз. Макушку совы все еще венчает бледно-серый пух, но, когда она наклоняет голову, видно, что он уже начал редеть – скоро он останется только на задней стороне шеи. Сова почти вся покрылась перьями – сначала на крыльях и хвосте, затем на спине, на груди и вокруг лица, а теперь и на голове. Ей около десяти недель, и грудка ее все еще напоминает мантию горностая – она покрыта кремово-белыми перьями с темно-коричневыми полосками, но все же большая часть ее тела покрыта густым, пушистым серым пухом.
За два месяца, что Мамбл живет в моей квартире, она стала лучше летать. Сначала сова лишь подпрыгивала и совершала довольно длинные прыжки. Теперь же она умеет перелетать из точки А в точку Б. С первого дня Мамбл могла одним прыжком добраться со спинки кресла на дверь гостиной, перепрыгнуть коридор, спрыгнуть с двери кухни на кухонный стол – а ведь это добрых три с половиной метра! К пятой неделе в моей квартире она уже выработала довольно сложные маршруты между разными точками и даже может какое-то время парить в воздухе. Но приземляется сова все еще плохо – очень жестко, почти не контролируя свои действия.
* * *Когда я вошел в гостиную с этим блокнотом, Мамбл спокойно сидела на спинке моего кресла. Я сел, а она устроилась возле моей головы и начала перебирать волосы. Потом сова спрыгнула на журнальный столик, а оттуда на правый подлокотник кресла, рядом с моим локтем. Она сидела в пятнадцати сантиметрах от движущейся ручки – процесс письма ее явно заинтересовал, затем осторожно подняла правую лапку и нежно, но решительно вцепилась в мое запястье. Потом Мамбл наклонила голову, куснула рукав – но это ее не увлекло. Она медленно покачивала головой, не отрывая взгляда от ручки.
Каждый раз, когда я достигал края бумаги, сова осторожно клевала мою руку, ручку или край блокнота. Потом она теряла сосредоточенность и рассеянно делала движения лапкой, как старый боксер. Затем Мамбл запрыгнула на мое запястье и стала кататься на нем – писать стало затруднительно. Периодически она теряла интерес и начинала крутить головой во все стороны – смотрела на потолок, в окно, на пол. И все же больше всего ее привлекала движущаяся ручка. С запястья она перепрыгнула на журнальный столик, распушилась, постояла на одной лапке, потом прыгнула на мое колено. Край блокнота касался ее, и она жаловалась мне тихим «кью… кью…»
Лексикон совы меняется. Первые две недели она издавала лишь короткий писк или стон. Звуки явно исходили из ноздрей, потому что клюв оставался почти или полностью закрытым, а перышки на горле шевелились. Когда Мамбл что-то беспокоило или раздражало, она начинала быстро чирикать – иногда довольно громко, энергично щелкая клювом, а порой еще и демонстрируя свое волнение низким, суровым бормотанием. Но за последние два месяца ее лексикон заметно расширился. Я слышал характерный звук из двух нот, напоминающий скрежет заржавевших ворот. Изредка сова пробовала издать долгий, дрожащий свист, словно пробуя свои силы.
В выходные я собирался в Петерсфилд, где живет моя сестра, и решил взять Мамбл с собой – ей будет приятно провести ночь в загородном доме.
Дневник
30 июля 1978 года
Выходные у Вэл прошли прекрасно. Я сложил задние кресла в своей машине и застелил их пластиковой пленкой. Я решил надеть в дорогу свою старую, видавшую виды полевую куртку – мне не хотелось сгонять сову с плеча из боязни, что она может испортить хорошую одежду. Временное жилище ей очень понравилось. Когда я внес ее в дом, она благосклонно позволила всем членам семьи познакомиться с ней. Усевшись на плечо моего племянника Грэма, она была куда спокойнее, чем он сам – и это совершенно понятно, ведь он встретился с живой совой впервые.
В воскресенье вечером мы возвращались домой. Мамбл сидела на спинке пассажирского сиденья, иногда улетая назад, чтобы посмотреть в заднее стекло – окончательно в «багажник» она перебралась, когда по радио грянул хорал Генделя «Садок-священник». Но все же большую часть времени она провела на спинке моего сиденья, глядя по сторонам или вперившись взглядом в дорогу. Мамбл была молчалива, спокойна и уравновешена. Периодически я чувствовал теплое, товарищеское пожатие – сова поворачивалась и прижималась к моей щеке или уху, как сонный ребенок. Невероятная нежность этого прикосновения напомнила мне, как в пять лет я пробрался в ванную, чтобы поэкспериментировать с одним из старых папиных помазков из барсучьей шерсти.
