Дина Рубина - Белая голубка Кордовы
— Марго… — Он невозмутимо засыпал в турку кофе, залил кипятком и поставил на малый огонек. — Не смущайся, ты великолепна, как цунами… А я тут проходил мимо и решил забежать на огонек — даром, что ли, дверь открыта.
— Кордовин! — она уселась за стол, оперлась на него локтями, уставилась на Захара. — Что случилось? И не морочь меня: это не в твоих правилах — сваливаться на голову. От кого ты бежишь?
Он усмехнулся.
— Ты проницательна, детка…
Минуты три молча стерег кофе, и Марго так же молча ждала от него объяснений.
Наконец он снял турку с огня, неторопливо выбрал на полке свою любимую чашечку — из сувенирного киоска Прадо, с белобрысой и пухлощекой принцессой Маргаритой, — слил в нее кофе и сел напротив Марго.
— Только не пугайся, ладно? Тебя вся эта чушь не коснется. Я влип в некую историю, и сейчас думаю — как из нее выбираться… Погоди-ка, Марго. Помолчи, ради бога… Вот что я хотел сказать: пока то да сё, пока я буду крутиться-разбираться, ты должна кое-что провернуть. — Он ласково и властно ей улыбнулся, наклонился через стол и ободряюще потрепал ее по руке.
— Слышишь, Марго? Все будет отлично. Там, внизу, в тубе три холста. В ближайшие дни ты натянешь их на подрамники, оденешь в приличные — приличные, а не помпезные — рамы и повезешь в Цюрих, к Софии Боборыкиной. Пусть княгиня повесит их в сигарной комнате отеля. Это ознакомительная, объявительная акция… Три великолепных пейзажа. Цены тебе неизвестны, принадлежат некоему коллекционеру, который охотится именно за оставшимися полотнами этого автора. Художница — круга Ларионова и Гончаровой, и стремительно поднимается в цене. Вале?
— Зачем? — тревожно спросила Марго. — Если ты не собираешься их продавать, на фига весь этот цирк?
— Делай, что я тебе говорю. Их пока нельзя продавать: не уселся красочный слой и, главное, нет провенанса. Как раз этим я думал сейчас заняться, но, видишь… планы несколько изменились.
— Сколько дней ты здесь пробудешь?
Он взглянул на часы:
— Минут десять. Вот кофе допью…
— Захар! — крикнула она. — Боже мой, что произошло? Ты меняешь билет на самолет, чтобы выпить у меня кофе?!
— Чтобы завезти к тебе картины, дурка, — ласково проговорил он, поднялся, обошел стол, поцеловал ее в мокрую темно-рыжую макушку с сединой у корней. — Будь молодцом и, умоляю тебя, Марго: запирай двери! Ты же одна целыми днями.
— А ты… ты сейчас куда? — спросила она тревожно. Он усмехнулся:
— Понятия не имею. Но ясно, что куда-нибудь, где нет моих следов. Где я уж точно никак не мог бы оказаться… — в Кордове, например! Мне надо отсидеться где-нибудь, составить план…
— Где же они тебя отыскали? — спросила она, не двигаясь.
Он вздохнул и легко ответил:
— В Риме. Причем довольно остроумно. Позвонили домой Ирине, очень вежливо поинтересовались, не знает ли она, когда вернется Захар Миронович — мол, неотложная нужда в консультации по одной картине, — и эта услужливая дура поспешила доложить, что Захар Миронович сейчас в Риме.
— Ты всегда выбирал в подруги клинических идиоток, — заметила она с горечью. — Поэтому до сих пор не женат.
Он обнял ее огромные, как каменные глыбы, опущенные плечи:
— Не грусти, моя радость! Отвечай: как называется местечко, где осадков за день выпадает больше, чем в Питере?
— Чирапунджа… — упавшим голосом проговорила она, опустила лицо в ладони и неожиданно тихо расплакалась.
В прихожей он еще давал ей какие-то указания по картинам. Все получалось удачно: княгиня София Боборыкина как раз намечала в ближайшие недели два благотворительных бала.
Наконец, они расцеловались, он вышел. Но обернулся.
Марго стояла на пороге и смотрела ему в спину.
— Марго! — окликнул он ее. — Выясним, черт побери! Мне это снилось, или я когда-то все же тебя ласкал?
— Болван, — проговорила она, помолчав… — Это лучшее воспоминание всей моей жизни.
— Ты никогда словом не обмолвилась.
— А зачем? — спокойно возразила она. — Ты был не для меня предназначен, дон Саккариас…
— А для кого? — тихо спросил он.
— Ну… это уж тебе видней… Слушай, — она вдруг грустно и доверчиво оживилась, — а ты все такой же потрясающий ёбарь?
Если б это словечко употребила Ирина или кто-то другой из его избранниц, его бы, вероятно, покоробило. Но Марго — это другое дело.
Бедный мой, толстый бравый солдат…
— Что ты! — Он нежно ей улыбнулся. — Я давно уже старый импотент.
…Он съехал на дорогу, ту, что часа через полтора должна была пересечься с нужной ему автострадой, и вдруг подумал: интересно, почему — Кордова? Неужели она пришла ему в голову из-за нелепого предутреннего сна? Или старинный художник, с фамилией, произросшей из этого города, не дает ему покоя? Или его святой пират Бенедикт, чек за которого надежно сколот английской булавкой в нагрудном кармане рубашки («Зюня! Научись ценить деньги. Десять рублей — большая сумма, их лучше заколоть, чтоб не дай бог!») — святой пират, столь похожий на него самого, не может простить этой беззаконной сделки?
Он тряхнул головой, прогоняя навязчивую дремоту: еще ехать и ехать, а кофе совсем не взбодрил; глянул на спидометр, включил радио и увеличил скорость.
«Юг — это свет, что льется на соль, на герань и на розы… — пела Исабель Пантоха, и ликующе-печальный голос ее рвался в окно, опережая машину… — Красный цвет драмы, веселье фиесты, света мазки на воздуха синем холсте… Юг — это свет в голосах твоих лучистых поэтов. Откройся весь югу, останься со мной, под оливами, целуй меня в губы…»
Темно-лиловая гора на равнине в сумерках напоминала поставленную среди поля гигантскую пелерину черного испанского плаща…
Глава двенадцатая
1
Впереди, по переходу, ведущему к воротам в Старую Кордову, мерно двигалась процессия. Издалека показалось — все в черных балахонах. В метре от него в соседнем ряду остановилось такси, и пассажир на переднем сиденье — пожилой господин со щегольскими усиками на полном лице, слегка высунувшись в открытое окно, с удовольствием наблюдал странное шествие.
Наткнулся на его вопросительный взгляд и приветливо улыбнулся.
— Что это? — спросил Кордовин. — Похороны? А где же гроб?
— Бог с вами, сеньор, это парад испанских плащей, — ответили усики с явной обидой. — Сегодня к нам отовсюду съехались люди в поддержку испанского народного плаща.
