Василий Белов - Кануны
Он встал, шагнул, оперся на бережку. Шагнул еще. Палашке стало смешно глядеть, как он в одном сапоге ступает по речному берегу, туда, в сторону рендовой мельницы, ближе к Залесной. Она не стала его уговаривать, — на мельнице-то не умрет! — села в лодку и была такова.
До мельницы для хорошего ходока было всего полчаса ходьбы. Но Игнаха об одном сапоге не мог быстро идти. Он сразу проколол ногу, ступив на сучок, кровь оставалась на мху. Река бежала по левую руку. С каждой его передышкой она становилась все шире. Близость плотины сказывалась теперь и на сухом берегу, потому что рыбацкая тропка соединилась с колесной дорогой. Идти Игнахе стало легче, но он скрипел от злости зубами. Голова все еще разламывалась, его тошнило. Но когда показалась мельница, Сопронов напрягся, задышал чаще и глубже. В руках и ногах опять появилась упругость и сила. Он кустами малины над самой водой подкрался ближе и увидел у избушки пять или шесть распряженных телег. Кони стояли под навесом, примыкавшем к избушке.
Плотина шумела, мельница не работала. Она называлась рендовой потому, что когда-то самый первый мельник, имея вторую мельницу, сдавал ее в аренду. Нынешний мельник одноногий Иван Жильцов, по прозвищу Совочик, жил в Залесной, и Сопронов хорошо его знал. Однажды сам приезжал сюда молоть с попутной подводой.
Помольщики сидели на лавочке у избушки, пахло дымом и печеной картошкой. Кони хрустели в сарае травой. Плотина, сбрасывая ненужную воду, шумела ровно и глухо.
Сопронов снял второй сапог и босиком вышел к избушке.
— Во! Игнатей да Павлович! — Савватей Иванович Климов хлопнул себя по колену. — А я думаю, Совочик пришел. Чего босиком-то?
Игнаха сел и отрывочно, глядя в землю, рассказал, как тонул в озере.
Мужики слушали его сочувственно, то и дело охали:
— Ишь ведь как!
— Ты погляди-ко…
— Ой-ёй-ёй.
Сопронов с утра ничего не ел и был рад печеной картошке.
— У тебя, Игнатей, какого нет сапога-то, — подскочил Савва. — Не левого?
— Левого. А что?
— Как что! У Совочка-то как раз правой ноги нету. У ево левые все сапоги и камаши. Вот погляди-ко в избушке-то…
— А что, вить и правда! — сказал Африкан Дрынов, приехавший молоть дальше всех и первей всех.
Игнаха растерялся, не знал, то ли всерьез говорят мужики, то ли разыгрывают.
— Ты, поди-ко, в Залесную правишься? — сказал молодой, бритый мужик. — По какому делу, ежели не секрет?
— Он по колхозному! — сказал Савватей Климов. — Ему без левого сапога никак нельзя, сразу скажут, что вправо качнулся, за Бухарина.
До Игнахи только сейчас дошло, что над ним смеются. Он не доел картофелину и бросил ее в плесо:
— Я вот погляжу, куда ты качнешься! Савватей да Иванович! Погляжу…
— А я, Игнатей, все вперед и прямо! Мне бы только вот рожь севодни смолоть. У меня бы Гуриха калачей навертела да напекла, глядишь, мы бы опеть в одну премь.
— Нет, не пойдет он молоть, — сказал Дрынов про Совка. — Здря я и приехал в такую даль.
— Может, и не придет. Вишь, по всей округе мельников-то прижали, буржуями объявили, налог на их навалили, гарец тоже требуют.
— А Ерашин-то мелет?
— Ерашин и воду спустил. С весны еще.
— Дак из чево хлеб-то печи теперь?
— А ты жуй немолотое. Вон петух клюет, и ты тоже, утром встанешь да и начинай клевать, тюк-тюки-тюк, тюк-тюки-тюк.
И Климов выразительно сперва «поклевал» справа и слева, потом громко пропел петухом.
Все засмеялись, но тут как раз пришел из Залесной посыльный, молодой парень, приехавший молоть из Ольховицы.
Пришел один, без мельника. Все накинулись на него с вопросами, как да что.
— Не идет! — сказал парень. — И молоть, грит, не буду, и мельница не нужна. Меня, грит, записали в буржуи, а мне, грит, в тюрьму идти желанья нет. Пусть, грит, сами и мелют.
Парень пошел в сарай поглядеть лошадь. Телеги с мешками стояли в очередь у нижних ворот мельницы, на воротах висел трехфунтовый винтовой замок. У верхних дверей, с плотины, куда вел отвесный трап, тоже висел замок, и вода глухо, казалось, тоже недовольно, шумела и шумела в лесу. Темнело. Селезень прокрякал на плесе за кустиками и выплыл на середину вместе с двумя утками. Теплинка угасала.
— А ты, Игнатей, значит, в Залесную! — сказал Климов.
— Так, — заинтересовался и Дрынов.
— Вот ты и пошли-ко Совка-то, дай ему этот приказ. Без мельницы все голодом насидимся.
— Так, так! — поддержали и другие помольщики.
— Тебе все права даны, — не унимался Климов.
Игнаха встал, намереваясь уйти в избушку. «Ежели Палашка сказала вовремя, то и жена вскоре должна принести обутку, — подумал он. — Гады… Вишь, зашевелились, как тараканы. Ничего… ничего, придет время».
— Чего молчишь-то? — подошел к Сопронову ольховский парень.
— Пошел от меня! — цыкнул Сопронов. — И не хватай за рукав. А то я тебе похватаю.
— Ты, Сопронов, и то всех уж перехватал, — сказал Африкан Дрынов и хлопнул о ладонь своей бесцветной буденовкой. — Тебя уж и у нас-то боятся, не то что в Шибанихе аль в Ольховице.
— Его! В Ольховице? — взъярился ольховский парень. — Да мы его… знаешь?
Все, в том числе и Климов, уже запрягали коней. Сопронов с презрением отвернулся от мужиков. Гордо зашел он на мостик плотины и молча глядел на лес и на широкое мельничное плесо.
Вода шумела, падая на нижний настил. Она шумела день и ночь, но два наливных колеса — мельницы и толчеи — безмолвствовали, шумела впустую лишняя, бездеятельная вода. Сопронов, слушая ее шум, думал совсем о другом…
Когда почти все подводы вывернули от мельницы на дорогу, ольховский парень пустил свою лошадь вослед другим и вбежал на плотину.
— Эй! — окликнул он босого Сопронова. — О чем думаешь?
Игнаха даже не оглянулся.
Парень шагнул ближе и одной рукой деловито спихнул Сопронова в воду… Пока Игнаха булькался в холодной воде — в этой второй за сегодняшний день купели, пока выбирался на тесаный настил плотины, скрип тележных колес и фырканье коней растаяли в потемневшем лесу. Вода шумела, все так же глухо и ровно.
* * *В тот же день председатель Ольховского ВИКа Микулин, разругавшись с матерью, бросил все и уехал в Ольховицу. Но он знал, что и здесь тоже не предвиделось ничего хорошего. Ему еще в поле сказали, что уездная, а теперь районная тройка по чистке уже обосновалась у Митьки Усова. На магазине, пришпиленный кнопками, висел метровый кусок обоев с фамилиями членов ячейки. «Все на чистку!» — красовалось внизу.
И сразу стало не по себе.
«Хоть бы чаю успеть попить», — подумал Микулин. Стараясь не попасть кому-нибудь на глаза, он привязал повод уздечки к лошадиной ноге и пустил кобылу пастись, а сам юркнул в незапертые ворота Гривенника.
