Джонатан Франзен - Поправки
К несчастью, едва Эмиль исчез из ее жизни, возникли сомнения. После упоительного, полного открытий медового месяца Дениз и Бекки начали ссориться. Ссорились и ссорились. Их ссоры, как и быстро завершившаяся любовь, подчинялись определенному ритуалу. Они спорили о том, почему они так много спорят и кто в этом виноват. Ссорились поздно ночью в постели, обнаружив в себе неиссякаемые источники какого-то извращенного либидо, а по утрам мучились от ночных ссор как от похмелья. Все их куриные мозги уходили на ссоры. Ссоры, ссоры, ссоры. Ссоры на лестнице, ссоры на людях, ссоры в машине. Они доходили до изнеможения, до кульминации – красные лица, истошный визг, – хлопали дверьми, молотили кулаками в стены, падали, потные, разгоряченные, в судорогах – яростная страсть не унималась. Именно она связывала этих женщин, которые не слишком-то друг другу нравились. Как голос возлюбленной, распущенные волосы, изгиб бедра заставляют оставить все дела и немедленно увлечь ее в постель, так Бекки обладала целым набором приемчиков, от любого из которых пульс у Дениз зашкаливал. Больше всего ее раздражало убеждение сожительницы, будто Дениз, сама того не ведая, всегда была либералкой, коллективисткой и лесби.
– Просто поразительно, до чего ж ты саму себя не знаешь, – приговаривала Бекки. – Ты, несомненно, лесби. Всегда была, это же очевидно.
– Никем я не была, – возражала Дениз, – я – это я, и все тут.
Она хотела быть самой собой, самой по себе. Не принадлежать к какому-либо меньшинству, тем более к числу женщин со скверными прическами и странными, всем в пику, понятиями о том, как надо одеваться. Нет, Дениз не требовался ярлык, навязанные правила поведения, так что она вернулась к тому, с чего начала: вот бы придушить Бекки Хемерлинг!
Ей повезло (в смысле возможности укрыться от вины), что к моменту последней ссоры с Бекки, окончательно отрезвившей Дениз, бракоразводный процесс уже шел полным ходом. Эмиль перебрался в Вашингтон, ему предложили место шеф-повара и кучу денег на кухне отеля «Белинджер». Уик-энд слез (Эмиль вернулся в Филадельфию на грузовике, супруги разделили все нажитое добро, и он увез с собой свою долю) состоялся задолго до того, как Дениз, устав от Бекки, пришла к выводу, что она вовсе не лесби.
Уволившись из «Арденн», она получила место шеф-повара в новом рыбном («адриатическом») ресторанчике «Маре скуро». Целый год Дениз отвечала отказом подкатывавшимся к ней парням, и не только потому, что они нисколько ее не интересовали (официанты, поставщики, соседи), но и потому, что боялась выйти под руку с мужчиной, страшилась того дня, когда Эмиль узнает (или она сама расскажет ему, пока не донесли), что его жена влюбилась в другого мужчину. Лучше уж работать, не разгибая спины, и ни с кем не встречаться. Жизнь, на взгляд Дениз, походила на бархат с его отливами: посмотришь на себя с одной стороны, и увидишь нечто скверное, но наклони голову по-другому, и вроде бы все в порядке. Пока занята только работой, она никому не причиняет боли, так ей казалось.
Ясным майским утром Брайан Каллахан подъехал к ее дому на Федерал-стрит на старом «вольво-универсале» цвета фисташкового мороженого. Если уж покупать подержанный «вольво», то исключительно бледно-зеленого цвета, а Брайан из тех, кто не купит антикварный автомобиль, пока не найдет правильного оттенка. Конечно, теперь он богат и мог бы покрасить машину в любой угодный ему цвет, но, как и Дениз, Брайан счел бы это мошенничеством.
Когда Дениз села в машину, Брайан попросил разрешения завязать ей глаза. Дениз покосилась на черный платок в его руках, на обручальное кольцо.
– Доверься мне, – попросил он, – это будет славный сюрприз.
Даже до того, как продал «Вектормелодию» за девятнадцать с половиной миллионов, Брайан жил счастливой жизнью этакого золотистого ретривера. Мясистое лицо было не слишком красиво, но необычайно обаятельно: голубые глаза, светлые волосы, мальчишеские веснушки. Внешность Брайана совпадала с его сущностью – бывший игрок в лакросс из Хаверфорда, джентльмен, с которым никогда не приключалось дурного и которого вряд ли кому-то захочется разочаровать.
Дениз позволила Брайану притронуться к своему лицу. Позволила крупным пальцам запутаться в волосах, завязать узел, лишить ее зрения.
Мотор машины запел песню о трудной работе, о том, как он гонит тонну металла по шоссе. Брайан поставил запись девичьей группы, которая нравилась Дениз. Впрочем, ничего удивительного, Брайан все время говорил и делал только то, что ей нравилось. Три недели подряд он звонил ей и оставлял на автоответчике приглушенное: «Привет, это я». Его любовь надвигалась на Дениз, точно поезд, и ей это нравилось. Ей передавалось мужское возбуждение. Она отнюдь не путала это с увлечением (чему-чему, а сомневаться в собственных чувствах Бекки ее научила), но поневоле подыгрывала Брайану. Взять хотя бы, как она оделась сегодня – не наряд, а откровенная провокация.
Брайан поинтересовался, по душе ли ей эта музыка.
Дениз пожала плечами (посмотрим, далеко ли он зайдет в своем желании угодить).
– Нормально.
– Вот как?! – изумился он. – Я-то был уверен, что ты придешь в восторг.
– В общем, так оно и есть.
«Что со мной неладно?» – в очередной раз подумала она.
Плохая дорога, местами засыпанная гравием. Машина пересекла железнодорожные пути, и снова пошел неровный участок с гравием. Брайан припарковался.
– Я приобрел опцион на покупку этого участка за доллар, – предупредил он. – Если тебе не понравится, останусь без ста центов.
Дениз поднесла руку к повязке.
– Снимаю?
– Нет. Еще чуть-чуть.
Он властно ухватил ее за руку и повел по прогретому солнцем гравию дальше, в тень. Пахло рекой, ощущалось ее тихое присутствие, вода поглощала все звуки. Негромко зазвенели ключи, брякнул висячий замок, заскрипели петли тяжелой двери. Холодный воздух, застоявшийся в каком-то производственном помещении, хлынул наружу, обвевая обнаженные плечи Дениз, проник между ее голых ног. Пахло глубокой пещерой, не знающей органической жизни.
Брайан провел ее по четырем маршам металлической лестницы, отпер еще одну дверь, и они вошли в более теплое помещение, гудевшее, как железнодорожный вокзал или собор. В воздухе привкус сухой плесени, выросшей на сухой плесени, которая в свой черед питалась сухой плесенью.
Как только Брайан снял повязку, Дениз сообразила, где находится. В семидесятые годы Филадельфийская электрическая компания прекратила эксплуатацию угольных электростанций – величественных построек вроде этой, к югу от Сентер-Сити, возле которой Дениз всегда притормаживала, чтобы как следует ею полюбоваться. Светлое, просторное помещение высотой в шестьдесят футов. На северной и южной стене ряды высоких окон, достойных Шартрского собора. Бетонный пол испещрен заплатами и глубокими рытвинами – пересеченная местность, а не пол. Посредине – кожухи двух котлотурбинных установок, точь-в-точь сверчки, выросшие до размеров дома, но лишенные ножек и усиков. Проржавевшие, мертвые черные статоры. Огромные люки с того края, что ближе к реке: вход для угля и выход для золы. На закопченных стенах светлыми пятнами выделялись следы исчезнувших лестниц, дверей, труб.
