Роальд Даль - Дорога в рай
Поначалу было не очень темно. Я видел деревца, росшие на склоне скалы, и по пути я хватался за них руками. Несколько раз мне удавалось ухватиться за ветки, но те всякий раз тотчас ломались, потому что я был такой тяжелый, да и падал так быстро, а однажды я вцепился обеими руками в толстый сук. Дерево согнулось, и я услышал, как корни с треском вырываются из скалы, так что я вместе с деревом полетел дальше вниз. Потом стало темнее, потому что солнце и день остались далеко в полях за вершиной скалы. Падая, я старался не закрывать глаза и видел, как темнота из серо-черной делается черной, из черной — иссиня-черной, из иссиня-черной превращается в сплошную тьму, до того осязаемую, что я мог коснуться ее руками, а вот видеть не мог. Я продолжал падать, но было так черно, что нигде ничего не было видно. Что-либо предпринимать было бесполезно, как бесполезно было беспокоиться или думать о чем-то, и всему виной темнота и падение. Бесполезно, и все тут.
— Сегодня вы выглядите лучше. Намного лучше.
Опять женский голос.
— Привет.
— Привет. Мы уж решили, что вы никогда не придете в сознание.
— Где я?
— В Александрии. В госпитале.
— И давно я здесь?
— Четыре дня.
— Сколько сейчас времени?
— Семь утра.
— Почему я ничего не вижу?
Я услышал, что она подошла ближе.
— Просто мы ненадолго наложили вам на глаза повязку.
— Ненадолго — это насколько?
— Скоро снимем. Да вы не беспокойтесь. С вами все в порядке. Знаете, а вам очень повезло.
Я пытался ощупать свое лицо, но у меня ничего не вышло. Под пальцами было что-то другое.
— Что у меня с лицом?
Я услышал, как она подошла к кровати и коснулась моего плеча.
— Не говорите больше ничего. Вам нельзя разговаривать. От этого вам может быть только хуже. Лежите спокойно и ни о чем не беспокойтесь. У вас все в порядке.
Я услышал, как она подошла к двери, открыла, а потом закрыла ее.
— Сестра, — сказал я. — Сестра.
Но она уже ушла.
Мадам Розетт
— О Боже, до чего же хорошо, — сказал Старик.
Он лежал в ванне: в одной руке — стакан виски с содовой, в другой сигарета. Ванна наполнилась до краев, и время от времени он добавлял горячей воды, поворачивая кран пальцами ног.
Он приподнял голову и отхлебнул виски, потом снова откинулся и закрыл глаза.
— Умоляю тебя, вылезай, — послышался голос из соседней комнаты. Вылезай, Старик, ты уже больше часа там сидишь.
Юнец сидел голый на краю кровати, медленно попивая из стакана и дожидаясь своей очереди.
— Ладно, — отозвался Старик. — Выпускаю воду.
И он протянул ногу и вытащил пальцами пробку.
Юнец поднялся и побрел в ванную со стаканом в руке. Старик полежал в ванне еще немного, потом бережно поставил свой стакан на полочку для мыла, поднялся и взял полотенце. Он был невысокого роста, приземист, с сильными толстыми ногами и выступающими икрами. У него были грубые вьющиеся рыжие волосы, а тонкое, несколько заостренное лицо покрыто веснушками. Рыжие волосы росли у него и на груди.
— Боже мой, — сказал он, глянув на дно ванны, — да я полпустыни сюда принес.
— А ты смой песок и пусти туда меня. Я пять месяцев не мылся в ванне.
Это было в начале войны, когда мы сражались с итальянцами в Ливии. Очень были трудные денечки, потому что летчиков не хватало, а летать приходилось много. Из Англии их, разумеется, не могли прислать, поскольку шла битва за Британию. Поэтому приходилось подолгу оставаться в пустыне, ведя странную, неестественную жизнь, обитая в одной и той же грязной маленькой палатке, моясь и бреясь каждый день из той же кружки, из которой до этого чистил зубы, постоянно вынимая мух из чая и из тарелок с едой, при этом песчаные бури одинаково бушевали как вне палаток, так и внутри их, и даже обычно уравновешенные мужчины ожесточались, теряли самообладание, срываясь на товарищах и злясь на самих себя. Они страдали дизентерией, «египетским поносом», у них болели уши, и их донимали все те болячки, которые неизбежны при жизни в пустыне. На них падали бомбы с итальянских С-79, у них не было воды, женщин, они не видели, чтобы из земли росли цветы. У них почти ничего не было, а был лишь песок, песок, песок. На старых «глостер-гладиаторах» они сражались с итальянскими СР-42, а когда не летали, не знали, чем себя занять.
Иногда кто-нибудь ловил скорпионов, сажал их в канистры из-под керосина и заставлял сражаться не на жизнь, а на смерть. В эскадрилье всегда был чемпион среди скорпионов, свой Джо Луис,[13] который был непобедим и выигрывал все бои. Ему давали кличку; он становился знаменитым, а его тренировочный рацион держался под большим секретом, известный только хозяину. Считалось, что тренировочный рацион для скорпионов очень важен. Одних кормили солониной, другим давали нечто под названием «маконачиз» — отвратительные мясные консервы, третьих потчевали живыми жуками, а еще были такие, которых заставляли выпить перед боем немного пива. От пива скорпион будто бы становится счастливым и обретает уверенность. Эти последние всегда проигрывали. Но были великие битвы и великие чемпионы, а по вечерам, когда полеты заканчивались, можно было увидеть группу летчиков и техников, собравшихся на песке в кружок. Опершись руками о колени, они следили за битвой, подбадривали скорпионов и кричали, как кричат зрители во время поединка боксеров или борцов. Потом приходила победа, и хозяин победителя ликовал. Он плясал на песке, кричал, размахивал руками и громко расписывал достоинства победоносного питомца. Хозяином самого выдающегося скорпиона был сержант, которого звали Мечтатель. Он кормил чемпиона одним лишь мармеладом. У скорпиона была неприличная кличка, но он выиграл подряд сорок два боя, а потом тихо скончался во время тренировки, и это случилось как раз тогда, когда Мечтатель раздумывал над тем, не отпустить ли его для воспроизводства себе подобных.
Так что сами видите: поскольку, когда живешь в пустыне, больших радостей нет, то большими радостями становятся маленькие радости, и детские забавы становились забавами взрослых мужчин. Это относилось ко всем в равной мере: к летчикам, механикам, укладчикам парашютов, капралам, которые готовили еду, и к владельцам лавок. Это относилось и к Старику и Юнцу. Они выпросили себе отпуск на двое суток, и их подбросили самолетом до Каира. Оказавшись в гостинице, они мечтали о ванне с не меньшим нетерпением, чем молодожены ждут первой брачной ночи.
Старик вытерся и, обмотавшись полотенцем и положив руки под голову, улегся на кровати. Юнец был в ванной. Положив голову на край ванны, он постанывал и вздыхал от блаженства.
— Послушай-ка, Юнец, — произнес Старик.
— Да.
— А чем мы теперь займемся?
— Женщинами, — ответил Юнец. — Найдем женщин и пригласим их на ужин.
— Это потом, — сказал Старик. — Это может подождать.
Был еще ранний вечер.
— Мне так не кажется, — сказал Юнец.
— А по-моему, — возразил Старик, — с этим можно и подождать.
Старик был очень старым и разумным. Действовать поспешно было не в его правилах. Ему было двадцать семь лет, гораздо больше, чем кому-либо в эскадрилье, включая командира, и все весьма считались с его мнением.
— Сначала пройдемся по магазинам, — сказал он.
— А потом? — послышался голос из ванной.
— Потом обдумаем сложившуюся ситуацию.
Наступило молчание.
— Старик?
— Да.
— Ты знаешь здесь каких-нибудь женщин?
— Знал когда-то. Знал одну турчанку с очень белой кожей. Ее звали Венка. Еще была одна югославка, на голову выше меня, по имени Кики, и еще была, кажется, сирийка. Не помню, как ее звали.
— Позвони им, — сказал Юнец.
— Уже позвонил, пока ты ходил за виски. Ни одну не застал. Не вышло.
— Вот так всегда, — сказал Юнец.
— Походим сначала по магазинам, — сказал Старик. — У нас еще куча времени.
Юнец вылез из ванны через час. Оба надели на себя чистые шорты и рубашки цвета хаки и пошли вниз. Пройдя через гостиничный вестибюль, они оказались на улице, залитой жарким солнцем. Старик надел темные очки.
— Знаю, что мне нужно, — сказал Юнец. — Очки от солнца.
— Хорошо. Пойдем купим.
Они остановили извозчика и велели ему ехать в Сигурел. Юнец купил очки, а Старик — покерные кости, после чего они побрели по раскаленной многолюдной улице.
— Обратил внимание на девушку? — спросил Юнец.
— У которой ты купил очки?
— Да. Темненькая.
— Наверное, турчанка, — сказал Старик.
— Мне все равно, — сказал Юнец. — Но девчонка потрясающая. Тебе так не показалось?
Засунув руки в карманы, они шли вдоль Шариа-Каср-эль-Нил. Юнец надел только что купленные очки. Был жаркий день. Пыльная улица была переполнена египтянами, арабами и босоногими мальчишками. Мухи кружились вокруг мальчишек, жужжали возле их воспаленных глаз. Глаза у них были воспалены, потому что их матери сделали с ними что-то ужасное, когда мальчики были совсем детьми, и все затем, чтобы их не взяли в армию, когда они вырастут. Мальчишки шли следом за Стариком и Юнцом и громко кричали без устали: «Бакшиш! Бакшиш!» — и мухи преследовали попрошаек. В Каире пахнет не так, как в каком-нибудь другом городе. Пахнет тут не чем-то одним, и запах не исходит из какого-то определенного места. Им пропитано все вокруг: сточные канавы, тротуары, дома, магазины, товары, продающиеся в магазинах, еда, которая готовится тут же, лошади и лошадиный навоз на улицах. Им пропахли люди и солнце, заливающее своими лучами людей, а также сточные канавы, лошадей, еду и отбросы, валяющиеся на улицах. Это особый острый запах, в котором одновременно чувствуется и что-то сладкое, и гниющее, и жаркое, и соленое, и горькое, и он никогда не исчезает, даже прохладным ранним утром.
